Остров, одетый в "джерси"

Вместо предисловия

Вы не читали книги Даррелла? А я читал. Если бы не читал, то ничего бы и не произошло. А я вот прочитал, и произошло. Что же произошло? Да, в общем, ничего такого. Прочитал и думаю: дай-ка письмо Дарреллу напишу - мол, книги ваши понравились, особенно про животных, спасибо вам, пишите еще. Ну написал и написал, но с другой стороны, мог ведь и не написать...

А он мне взял да и ответил (через секретаря, конечно) - мол, спасибо за пожелания, обязательно буду писать дальше, раз вы просите. Не хотите ли приехать ко мне в зоопарк, поучиться?

Так я попал на остров Джерси, а ведь мог и не попасть...

На кормокухне Элунед, под начало которой я попал, рубила апельсины. Раз! Нож с чмоканьем врезается в апельсин. Два! Разрубленный фрукт катится в ведро, обливаясь желтыми слезами.

- Сейчас пойдем кормить варей, - сказала она.

- Каких Варей? - удивился я.

- А ты их не видел? Они вместе с каттами живут. Только вари катт все время по клетке гоняют.

Страшную картину нарисовала Элунед.

- Вы держите в клетках людей?

- Каких людей? Люди у нас, как положено, по дорожкам ходят и бумажками мусорят. В клетках - звери и птицы.

- А Вари? А Кати?

- Так они не то, что не люди, они даже не обезьяны!

- А кто же?

- Полуобезьяны, или, говоря проще, лемуры. Не хочешь ли ты помыть айву?

Я бросил айву в раковину и стал ее мыть. От этого на кормокухне поднялся такой звон, будто бы я намывал пушечные ядра.

- Затем пару бананов, штуки три огурцов и несколько морковок. Только не мельчи. Бери покрупнее.

Я стал выбирать огурцы и морковку покрупнее и, в итоге, выбрал такие огромные овощи, что с ними можно было идти на врага. В ведро они не поместились и выглядывали оттуда, как солдаты из окопа.

- Помыть и порезать?

- Точно.

- Какой студент толковый! - удивился парень по имени Доминик, который тоже что-то мыл в соседней раковине. - Вот у меня прошлый год один студент был, сначала резал, а уж потом мыл. Он из одной жаркой страны приехал. «Зачем, - говорит, - мыть? Мы на родине никогда ничего не моем».

- Почему?

- Табу. Им религия водой пользоваться запрещает. Они считают, что в воде злые духи живут.

Помыв и нарезав что следует, мы отправились к Варям, которые вроде бы жили вместе с Катями.

Мы прошли вдоль клумбы с фиалками, миновали заросли бугенвиллий, обогнули давно отцветшую сирень и остановились у куста жасмина.

- Как у вас цветов много! И какие разные!

- Это Джон Хартли все. Как за границу поедет, обязательно какие-нибудь новые цветы привозит. «Они, - говорит, - напоминают мне о наших иностранных проектах». Если он еще пару проектов организует, ходить будет негде.

Вскоре мы очутились в какой-то незнакомой мне части зоопарка. Тут имелись шири и даже просторы.

- А зоопарк-то, оказывается, немаленький!

- Администрация соседнее поместье прикупила. Хочет там суперпроект сделать: «Панорама бразильской фауны». А вот, кстати, и варя!

Мы стояли перед железной сеткой, а из-за нее на нас смотрела неприятная хитрая морда.

«Любопытной Варваре на базаре нос оторвали» - вспомнил я.

Черная как ночь, она глядела глазами желтыми, как молодая луна. По этим желтым глазам совершенно ясно читались мысли, наполняющие черную голову. Конечно, они были черными.

- Это Бандерша, - сказала Элунед, - вожак стаи.

«Главная Варя» - понял я.

Перед большой клеткой, в которой обитали Вари, находилась другая, совсем маленькая. Формой и размерами она напоминала лифт.

- Это тамбур, - сказала Элунед, закрывая наружную дверь и открывая внутреннюю, ведущую в вольеру. - Он предохраняет от бегства животных.

- Понятно, - сказал я. - Как интересно.

Едва мы появились в клетке, черная морда задвигалась, сморщила нос и стала нюхать мои ботинки. Затем вдруг поднялась на задние лапы и сильно дернула передними за карман комбинезона.

