Любованье луной

Ветер раскачивал метелки тополей, едва удерживающие последние листья.

Ирина лежала в постели у окна и глядела на мокрые облака, жаждущие стать степенными снежными тучами. Болезнь медленно отпускала ее. Она лежала с ощущением того, что в ней, словно в нескладной куколке, совершается чудо: уставшая от прежней своей сущности гусеница обращается в бабочку.

Ирина вздохнула, нашарила расческу и поднялась к зеркалу. Ну и чучело-мяучело! Нос заострился. А веснушки на месте.

Как же она забыла волосы на ночь заплести? Теперь эту кошму и не расчешешь. Хлопоты с волосами Ирина всегда сводила к минимуму. Гладкие, спускающиеся чуть ниже плеч пряди "цвета мокрого асфальта" она разделяла на прямой пробор...

Почувствовав дрожь в коленках, Ира вновь поплелась к постели. Нет, не повезло ей. Едва успела познакомиться с людьми, пока еще безлико обозначаемыми словом "сотрудники", и умудрилась свалиться с воспалением легких. При распределении хотелось попасть именно в этот НИИ. Говорили, что здесь решаются интересные проблемы. Да и от дома недалеко.

Как же они там распевали самодельный марш по пути в стройотрядовскую столовую?

Куплетов десять сочинили на третьем курсе. Сейчас все и не вспомнить.

Будущие "прикладники" с нескрываемым превосходством поглядывали на "чистых" математиков, которым все одно - что терминал, что дисплей, и которые не ощущали восхитительного покалывания на языке при произнесении полузагадочного слова "интерфейс". Жаль, практики было маловато, да еще ребята девочек к самым последним моделям компьютеров не очень подпускали. Боялись, что сломают. И несправедливо. Ирина, например, с техникой всегда ладила. Как же там будет, на работе? Немного боязно, но "руки чешутся", и хочется что-то начать делать самостоятельно.

А за окном в штриховке дождя мелькали робкие снежинки. Тяжелые капли ревниво настигали белые звездочки и увлекали их за собой в бурую слякоть.

Еще целую неделю... Целую неделю...

Ирина с Гульнарой скучали около безжизненного компьютера. Уже два часа подряд Гуля с надеждой шлепала по клавишам - вдруг оживет...

Ирина между тем разглядывала спину дежурного электронщика, отрешенно взиравшего на начинку процессора. Спина заслуживала внимания. От плеча до плеча на белоснежном халате распростерся голубокрылый и красноглазый орел. Хищная птица с замысловатой надписью на крыльях была мастерски создана при помощи всего лишь разноцветных шариковых ручек.

Ира невольно представляла, как Гурген стирает свой уникальный орнитологический халат: очень бережно, патентованными стиральными средствами, в еле теплой воде... А после глажения он, конечно же, с благоговением подновляет свой слегка потускневший шедевр, чтобы выкупанный орел вновь смотрелся молодцом.

Вдруг птица скособочилась - это электронщик бросил через плечо:

- Гульнара, набери номер тринадцатой лаборатории - попробуем выйти на Ольховского. - Его грассирующие "р-р-р" круглыми камушками сыпались на пол и подскакивали там еще несколько мгновений.

Если техника ломалась, Гурген с нескрываемым удовольствием немедленно выдавал свой любимый афоризм: "Машина - не дура, дурак - программист". А программисты относились к нему так же, как он сам к "серьезным" аппаратам: считали неприкасаемым экспонатом и предпочитали избегать контактов.

Пытливый взгляд Гургена остановился на Ире - так же задумчиво, как минутой раньше - на угасших лампочках процессора. Ирина спокойно смотрела в его безмятежно распахнутые глаза, как на красивую миниатюру, и отрешенно думала, что и ей бы такие роскошные ресницы не помешали.

Тем временем Гуля дозвонилась до тринадцатой лаборатории, попросила позвать к телефону Сашу и уговорила его помочь Гургену распознать поломку.

Ирина переключила свое внимание на Ольховского. Уверенность его движений при обследовании бунтующей техники подтверждала дошедшие до Ирины слухи о нем как о талантливом диагносте.

Гурген, считая своим долгом развлекать дорогого помощника, сыпал анекдотами. Ольховский улыбался. Улыбка была необыкновенной. Она не вспыхивала, а занималась исподволь - медленно согревала лицо, теплой волной подбиралась к табачным глазам, казалось, они вот-вот затеплятся, но улыбка к этому времени остывала. Ирина вспомнила любимого героя детства - Чеширского кота. Завороженная игрой улыбки на Сашином лице, она, наверное, слишком долго не сводила с него глаз, и он посмотрел на нее сначала удивленно, потом заинтересованно. Стараясь скрыть неловкость, она вдруг стала интересоваться назначением незнакомых деталей, кнопок, тумблеров. Ольховский отвечал на вопросы забавно: начинал говорить и вдруг замолкал, анализируя показания прибора, додумывал до конца свою мысль и только потом продолжал объяснения с того слова и с той интонации, на которой забуксовал секундами раньше.

Ира понимающе кивала, не особенно вникая в суть электроники и заранее жалея о неизбежном окончании приятного общения: вот починит он процессор и исчезнет в таинственной тринадцатой лаборатории.

Все так и произошло. Послышалось гуденье заработавшей машины. Гурген сделал девушкам такой жест который означал: "творите", и еще - "ломайте дальше бедную машину, что с вами поделаешь!"

...И стал сниться Ирине Александр Ольховский. Днем она случайно, а чаще неслучайно, встречала его в коридорах НИИ. Он чуть дольше, чем позволяли вежливость и деловая обстановка, задерживал на ней взгляд и улыбался, а по ночам она смотрела сны с его участием.

Ирина любила спать. Любила увлекательность своих сновидений и не считала ночные часы временем, потерянным впустую. Иногда ей снились многосерийные сны, и каждую ночь она ждала продолжение сеанса. Следующий сон редко смотрелся последовательным продолжением, хотя бывало и такое. Но чаще они были пронизаны просто общим мотивом. Некоторые сны повторялись с незначительными вариациями. Среди них были любимые или нелюбимые - как книги или мелодии. Но плохую книгу читать не станешь - запрячешь подальше или вовсе отдашь кому-нибудь. Сны же приходилось смиренно терпеть.

