Приход в мир
Ошо родился 11 декабря 1931 года в Кушваде (штат Мадхья Прадеш, Центральная Индия). Все свое детство он провел в доме деда. Отец и мать взяли его к себе только после смерти бабушки и дедушки. Перед школой ему дали новое имя - Раджниш Чандра Мохан.
ОШО: Отец моей матери рассказывал, что после моего рождения он отправился к одному из самых известных в те дни астрологов. Тот составил мою звездную карту, посмотрел на нее и заявил: "Я смогу сказать что-то определенное только после того, как ребенку исполнится семь. Честно говоря, он едва ли столько протянет. Если дитя умрет, гороскопы не понадобятся. Знаете, - добавил он, - у меня правило такое: я не трачу время, если гороскоп может оказаться бесполезным".
К назначенному сроку тот астролог уже умер, и повторный гороскоп составлял его сын. Но он тоже был озадачен. Он сказал: "Я не сомневаюсь, что ребенок погибнет, прежде чем ему исполнится двадцать один год. Смерть будет подстерегать его каждые семь лет". По этой причине мои родители и все семья постоянно за меня тревожились. Всякий раз, когда близился конец очередного семилетнего цикла, они начинали сильно волноваться. Астролог, между прочим, был прав. Мне удалось выжить, но уже в семилетнем возрасте я испытал острые переживания, связанные со смертью - только не своей, а моего дедушки по матери. Но я был так привязан к нему, что, когда он умирал, мне казалось, будто это я умираю.
Я по-своему, по-детски подражал этой смерти. Три дня я ничего не ел и не пил. Я решил, что это стало бы настоящим предательством. Дедушка был неотъемлемой частью меня самого. Я с рождения был окутан его любовью. Когда он умер, я решил, что набивать брюхо было бы предательством. Мне вообще жить не хотелось. Я вел себя по-детски, но это привело к каким-то глубинным переменам. Три дня я лежал навзничь и не мог заставить себя подняться с постели.
Я закрываю глаза и ясно вижу ту тихую маленькую деревню: хижины у пруда и высокие деревья, где я играл. Школы там не было. Это нужно подчеркнуть, потому что я не получал никакого образования вплоть до девяти лет, а это важнейший период формирования личности. В определенном смысле я до сих пор необразован, хотя теперь у меня полно званий - и не просто званий, а ученых степеней. Но это по силам любому дураку. Ученые звания ежегодно получает столько дураков, что все эти степени ничего не значат. Для меня важно другое: первые годы жизни я был в стороне от образования. У нас не было ни школы, ни почты, ни вокзала, даже обычной дороги не было. Какое счастье! Наша деревушка была крохотным миром в себе. И я оставался в этом мире необразованности даже потом, когда покинул эту деревню.
Игры меня никогда не интересовали по той простой причине, что в детстве я никогда не играл - играть было просто не с кем. Как сейчас, вижу себя в том возрасте я просто сидел. У нас возле дома было чудесное место, прямо на берегу озера. Большое озеро, вода - на долгие мили вдаль... очень красиво, все такое спокойное... Лишь изредка над головой пролетает стая белых журавлей или раздаются редкие крики птиц. В остальные минуты это было практически идеальное место для медитации. И даже если тишину нарушал крик влюбленной птицы... после этого тишина становилась только глубже.
И он (дед) ни разу не водил меня в свой храм. Я, правда, туда сам заглядывал, но вечерами, когда служба заканчивалась. Я там воровал пирамидки, там было много подсвечников с чудесными пирамидками. Думаю, я вот так, потихонечку, все до единой оттуда вынес. Когда дедушке сказали об этом, он ответил: "Ну и что? Я сам подарил храму эти подсвечники и, если надо, еще подарю. Он ничего не ворует, потому что это собственность его наны. Этот храм на мои деньги построен". И священник перестал ходить с жалобами. Какой смысл? Он ведь сам был просто слугой моего наны.