К счастью, черные сны были редкими, а светлые почти каждую ночь.

Теперь в ее сны вломился Ольховский. Она путешествовала с ним по предзакатной Венеции, где последние солнечные лучи окрашивали их лица в розовато-апельсиновые тона. Или перелетала с одной трапеции на другую под куполом цирка. А он летел навстречу?.. Нет, мимо…

Как-то вечером Ира зашла к Славику Овчинникову, своему двоюродному брату и... приятелю. Поговорили за чашкой чая о разных разностях и, перебрав все недельные события, она, словно невзначай, сказала:

- Слав, представь ситуацию. Подходит к тебе на работе молода и малознакомая женщина и вдруг приглашает тебя в гости… Ты пошел бы?

- А она симпатичная?

- Как я, например.

- Идти далеко?

- Рядом.

- Пошел бы.

- А что бы ты при этом подумал?

- Что у нее магнитофон сломался, а починить некому. Знаешь, меня вот стали точно так же в гости приглашать, и там обязательно "невзначай" какая-нибудь техника оказывалась вне игры - телевизор или магнитофон.

- С тобой все ясно, Овчинников. Жалуйся на себя. Не надо было приобретать дефицитную специальность.

Вечером она наводила порядок на письменном столе и вытащила старый номер "Юности". Открыла наугад страницу и сразу наткнулась на чью-то строчку: "Всех хороших людей Сашами зовут". Спорное, конечно, утверждение. Но эти пять внезапных слов подвели итог Ирининым сомнениям.

Она уговаривала себя с утра: "Ольховский вежливый. И не съест же в конце концов. Решено, увижу - подойду".

На каком бы этаже ей ни случалось бывать в этот день, маршрут непременно пролегал через коридор, куда выходила дверь Сашиной лаборатории.

В дальнем углу подсвечивалась решетчатым окном курилка с фикусом в кадке. Полузасыпанный окурками, фикус тем не менее вянуть не собирался, и наводил на мысль о питательной ценности пепла.

Там и увидела она его силуэт, размытый дымом.

Саша разговаривал с незнакомым кудрявым парнем, но, увидев ее, сразу же улыбнулся и приветливо кивнул. Ира нерешительно остановилась.

- Здравствуйте. Вы не очень заняты?

- Какие-нибудь вопросы?

- Нет... Да...

Наспех попрощавшись с товарищем, он повернулся к ней:

- Как работается? Как техника?

- Нормально... - Она на несколько секунд замолкла, собираясь с духом и решительно выпалила: - Приходите ко мне в гости! Ладно?

- Не знаю, - растерялся он. - Вечерами я бываю занят.

- Можно в обеденный перерыв. На чашку чая...

- Это рядом?

Ира тут же вспомнила Славика.

- Рядом, - улыбнулась она.

Из-за двери, раскрашенной устрашающими черепами - в зигзагах молний - окликнули:

- Сашка, включаю! Скорее!..

Ольховский развел руками.

- Потом договорим. - И исчез.

Относительное согласие было получено. Сначала Ира просто хотела написать на листочке адрес и время, но потом решила сочинить какое-нибудь оригинальное приглашение. Еще в школе она вычитала афоризм Эйнштейна: "Чтобы стать образцовой овцой в стаде, нужно прежде всего быть овцой". Когда в литературных дискуссиях подруги восторгались стихами Евтушенко, она начинала говорить об искристом и щедром таланте Кирсанова, а если на курсе огульно восхищались Александром Абдуловым, она стремительно противопоставляла его картиночности самобытность Сергея Шакурова и Шукура Бурханова. Однажды Ирина попробовала изложить свою теорию по поводу отсутствия у нее "стадного инстинкта" Славику и еще добавила, что ей самой с собой куда интереснее, чем с большинством других. Овчинников тогда вздохнул:

- Старуха, самомнения тебе не занимать. Если бы я был знаком с тобой только в первом приближении, то после таких заявлений второго приближения и не было бы. Кончай разглагольствовать о своей исключительности, или хотя бы держи эти мысли под замком.

Но бесенок по кличке "Только-не-как-все" время от времени выскакивал с лукавой ухмылкой. Вот и сейчас, вечером, она села писать приглашение.

В комнатах было непривычно тихо. Родители ушли в гости. Фонари на улице еще не зажглись, и зимние сумерки за окном подсвечивались бледно-фиолетовыми шапками заснеженных деревьев.

Ирина зажгла две свечи и поставила их по краям секретера.

Приглашение заняло два листа. На серебристой с серыми разводами бумаге был витиеватым почерком начертан текст:

"Милорд! Вас ждут сегодня к обеду. Отказ нежелателен.

Если сегодня у вас по графику - землетрясение, а завтра - гости из Индонезии, то сообщите координаты ближайшего свободного часа, не занятого дипломатическими приемами и азартными играми в электронные микросхемы.

Форма одежды - свободная".

Свечки наполовину оплыли и из стройных столбиков превратились в холмики с кратерами наверху и сложным узором рельефа на полупрозрачных склонах. Ирина продолжала:

"Милорд, взвесьте, отмерьте семь раз и (если посчитаете необходимым) отрежьте, раз и навсегда, по телефону 27-16..."

Ирина заменила зыбкий свет истаявших свечей спокойной ясностью торшера и устроилась на диване с томиком Курта Воннегута.

Два дня она носила приглашение в кармане, выбирая удобный момент. Однажды, увидев Ольховского в компьютерной, она незаметно протянула ему конверт:

- Саша, к сожалению, у меня нет визитной карточки. Здесь телефон и адрес. Вы позвоните?

Он позвонил через десять минут.

Окрыленная, Ирина отпросилась на обед пораньше и улетела домой наводить блеск.

Ровно в час она услышала гуденье лифта, стук створок и, не дожидаясь звонка, открыла дверь.

- Здравствуйте... Ой, мы же здоровались!.. Вот вешалка...

Он протянул коробку конфет.

- Это к чаю.

Ира усадила его в уютное зеленое кресло перед журнальным столиком и придвинула второе себе.

- Что поставить? Бетховен, "Смоуки"?..

- Что угодно - только потише. До сих пор голова гудит от рычания аппаратуры и кондиционеров.

- У меня на обед бульон с фрикадельками и котлеты.

- Нет, нет. Я - через столовую, уже пообедал. Только чай, как договорились.

Ирина поставила на столик чашки и конфеты, разложила на блюдечке солнечные кружочки лимона и седа в кресло.

- Сегодня из напитков - только чай и вода. "Шерри-бренди" и ром тоже существуют, но лишь в качестве конфетной начинки. Угощайтесь.

Ира придвинула к нему вазочку с конфетами в хрустящих нарядах.

- Ой, я ведь забыла представиться. Инженер Ирина Дементьева.

- Мне тоже представиться? - спросил он.

- Не надо. Я знаю. Хотя... А чем вы занимаетесь? Ну, кроме, конечно, "спасательных" работ, как это было у нас...

О, этот элементарный вопрос разом снял напряжение. Несомненно, Ольховский любил свою работу. Увлекаясь, он стал говорить о проблемах лаборатории и скоро сам не заметил, как перешел на "ты". Ирина с удовольствием смотрела на его оживленное лицо.

Когда производственная тематика была исчерпана и возник дружелюбный настрой, Ирина проговорила:

- А я уже две недели вижу тебя во сне. Если бы это был Ален Делон или Бельмондо, все было бы понятно, а тут - почти незнакомый инженер... Вот и захотелось на тебя поближе посмотреть. Скажи честно - тебе не надоело мне сниться?

Он улыбнулся. Ирина тоже. И попросила:

- Расскажи мне о себе. Дети, небось, в институте учатся?

- Олечка в детский сад ходит, - рассмеялся он.

- И всю жизнь в этом городе?

- До армии жил в деревне. С весны до поздней осени - босиком, в синяках и ссадинах. Как петух, постоянно в драки лез, а сам жалким заморышем был. Улышал как-то, что если много прыгать, то можно быстро вырасти, вот и стал прыгать каждый день - до полного изнеможения.

- Вижу, помогло! Прыгая, ты, наверное, стальную силу воли выработал?

- Скорее целеустремленность. Да и ту не к чему применить. Живу по инерции. Иногда, правда, настигает желание сделать что-то значительное. Но ведь рутина заедает. Вы аппаратуру ломаете, а я ее чиню. - Улыбнулся. - Да ты не обижайся, я шучу. Если честно, не так-то просто компьютер сломать. Они сами капризничают. Ты не представляешь, до чего это надоедает. Иногда думаешь: "Лечь бы на дно, как подводная лодка, и позывных не передавать". Может, уйти куда-нибудь поближе к чистой науке?..

- А мы тут пропадай, да? - шутливо укорила его Ирина. - Говорят, ты гениальный электронщик, Ольховский.

- Преувеличивают. Но я и, правда, ловлю поломки почти интуитивно.

- Техника тебя любит, и люди.

- Про людей не знаю.

- Но ты притягиваешь всех, друзья вьются роем.

- Нет у меня друзей. Это все сотрудники, знакомые.

- Ни одного друга?

- Ни одного... Был один, в школе еще. Но я его не видел лет десять, мы и не переписываемся, хотя каждый год собираюсь съездить в гости.

Ольховский нервно поднялся, отодвинув столик, и Ирина спросила:

- Тебе пора, да? А я не тороплюсь. Мы вчера вечером допоздна работали, поэтому сегодня еще два часа в запасе.

- А мне пора...

Он нагнулся над ее креслом, и, мгновение спустя, Ира очутилась у него на коленях, подхваченная сильными руками. Саша целовал ее нос с россыпью рыжих веснушек, длинные ресницы, податливые губы и, задыхаясь, шептал:

- Все... все... сейчас ухожу... Учти - это в первый и последний раз... Но вдруг...

Звонок пропел свое "Во поле березонька...". Ира насторожилась. Звонок не унимался. Саша ласково подтолкнул ее в сторону дверей. У порога стоял соседский первоклашка.

- Теть Ир, мама у вас ключи не оставляла?

- Нет, а что?

- Дома нет никого. Я ждал, ждал, слышу, а у вас - музыка. Можно, я у вас посижу.

Ира тоскливо вздохнула.

- Заходи. Но я сейчас на работу ухожу. Она налила мальчишке чай.

Ольховский стоял возле Ириных книжных полок, разглядывал корешки.

- Давно собираешь живопись?

- Со школы. Мне в седьмом классе подарили "Третьяковскую галерею", а сейчас альбомов где-то за пятьдесят.

- Извини, но мне действительно пора.

- Жаль... Иди... Я задержусь еще немного с этим непутевым детенышем. Увидимся еще?

- Конечно. В одной конторе как-никак по восемь часов ежедневно. Он надел пальто, прощально махнул рукой и, не дожидаясь лифта, побежал вниз.

Зайдя как-то после обеда в компьютерную, Ирина застала там непонятное оживление. Гурген, заговорщически сообщая, что выдалось полчаса пустого машинного времени, предлагал опробовать попавшие к нему некие тесты. Первой уговорили сесть за терминал лаборантку Виолу. Она отличалась экстравагантной внешностью, вставала в шесть утра, чтобы потратить час на макияж, отделяя иголочкой каждую удлиненную французской тушью загнутую ресницу, и, кроме произведений, предписанных школьной программой, прочитала целых пятнадцать, а если считать "Кулинарию", то даже шестнадцать книг. Это было безобидно-добродушное создание, и к ней относились дружелюбно.

Виоле, рассказывал Гурген, объяснили, что надо отвечать только "да" И "нет", и запустили программу. Первый вопрос уточнял пол отвечающего: "Вы - женщина?"

Бедная Виола почему-то покраснела и стала выстукивать наманикюренными пальчиками: "Девушка", - чем привела окружающих в восторг. Она обиженно вскочила и убежала к себе.