После смерти деда он переехал к своим родителям в Гарадвар, городок с 20-тысячным населением. Его бабушка переехала вместе с ним и оставалась его самым преданным другом до своей смерти в 1970 году; она считала себя ученицей своего внука.
ОШО: Мой распорядок дня был таким, что я ежедневно проводил на реке не меньше пяти часов, а то и все восемь. Я приходил туда уже в три часа утра - небо усыпано звездами, они отражаются в воде... Река была чудесная. Ее вода была такой вкусной, что саму реку в народе назвали Шаккар, что означает "сахар". Прекрасный каприз природы!
Я смотрел, как в темноте звездной ночи река вытанцовывает среди берегов, прокладывая себе путь к океану. Я любовался ею в лучах утренней зари. Я глядел на нее при свете полной луны и полуденного солнца. Я сидел на берегу один или с друзьями, я играл на дудочке, танцевал на песке, медитировал в тени деревьев, катался на лодке и просто купался. В сезон дождей, зимой и летом... Я прекрасно понимаю, что чувствовал влюбившийся в реку Сиддхартха Германа Гессе.
В нашем городке была только одна христианская церковь. Христиан вообще было мало, четыре-пять семей, а я был единственным нехристианином, кто бывал в местной церкви. В этом, впрочем, ничего необычного не было, потому что я частенько заходил и в мечети, и в гурудвары, и в индуистские храмы, и в джайнистские. Я всегда считал, что все это по праву мое. Я не относил себя к какой-то конфессии, я сам не принадлежал этим храмам, но любой храм, любая церковь на земле - они мои.
Лавка моего отца находилась на первом этаже дома нашей семьи. В Индии так обычно и устроено: дом и магазин вместе, чтобы легче было заниматься делами. Направляясь домой, я обычно проходил через лавку, закрыв глаза, - а идти там было всего-то метра четыре.
Отец как-то сказал мне: "Я вот что заметил: ты, когда идешь через лавку в дом или из дома, вечно закрываешь глаза. Это что, обряд какой-то?" "Что-то в этом роде, - ответил я. - Я просто не хочу, чтобы эта лавка погубила меня так же, как тебя. Я ее видеть не хочу, мне тут неинтересно, совершенно неинтересно". А это была одна из лучших суконных лавок в городе. Там продавали самые красивые ткани, но я никогда не смотрел по сторонам, просто зажмуривался и шел дальше. Отец сказал: "Если даже откроешь глаза, это тебе ничуть не повредит".
Даже после первых семи лет я оставался вне сферы влияния родителей. Так уж получилось, что я с самого детства был предоставлен себе. Как бы я себя ни вел, плохо или хорошо, только я решал, что мне делать. И это постепенно стало образом моей жизни, это всего касалось - например, одежды.
В нашем городке я был единственным немусульманином, который одевался как мусульманин. Отец говорил: "Делай что угодно, только не это! Все на нас смотрят!
Подумай о своих братьях и сестрах! Что это тебе в голову взбрело?" В нашем городе мусульмане носили не индийские дхоти, а особые наряды, похожие на пижамы, - шалвары. Их носили пуштуны в Афганистане и Пакистане - далеких странах за Гималаями. Пусть они похожи на пижамы, но они очень красивые. Эти наряды не так скромно выглядят, как обычная пижама, на них много изящных складок. Из настоящих шалвар можно скроить добрый десяток пижам, столько на них складок. И эти складки, когда они аккуратно подобраны, придают одежде редкую красоту. Кроме того, я носил не индийскую, а длинную пуштунскую курточку. Индийские куртки коротенькие и рукава у них тесные, а у пуштунских просторные рукава, сами куртки тоже длинные, ниже колен. Наконец, я носил турецкую феску.
Однажды отец сложил мои шалвары, куртки и все три фески в узелок, отнес в подвал и спрятал где-то среди кучи бесполезного хлама. Проснувшись, я не нашел одежду и тогда просто вышел голышом. Зажмурился и пошел себе через лавку. Иду и слышу, как отец кричит: "Стой! Вернись! Оденься, бесстыдник!" Я сказал ему: "Тогда верни мне одежду".