- Ирочка, хочешь все про себя узнать? Садись, - предложили ей.

- Я и так знаю. Это вам любопытно про меня узнать.

Но села и стала выбивать ответы. Из принтера поползла бумажная полоса:

"Институт социологических исследований

выясняет Ваше отношение

к противоположному полу.

Отвечайте либо "да", либо "нет".

- Вы - женщина?

- Да. (Эй, Виола, вернись! Гляди, как надо отвечать!..)

- Можете ли вы сказать мужчине, что он вам нравится?

- Да. (А почему бы и не сказать?)

- Любите ли Вы деньги?

- Нет. (Хорошо, если бы их вообще не было. Я согласна на минимум одежды и еду).

- Любите ли вы свою работу?

- Да. (Это ведь правда!..)

- Допускаете ли Вы хитрость с мужчинами?

- Нет. (И не только с мужчинами.)

- Делитесь ли Вы своими сердечными тайнами с подругой?

- Нет. (Для начала надо бы завести подругу...)

- Любите ли Вы удовольствия?

- Да. (Кто ж их не любит. Только у каждого они свои...)

- Прощаете ли Вы недостаток ума мужчине? (Прощать можно ошибки, невнимание... Но общаться с глупцом?..)

- Любите ли Вы музыку? Да. (От Бетховена до рока...)

Приговор был таким:

"В результате социологического анализа получается, что Вы - интеллигентная женщина.

Благодарю за внимание".

Тесты успели прокрутить еще для нескольких девочек). Оказалось, что среди них были два "храбрых зайчика", "современная женщина", "синий чулок" и "женщина с африканской страстью). Но, увы, вошел Игорь Колюжный, Иринин завгруппой, и возмутился: забавляются, видишь ли, устроили викторину...

Все сразу приняли деловой вид и ушли в работу с головой, а Ира вспомнила, как два дня назад зашла в компьютерную и услышала жизнерадостный хохот. Ныне разгневанный, Колюжный сидел тогда за дисплеем, и вся его фигура излучала полнейшее довольство. Серые глаза сияли, светлые спирали волос торчали в разные стороны. Он вел задушевный диалог с компьютером. И какой диалог! Давал ему нелепейшие команды, на которые тот не знал, как реагировать: нервничал, переспрашивал задание, замолкал в раздумье. А Игорь веселился. Издевался над вконец издерганной машиной. В тестах-то хоть смысл есть...

Вторую неделю Ольховский не появлялся на работе.

Никто из Ириных знакомых не знал, где он, а зайти в его родную "тринадцатую" она не решалась. "Уехал? Заболел? Как узнать?"

Ира потихоньку шла к голубой девятиэтажке НИИ, вскинувшейся над скоплением низкорослых зданий.

Она мысленно проигрывала сценку:

- Алло! Здравствуйте, это "тринадцатая"? Скажите, пожалуйста, а почему Саша не на работе?

Нет так нельзя. Лучше так:

- Я бы хотела поговорить с Александром Ольховским.

- Его сегодня нет, а по какому вопросу?..

Ира очнулась от яростного скрежета тормозов.

Металлические мышцы "Волги" до звона напряглись, и никелированный нос только слегка ткнулся в Ирину сумочку.

- Ох! - она запоздало отпрянула.

Из машины с шашечками выскочил возмущенный шофер. Лицо его цветом мало чем отличалось от белой водолазки.

Ира смотрела на синеватые губы, обрушивавшие ей на голову ругательства, виновато кивала и добавляла про себя: "Вот балда. Надо бы, чтоб красная лампочка не на столбе светофора зажигала, а прямо в мозгу сигналила".

- Извините, я нечаянно.

- У, ворона безглазая!

Водитель сел за руль и с такой силой захлопнул дверцу, что машина вздрогнула.

Уже на тротуаре Ира полезла за носовым платком, чтобы стереть с гладкого черного бока сумочки поцелуй бампера, и тут услышала знакомый голос:

- Здравствуй, Ира.

- Ой, Ольховский! Привет! Ты куда пропал?

- Меня на семинар откомандировали. Сегодня последний день. А завтра выйду.

- Приходи в гости.

- Что ты! На работе завал.

- А можно, я тогда завтра к вам в обед спущусь? Посидим, поговорим…

- Можно… Приходи.

Ирина вдруг увидела, что небо, оказывается, эмалево-голубое, солнце разноцветно отражается в зеркальцах снежинок, снежинок этих не счесть.

Ира мысленно перебирала свой гардероб. Завтра ей, как никогда хотелось быть одетой к лицу. Вообще-то она не особенно много внимания уделяла своей одежде. С осени до весны - синий свитер, джинсы. Платья? Колготки? А зачем? Зацепишь о стул или о чью-нибудь сумку в автобусе - тогда зашивай целый вечер или беги в магазин за новыми. И движенья сковывает. А Ирка привыкла по лестницам через две ступеньки прыгать. Летом, в жару, конечно, от сарафанов и юбок не уйти. Но завтра день предстоял особенный. Что же одеть? На недавний концерт в филармонию она пошла в зеленом вязаном платье, и Славка (а у него вкус есть) тогда сказал: "Мисс, вы прелестны", что ее, привыкшую к фамильярному: "Старуха, ты сегодня в форме", - даже удивило. Решено: пусть будет - зеленое.

В час следующего дня она стояла возле разрисованных дверей Сашиной лаборатории.

- Здравствуй, ваши все разбежались?

- Да, кто по делам, кто обедать. Здравствуй.

Ольховский поставил на стол яблоки, конфеты, две чашки, потом повернул ключ в дверях и спрятал его в карман.

Разговор начали с производственной тематики. А у вас... А у нас.. Планы, задания, люди, премия... Скованность исчезла, и Ирина с облегчением сказала себе: "Контакт? Есть контакт!"

Приятная неожиданность: оказывается, если у Саши появлялся дома хоть час свободного времени, он рисует или лепит.

- Может, и тебя изображу когда-нибудь? - предложил он.