Он ответил: "Не думал я, что ты на такое решишься. Я надеялся, что ты поищешь одежду, а я ее хорошо спрятал. И тогда тебе придется надеть обычную одежду, как у всех. Но я не думал, что ты решишься ходить голым". "Я предпочитаю не говорить, а действовать, - сказал я. - В пустую болтовню я не верю".
Я даже не спрашивал никого, где моя одежда. Зачем? Можно ходить и голым, тебя тоже сразу замечают. Отец сказал: "Ладно, забирай свою одежду, ты победил. Только голым не ходи, это еще хуже. Все начнут говорить, что продавец сукна не может одеть своего сына. О тебе и так дурная слава ходит, ты хоть нас не позорь..."
Свое первое сатори Ошо пережил в возрасте 14 лет. С годами его эксперименты в области медитации все углублялись. Интенсивность его духовных поисков начала сказываться на его здоровье. Родители и друзья стали опасаться за его жизнь.
ОШО: Когда мне исполнилось четырнадцать, домашние снова начали тревожиться за мою жизнь. Я пережил и этот возраст, но на этот раз воспринимал все сознательно. Я сказал родителям: "Если астролог прав и я действительно могу умереть, к этому стоит подготовиться. Зачем давать смерти шанс? Почему не пойти навстречу, чтобы подкараулить ее на полпути? Раз уж мне суждено умереть, я предпочитаю сделать это сознательно". И я выпросил в школе неделю каникул. Я пришел к директору и сказал: "Скоро я могу умереть".
"Что за бред? - спросил он. - Ты что, решил покончить с собой? О чем ты говоришь?" Я рассказал ему о предсказании астролога. Я объяснил, что каждые семь лет меня ждет угроза смерти. "Отпустите меня на неделю. Я найду уединенное место и буду ждать смерти. Если она придет, я хочу встретить ее с полным пониманием происходящего, чтобы смерть стала важным переживанием".
Потом я отправился в один храм на окраине городка. Я попросил тамошнего священника не беспокоить меня. Храм был очень красивый, люди заглядывали туда редко, потому что он был старый, полуразвалившийся. Мало кто вообще знал, что он существует. И я сказал священнику: "Я хочу пожить здесь немного. Если не трудно, приносите мне раз в день немного воды и хлеба, а я буду просто лежать и ждать смерти".
Я ждал целую неделю. Эти семь дней принесли мне чудесные переживания. Смерть так и не явилась, но я изо всех сил пытался представить, что уже умер. У меня возникали странные, причудливые ощущения. Много чего было, но главное в другом: почувствовав, что можешь скоро умереть, ты становишься спокойным и тихим. Никаких тревог больше не возникает, потому что заботы связаны с миром живых.
Жизнь - вот корень любых беспокойств. Но зачем тревожиться, если каждый знает, что когда-нибудь умрет? В общем, я просто лежал там, на полу храма. На третий или четвертый день в дверной проем вползла змея. Я сразу ее заметил, но мне не было страшно.
Наоборот, у меня вдруг возникли очень странные ощущения. Змея подползала все ближе, а я чувствовал себя на редкость странно. Страха не было, я просто думал: "Ты ведь ждал смерть. Вот она и явилась в облике змеи. Чего тут бояться? Ты ведь сам пошел ей навстречу".
Змея переползла через меня и скрылась в какой-то щели. Мне по-прежнему ничуть не было страшно. Если смирился со смертью, страха не будет. Страх появляется только тогда, когда продолжаешь цепляться за жизнь.
Мне досаждали скопища мух. Они кружили повсюду, ползали по моему телу, опускались на лицо. Иногда это раздражало, мне хотелось смахнуть их, но потом я думал: "Зачем? Рано или поздно я все равно умру и не смогу поднять руку. Пусть себе ползают".
Стоило мне смириться с мухами, как раздражение тотчас же улетучилось. Они продолжали ползать по телу, но меня это уже не беспокоило, словно они ползали по телу другого человека. Я мгновенно отстранился от самого себя. Если ты принял смерть, все сразу отдаляется - вся жизнь с ее тревогами и раздражениями уходит на задний план. В определенном смысле; я действительно умер, но именно тогда понял, что в человеке есть нечто бессмертное. Если ты целиком и полностью смирился со смертью, то сразу начинаешь это сознавать.
Я с самого раннего детства был влюблен в тишину. Я сидел молча, сколько хватало сил. Естественно, домашние считали меня бездельником - и были совершенно правы!
Так и есть, я - бездельник, но ничуть об этом не жалею. Доходило до того, что я мог сидеть себе, а мама подходила и говорила, например: "Прости, но дома никого нет, а мне нужно, чтобы кто-то сбегал на базар за овощами". А я продолжал сидеть и отвечал: "Если кто-то появится, я непременно передам".
Все привыкли смотреть на меня как на пустое место - не имело значения, тут я или нет. Время от времени они снова пытались поручить мне какие-то дела, но быстро бросали эти попытки и говорили: "Оставим его в покое, все равно толку не будет".
По утрам меня просили что-нибудь купить на рынке, а вечером я приходил и говорил: "Я забыл, что нужно было купить, а теперь базар уже закрылся..." Мама как-то сказала: "Ладно, мы сами виноваты. Мы целый день ждали, но дело не в этом. Просто не нужно было тебе ничего поручать. Интересно, чем же ты сегодня занимался?" "Я вышел из дома и увидел чудесное дерево бодхи", - ответил я.
Мой отец был так беден, что ему было очень трудно послать меня в университет. Но ради этого он готов был одалживать любые суммы. Ему очень хотелось, чтобы я учился в университете. Я тоже хотел учиться, но только не в медицинском и не в техническом. Я просто отказывался быть врачом или инженером.
Я сказал отцу: "Я тебе правду скажу: я хочу стать странствующим санньясином".
"Кем? Бродягой?!" - воскликнул он.
"Да, - сказал я. - Я хочу поступить в университет, изучить философию и стать странствующим философом".
Отец категорически отказался. Он заявил: "В таком случае я не стану ни у кого занимать деньги, все равно это толку не даст". А бабушка сказала: "Не волнуйся, сынок. Поступай так, как знаешь. Я, слава богу, еще жива, и я готова продать все, что у меня есть, лишь бы ты мог оставаться самим собой. Я даже не стану спрашивать, куда ты собираешься поступать и чему там будут учить".
Она действительно ни разу об этом не спросила. Она постоянно высылала мне деньги, даже потом, когда я уже стал профессором. Мне пришлось убеждать ее, что теперь я и сам достаточно зарабатываю, теперь я должен помогать ей деньгами. А она ответила: "За меня не волнуйся. Мне деньги ни к чему, а ты найдешь им достойное применение".
Все вокруг удивлялись, откуда у меня деньги на книги, я их кучами покупал. Я еще в старших классах учился, а дома у меня уже было несколько тысяч томов. Весь дом был завален книгами, потому-то все вокруг и гадали, где я беру деньги. Но бабушка меня предупреждала: "Ты никому не говори, что я тебе деньги высылаю. Если твои родители проведают, они тоже начнут у меня просить, а я не смогу им отказать".
И она давала деньги только мне. Даже в тот месяц, когда она умерла, я, как обычно, получил от нее денежный перевод. Она отправила его утром в день своей смерти. И знаете, что самое странное? Она отправила мне все, что оставалось на ее счете в банке, будто знала, что завтра не наступит... Мне в жизни часто улыбалась удача, но больше всего повезло в том, что у меня были такие бабушка и дед... благодаря им у меня было золотое детство.
Я хотел учиться в университете не для того, чтобы потом найти хорошую работу. Я был рожден не для таких глупостей, пусть другие ими занимаются. А образованный, умный, развитый бродяга - вот кого нам не хватает, потому что таких просто нет. Нищих-то полно, но все они - люди третьего сорта, это просто неудачники. Я хочу сначала добиться настоящего успеха, а потом послать этот успех подальше и стать обычным бродягой.