- Я буду очень рада, если ты нарисуешь что-то для меня. А меня - не обязательно. Знаешь, как я завидую тем, кто умеет рисовать!

Кто-то подергал ручку двери, вставил ключ и дверь приоткрылась.

Ирина с Сашей не шелохнулись. Только спокойно ждали. А что? Криминала нет. Обеденный перерыв. На столе - чай, яблоки. Сидят на пионерской дистанции. Светский раут.

Это был Сашин завлаб.

- Пардон, братцы! - смущенно выпалил он. - Я ничего не слышал, ничего не видел... - Многозначительно улыбнувшись, он опять закрыл за собой дверь на ключ.

Помолчали.

- Говорят, тебе лабораторию собираются дать?

- Пока неизвестно. Но мне давно хочется самостоятельной работы. И будут звать меня, тогда не Сашка, а Александр Данилович.

Разливая чай, он случайно капнул на серый лист бумаги, испещренный электросхемами и стрелками. Стряхивая капли, на обороте листа Ира увидела карикатуру: симпатичная лисичка раскладывала пасьянс из перфокарт. На ней были маечка и джинсы, а поверху Сашин фломастер накинул на нее цыганское платье с оборками из перфолент. Вокруг - свалка книг и коробок. Наискосок, небрежно - "КЕНТ".

Растерянность, мелькнувшая на Сашином лице, поспешность, с которой он смахнул бумагу в ящик стола, убедили ее, что лисичка-она. Но что такое "КЕНТ"? Сигареты? Художник? Спросить? Неловко. Словно в замочную скважину глянула... Пусть лучше думает, что не узнала себя...

- Можно, Александр Данилович, я тебе воротник поправлю? А то один уголок торчит, а другой висит, как уши у беспородного щенка.

Саша стал торопливо расправлять синий трикотажный воротник с красной каемкой по краешку, приговаривая:

- Такая рубашка неудачная. Гладь - не гладь - все не так.

Господи, как ей было хорошо! Сидеть бы так хоть целую вечность. Звонок пискляво возвестил этажам о конце перерыва. Ольховский медленно поднялся, с силой провел ладонью по лицу, словно стараясь стереть наваждение, и открыл дверь. Она прощально коснулась его щеки и вышла в сумрак коридора. Свет падал Саше в спину. Вот и хорошо! Зато Ира не видела, как мягкость его улыбки собирается в отчужденную деловитость.

Приближалось 23 февраля - был повод подарить что-нибудь и Саше.

Кто-то из девочек принес новый гороскоп. И все изучали его применительнно к себе. А Ирина...

Саша - она уже знала это - родился в начале сентября. Так-так... Ирина полистала истрепанные странички. "ДЕВА. Мужчина: рожден под знаком Земли и покровительством Меркурия. Характер глубокий. Ум критический. Знак реальности, ясности, логики. Рожденные под этим знаком требуют От всех четкой линии поведения, редко поддаются страсти. Они не терпят преувеличения, эксцентричности, ненавидят двойственность и неопределенность; любовь к порядку переводят в манию. Им угрожает опасность ханжества... Хорошие работники... Великолепные педагоги... Одержимы страстью к знаниям".

Да. Похоже... Эксцентричности он, кажется, и правда, не терпит. Ирина слегка посетовала на себя, что не знала этого чуточку раньше.

Она стала читать дальше:

"Камень, приносящий счастье рожденным под знаком Девы, - бриллиант". Неплохо. Если бы у Ирины было два бриллианта, один из них она наверняка подарила бы Ольховскому. Но у нее не было ни одного. "Металл, приносящий счастье - латунь". Где-то в ящиках валялась старая дверная ручка. Можно было бы подарить ради смеха, но ведь он не поймет, а объяснять долго и скучно. Вот брат, Славка, понял бы так, как надо. Что же может понравиться Саше? Ирина вспомнила, как он с загоревшимися глазами смотрел на альбомы репродукций. Альбом так альбом. Она отдала бы любой, на котором Саша остановил бы свой взгляд, но... в глубине души все-таки надеялась, что это будет не Босх, не Кент и не Ван-Гог.

Ирина не могла со всей определенностью сказать, что ей очень нравился Босх, скорее он затрагивал струнки нездорового любопытства. Одной никогда не хотелось погружаться в мир его фантасмагорий.

Альбом Рокуэлла Кента Ира предпочитала раскрывать в одиночестве, каждую страницу впитывала целиком. Бирюзовая гамма гренландских пейзажей несла освобождение от суетности и пронизывала волнами умиротворенности.

Ван-Гог вызывал совершенно иные ощущения. Его мятущиеся линии будоражили. Каждая жила, кричала сама по себе, и вместе они звучали плохо спевшимся хором. Но мелодия захватывала, подчиняя своей, власти, гипнотизировала, не отпускала.

На следующий день она трижды надеялась застать его в курилке. Но если он и стоял там, то в окружении ребят. Издалека было слышно, как они обсуждают параметры нового прибора. Облако дыма позволяло уловить только силуэты, но глубокий голос Ольховского она слышала издалека. Лишь после работы удалось Ире обратить на себя внимание. Она поджидала его у выхода и, видя, что он подходит к двери, тихонько пошла, не оглядываясь. Ну что ему оставалось делать, как не догнать ее?

- Как работается, Ольховский?

- Получили новую аппаратуру, - обрадованно сообщил он и настроился до остановки рассказывать ей о характеристиках приборов.

Надо было спешить:

- Солнышко выглянуло... Посмотри, как все порозовело! У Гарсия Лорки строчка есть: "Входит солнце в янтарь заката, словно косточка в абрикос". Хорошо, правда? Тебе кто из художников больше нравится? Импрессионисты?

- Почему? - поскучнел он. - Я люблю портреты в старинном стиле. Чтобы каждый волосок был прорисован.

Ирина вздохнула... Расстались на остановке.

Итальянцы, так итальянцы. Придя домой, Ира сняла с книжной полки тяжелый альбом в черной суперобложке. Ласково провела рукой по портрету "Девушка с горностаем". Подумала: "Пусть листает и вспоминает обо мне". Хотелось что-нибудь написать на книге. Не чернилами, конечно, избави Бог, а мягким карандашом - и слабенько, чтобы можно было легко стереть. В голову пришло смешное: "Роза - не роза, листок - не листок, Саша, цвети, как весенний цветок". Но такое можно было позволить только со Славкой. Он оценил бы и посмеялся. Может, написать что-нибудь многозначительное и умное? Ира покопалась в своих архивах и достала тетрадку с латинскими афоризмами. Но, вздохнув, передумала.

Утром она позвонила Ольховскому по внутреннему телефону:

- Саш, выйди на минутку в холл.

И побежала вниз с альбомом, завернутым для конспирации в старую газету.

- Вот. Поздравляю тебя с праздником.

- Спасибо.

Он спокойно принял поздравления, даже не полюбопытствовав, что в газете, ритуально поинтересовался состоянием работы в группе и, напоследок, (дождалась-таки!) подарил Ирине свою дежурно-обаятельную улыбку.

Ира до конца дня продолжала надеяться, что, развернув газету и рассмотрев подарок, Ольховский хоть как-то отреагирует на альбом. Тщетно. Она старалась выглядеть веселой, впопад отвечать на шутки и смеяться, когда положено.

С кем это мама разговаривает?

Ирина раздевалась, поставив сумку с молоком и пирожными на стул в прихожей.

Славик, что ли, зашел? Только он может называть маму "тетя Наташенька".

- Да что я для Иры! Приятель. Она ничего не замечает. В последнее время мне трудно стало с ней: анекдоты рассказываю, под клоуна работаю. А она... Царевна-несмеяна. И непонятно: то ли рядом, то ли в облаках.

- Мам, кто у нас? А, Славик, привет!

- Ириш, поздравляю с женским днем, от которого и мужчинам рикошетом отдых достался! Иди, в щечку чмокну.

- Спасибо! - она вдохнула легкий запах табака, перебитый "Поморином", приняла гвоздики и водворила их в вазочку.

- Ирочка, вы бы погуляли со Славиком, - осторожно сказала мама. - Весна, и вообще домашние дела мы уже переделали...

Ожидая ответа, он улыбался. Ирина вздохнула.

- Ладно, только сначала чай попьем.

Спокойно со Славкой. Говорить можно, что хочешь. И молчать тоже легко. Даже слишком.

Ветер нес запах талого снега, прихватив по дороге из пригорода аромат первых фиалок. Ира сколупнула с ветки тугую почку и растерла ее - клейкую, душистую.

...И вдруг увидела Ольховского. Он шел навстречу с выражением полной отрешенности.

"И сейчас схемы рассчитывает? Уже проходит. Мимо. Не заметив..."

В нескольких шагах за ним шла молодая женщина с девочкой. Что-то в детском личике задержало Ирино внимание. Глаза. Сашины. И тут женщина окликнула его:

- Саня, подожди, мы сок выпьем.

Ольховский остановился. Он смотрел на близких ему людей, и не было в его взгляде ничего радующего и теплого.

"Господи, неужели и они ему не нужны?.."

Теперь дни стали похожи на азбуку Морзе. Одни тянулись длинными тоскливыми черточками. Это случалось, когда Ольховского не было на работе или просто не удавалось его увидеть. Другие, похожие на черные жирные точки, знаменовались мимолетными встречами в полутемном коридоре и оставляли горестное чувство.

Надоедать ему было нельзя. Нельзя было и спускаться в его полуподвал, неизбежно привлекая внимание окружающих. Подходить к нему в курилку, когда он мыслил или общался с ребятами? О! Пробовала... Доброжелательно-вежливая улыбка и: "Вы что-то хотели спросить?", Подразумевалось - по работе.

У Ирины было два способа для снятия стрессов. Первому ее научил Славик. Когда сердишься, когда устал и уже сил не осталось, надо старательно растянуть губы в улыбку. Пусть она вначале больше похожа на гримасу. Подожди несколько секунд, и улыбка станет естественной, и уже несложно будет поглядеть на ситуацию с юмором.

Второй она изобрела сама. Если становилось так плохо, что дальше некуда, если разрывало смятение, нужно было сосредоточиться и представить лежащую в ладони рукоять тяжелого пастушьего кнута. А потом взмахнуть этим воображаемым кнутом, вложив в силу удара всю ярость, и постараться услышать свист рассекаемого воздуха. Становилось легче.

Был, правда, однажды праздник и на ее улице. Но жалкий праздник. Неожиданный звонок ближе к концу рабочего дня и... голос Ольховского.

- Ир, ты не очень занята? У меня настроение паршивое. Приходи, поболтаем.

Все оказалось весьма прозаичным. Саша не поладил с шефом по вопросам, принципиально важным для дальнейших исследований. Для смягчения душевного дискомфорта ему нужна была чья-то жилетка - поплакаться.

Ирина, конечно, выслушала сетования на судьбу и на шефа, и, естественно, пожалела его, и терпеливо объяснила, какой он умный и даже гениальный, и напомнила, что руки у него золотые, и подтвердила, что да, не умеют у нас ценить хороших работников, то есть оправдала все его надежды на утешительное общение, направила все силы на улучшение его настроения, и, когда пришло время прощаться, он был спокоен и весел, Ирина чувствовала себя совершенно разбитой и отправилась домой с головой, гудящей, как после длительной и бесплодной попытки решить запутанную задачу.

Как-то она разыскала в письменном столе рыжий брусок чешской карандашной резинки. На следующий день, застав Сашу одного в машзале, направилась к нему. Ольховский вздрогнул, и на его лице отразилась гамма чувств: от желания скрыться немедленно - до стремления удержаться на должной высоте.

"Вот дождалась, - подумала Ирина. - Шарахается уже от меня!". Она готова была сказать ему что-нибудь в таком роде: "Милорд, вы похожи скорее на викинга, чем на Красную Шапочку, которую можно съесть".

Но вместо этого она произнесла:

- Смотри, что я тебе принесла.

Он осторожно взял резинку с протянутой ладони.

- Я давно хотел иметь такую. Спасибо!

Теперь несколько вопросов по работе и можно будет говорить по-человечески.

- Как приборы? Слушаются?

- Да. До поры, до времени. В командировку собираюсь на следующей неделе.

Пол качнулся под ее ногами.

- Надолго? Куда?

- Месяц-полтора. В Бишкек. По обмену опытом. Себя показать, их посмотреть. Я там ни разу не был.

- А у меня там тетя живет. Я каждое лето езжу к ней или на Иссык-Куль. Принести тебе план города?

И Ирина принялась с увлечением рассказывать о тихом и даже каком-то камерном городе, где улицы летом похожи на зеленые туннели, а из-за квадратной планировки не поймешь толком, где центр.

Когда Саня совсем оттаял и стал интересоваться, куда там можно будет сходить и что посмотреть, подошел шеф, и разговор, понятно, был смазан.

В четверг она позвонила Ольховскому и попросила выйти на минутку. Протянула сложенный вчетверо лист.

- Вот, план Бишкека принесла.

- Спасибо.

- Когда улетаешь?

- В субботу, в одиннадцать местного. Тут Ира и отдала ему конверт.

- Вскроешь во Фрунзе, в гостинице, вечером. Договорились?

В конверте лежала половинка перфокарты, на которой было написано: "Думай, пожалуйста, обо мне каждую субботу перед сном по три минуты".

Она не сомневалась, что если бы об этом узнал Славка Овчинников, то изрек бы: "Умная ты девчонка, Ирина, а все-таки - дурочка!"

И он был бы прав.

С пятницы на субботу была у Ирины бессонная ночь. Она знала, что не уснет, но для очистки совести сначала выпила кефир с накрошенным зеленым луком, - по рекомендации народной медицины, - потом приготовила себе лекарственный коктейль из домашней настойки пустырника с корнем валерианы и мятой по маминому рецепту, и уже в три часа, устав от бесцельного хождения по комнате и безнадежных попыток окунуться в спасительный сон, достала из аптечки таблетку димедрола. Удалось, наконец, уснуть, но кисея сновидений прерывалась совершенно трезвыми мыслями: "Кому это нужно? Расстройства... терзания… Ему? Уж ему-то меньше всего. Ладно, сделаю последнюю поблажку себе самой, и завтра, то есть сегодня, поеду в аэропорт и увижу его. Будет один - подойду попрощаться. А потом буду из сердца и ума выдавливать по каплям воспоминания о его "светлом образе".

В десять часов Ира была в аэропорту. Сначала подошла к информационному табло. Вот сюрприз! Рейс переносился на четыре часа. Она оглядела зал и сразу заметила возле стойки Ольховского с завлабом, растерянно стоявших около упаковок с аппаратурой. Договорившись о чем-то между собой, они подхватили коробки и пошли к камере хранения. Ирина, стараясь не попадаться на глаза, шла поодаль.

Очередь к окошку камеры вилась длинной змейкой.

Ира уютно устроилась в уголке в ожидании удобного момента. Шеф отошел к сувенирному киоску, и она в ту же минуту оказалась рядом с Сашей, коснувшись его плеча, прошептала тихонько:

- Привет.

Он, кажется, ничуть не удивился и тоже ответил шепотом, едва повернув голову:

- Я не один. Подожди где-нибудь.

Ирина согласно кивнула и исчезла. Теперь можно было ждать сколько угодно.

И вот вещи сданы на хранение. Она стояла совсем рядом за колонной и слушала, как шеф пообещал вернуться через три часа и помочь перенести коробки наверх, потом сел в свою зеленую "Ладу" и сорвался с места.

Неужели это правда, и у них есть три часа совершенно непредусмотренного времени?

- Что будем делать? - спросил Ольховский.

- Можно в кино сходить.

- Можно и в кино, но прежде позавтракаем. Я опаздывал и не успел поесть.

- А я вообще забыла, когда толком ела. Аппетита нет. - И, помолчав, добавила: - Из-за тебя.

К остановке подошел пустой автобус.

Перед киносеансом они успели позавтракать в кафе "Минутка". Разговаривали обо всем, что приходило на ум. Об Ирином университете и его политехническом, о Ленинграде и Риге, где Саша бывал много раз, а она только мечтала побывать, о достоинствах узбекской керамики и о последней передаче "Что? Где? Когда?"

Начался фильм. Комедия как комедия. Рядовая, скорее даже заурядная. Первую треть сеанса Ира ждала, что он привлечет ее к себе. Так хотелось почувствовать на плече тепло его руки! Потом смирилась. Достаточно двух прекрасных часов общения. Но в конце, желая заострить его внимание на какой-то интересной сцене, она непроизвольно и мимолетно дотронулась до его руки. Ольховский мгновенно сжался. "Господи, ну что за человек? Разве можно так?!" - думала она грустно.

Комедия окончилась.

Вышли из темного зала в весну. Белокурые отары облаков гуляли по голубому небу.

- Смотри, на других деревьях почки только набухают, а ива уже вся в зеленом ливне. И солнце... - Ира, не договорив, споткнулась взглядом о маску чопорной официальности.

- Ты опять стал "человеком в футляре". Сейчас, наверное, спросишь: "Какие у вас вопросы ко мне?" Не бойся, вопросов у меня больше нет.

- Шеф уже, наверное, в аэропорту. Пора и мне.

- Я слышала - он через три часа обещал приехать.

- А вдруг передумал и уже там... - упрямо гнул свое Ольховский.

- Тогда до свидания! - Ира махнула рукой и, не оглядываясь, пошла к троллейбусу.

"Финита моей комедии", - подумала она и постаралась сосредоточиться на пастушеском кнуте и его рукоятке. "Сжать! Сжать покрепче... Еще крепче... И... Вот так... Так... Так..."

Давно отцвела вишня под Ириным окном. Зеленоватую гамму плащей на улицах города сменило разноцветье платьев и рубашек.

Каждый рабочий день приносил маленькие открытия. Исподволь накапливался инженерный опыт, рождая уверенность в собственных силах. Ира помнила ощущение беспомощности перед компьютером в первые дни работы, потом удивление и робкую гордость, когда по ее заданию вычислялось хоть что-то. Весной она уже стала обращаться к "персоналке", как к партнеру и сотруднику, но в самые ответственные моменты, глядя на искорки лампочек, мысленно заклинала: "Миленький, только не сломайся, пожалуйста!"

В компьютерной особенно четко осознавалось ускользание и истечение времени. Из выделенных Ире для работы часов нельзя было терять ни секунды. То, что делалось в это время, было спрессованным ответом о работе предыдущего дня: об анализе ошибок, переборе возможных вариантов, подготовке данных и заделом для последующей работы. Какими драгоценными становились минуты, когда она знала, что если не удастся продвинуться вперед сейчас - проверить, исправить, - то еще один день прибавится к списку потерянных. Зато с каким удовольствием сдавалась Игорю готовая программа, облегчающая вычислительный процесс одной из лабораторий.

Между заданиями обычно наступал период неприкаянности, когда художественная литература читалась вперемешку с технической. А потом вновь яростное единоборство с программой. И не понять: то ли инженер - творец, ее создающий, то ли она сама - высшая власть.

В целях отвлечения и самосохранения заводились разговоры на самые ничтожные темы: рюшечки, оборочки, вечернее меню, а где-то в подсознании тихонько отстукивал, перебирая варианты, запущенный при постановке задачи механизм, ища выхода из очередного логического тупика, и вдруг, за ужином, ложка зависала на полпути между салатом и ртом.

Эврика!

Но оставалось еще все-таки много, ох как много свободного времени, когда не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор, ни видеть друзей. Ирина ложилась на диван, прикрывала глаза и в беспокойном мозгу мелькали отдельные кадры: Ольховский улыбается, потом серьезен, а вот теперь что-то объясняет... Однажды, засыпая, она настолько явственно услышала его голос, что машинально ему ответила, тотчас же очнулась и решила: все, хватит! Раз так, нужна дополнительная нагрузка для головы, чтобы вообще ни о какой лирике не думать. Высветилась давняя мечта: попробовать заняться японским. Ира раскопала в библиотеке дряхлый, прошедший, вероятно, через сотни рук самоучитель и, сразу всерьез, была захвачена мелодичностью непривычной восточной речи. Пока удавалось хоть что-то воспринимать, она читала и переводила. "Кангаэхадзимэтара, кири-ганай. - Дай только волю мысли и не будет ей ни конца ни края".

"Дам, дам, только не сейчас", - думала она и, заучившись до отупения, ныряла в колоритные сны, где сначала Ольховский бегал за ней, размахивая самурайским мечом на фоне Фудзиямы, а потом лишь его улыбка являлась на лице какого-то буддийского монаха.

Прозрачные строки хокку Мацуо Басё настраивали на философский лад. Ирина впитывала их прохладную чистоту, как иссохшая и потрескавшаяся от зноя земля впитывает первые капли, обещающие исцеление:

Любованье луной!

Хорошо, что порой облака

Краткий роздых дают...

В начале июня Ирина случайно и мельком увидела в дальнем конце коридора знакомый силуэт. Ольховский.

- Здравствуй, ты когда приехал?

- Уже три дня на работе. Тебя не видно. Я думал, ты в отпуске.

"Конечно, - уточнила Ира мысленно. - Не хожу с седьмого этажа на третий через подвал, чтобы только пройти мимо твоей лаборатории, а стала перемещаться нормальными маршрутами, как все люди".

Она разговаривала с Ольховским, проверяя себя и радовалась спокойствию. Полнейшая безмятежность. Неужели отболело и не будет больше этого опустошающего смятения?

По дороге домой Ире не давала покоя мысль, что в Саше что-то изменилось. Но что?

Ах, вот в чем дело. Его лицо преобразила курчавящаяся бородка. Она сделала его облик более мужественньм (и правда, на викинга стал похож), но замаскировала обнаженность светлой улыбки.

Вечером следующего дня Ольховский поднялся наверх к Ирин. Он поприветствовал ее непринужденно, как никогда. Объявил:

- Увольняюсь!

- Вот новость! Давай все по порядку. Как командировка? Прилетел… устроился…

- Хорошо. Рейс больше не откладывали. Место в гостинице было забронировано, но или из дома грипп захватил, или местным ветерком прихватило. Температуру не измерял, но, наверное, сорок градусов было. Три дня пролежал.

- Неужели никто не спохватился, что тебя нет на работе?

- Никто.

- Можно же было, наконец, врача вызвать…

- Не нужна мне ничья жалость и помощь. Не выношу, когда меня жалеют.

Он продолжал рассказывать - где был, что видел и что удалось сделать.

Ирина поддерживала разговор, а вторым планом прокручивала мысли: "Как же так? Говоришь, что не терпишь жалости, а сам искал меня, когда поругался с шефом, чтобы я тебя успокоила".

И тут же подумала: "Но ведь и я тоже не переношу жалости посторонних. Что ж, это даже утешительно. Значит, я не была ему совсем чужой". Она с усмешкой отметила - "не была". В прошедшем времени.

А Саша говорил уже, чем будет заниматься в новом НИИ и кого захватит туда из своей лаборатории.

Начало темнеть. Он проводил Иру до метро, попрощался и пошел домой пешком.

"Даже не спросил, как я существовала эти два месяца".

Проехала поливочная машина, и щедрый душ подчеркнул аромат роз на клумбах скверика. Цветочный запах свежим облачком влетел за Ирой в двери, раскачивающиеся стеклянным маятником.

На станции забавно возбужденные туристы суетливо оглядывали гроздья светильников и ажурные колонны. Задирая головы и шумно восхищались резной паутиной волнистого ганча в зените. Прислушавшись, она догадалась: японцы.

"Любованье луной!" - с усмешкой вспомнила Ирина. И, соглашаясь с Басё, она прошептала с облегчением, глядя в темное окно разогнавшейся электрички: - "Хорошо, что порой облака краткий роздых дают…".