- Чего это она, а? - я отодвинулся к сетке. - Нападает что ли?

- С ней надо быть покруче, - сказала Элунед и замахнулась на Бандершу ведром.

Почувствовав твердую руку, Бандерша откатилась в глубину и стала собирать банду. Из-под кустов, с деревьев, из зарослей травы к ней стягивались другие черно-белые разбойники.

Лемуры вари были красивы. Каждый волосок их пятнистых шуб стоял отдельно и сиял как солнце. Видно было, что над этим мехом хорошо поработали языком.

На лемурьих затылках сидели мохнатые шапки-ушанки. Уши их не были завязаны под подбородком и лихо торчали в стороны. Одно слово - бандиты.

Со свистом, с улюлюканьем налетели они на нас.

- Кидай в них апельсинами! - скомандовала Элунед и первая метнула в черно-белую толпу оранжевый фрукт. Половина апельсина оказалась эффективней целой лимонки.

Банда, пораженная апельсином в самое сердце, закрутилась на месте и задергалась, хватая очаг поражения когтистыми лапами.

Из-за фрукта началась свара. Черные лапы стали бить по черным мордам. Засверкали белые зубы. Показались краснейшие языки.

- Разбрасывай скорее еду! Половины апельсина надолго не хватит!

И верно. В тот же момент из центра свары вынырнула Бандерша. В челюстях ее, словно золотой кубок чемпиона, горел апельсин. Она клацнула зубами, всосала мякоть и плюнула кожурой в родственников.

Оплеванные бандиты, поняв, что больше апельсинов нет, ринулись к нам.

Мы отстреливались яблоками, айвой и морковью. Наибольший урон врагу нанесли бананы. Враг, съедая мякоть, скользил на кожуре и буксовал. Атака захлебнулась.

- Без бананов сюда даже не входи.

- Я бы и с бананами не пошел, - ответил я. - Как же Кати с ними живут? Чем отстреливаются?

- Им отстреливаться нечем. У них вся надежда на скорость.

- Тяжелая какая жизнь.

- Нелегкая. Бери ноги в руки. Надо катт покормить, пока вари отвлечены.

Слева от нас был склон, справа пруд, между ними дорожка. По ней мы и побежали. Мы подпрыгивали на кочках, яблоки прыгали в ведре. Мысли в голове тоже прыгали, как шары в лотерейном барабане.

«Что ж это за жизнь? - думал я. - Есть, только когда твой враг ест. Убегать, когда враг прибегает. Разве это жизнь? Прозябание какое-то».

Скользя на сырой земле, оставляя на ней длинные борозды, мы поднялись на холм. Здесь стояла клетка, и на ней плечом к плечу сидел отряд кольцехвостых лемуров. Видно было, что общая беда сплотила их коллектив. Иногда они вставали и, примяукивая, наблюдали, не закончил ли враг трапезу? Не хочет ли напасть? Тут-то я понял, что это не Кати, а катты - что в переводе с языка древних римлян означает «кошачие».

Но ничего, совсем ничего кошачьего в их облике не было. Хотя нет, было какое-то общее неуловимое кошачье впечатление.

- Чего задумался? Кидай остатки на клетку!

Элунед махнула ведром, будто хотела выплеснуть из него воду, и в лемуров полетела пища: яблоки, огурцы и бананы.

Катты хватали фрукты и овощи на лету, как знаменитый вратарь Яшин. Не прекращая наблюдать за местностью, они культурно откусывали по кусочку и словно бы негромко совещались друг с другом:

- Не виден ли враг, товарищ лейтенант?

- Никак нет, товарищ сержант, не виден. Кушайте спокойно.

Катты были аккуратнее, хрупче варей и в миллион раз интеллигентней. Именно за это последнее им и доставалось. Хапуги и хулиганы не любят интеллигентов, поэтому интеллигентам приходится избегать встреч с грубиянами. Они, конечно, могли бы задавить противника интеллектом, но им жалко изводить умственную энергию на такую ничтожную цель. Убегут от хапуг, залезут на дерево и давай думать о вечном, о прекрасном.

Грудь катт украшает белая салфетка, но на ней нет ни следа от съеденной пищи. Глаза их охватывают черные очки, а лапы - лайковые перчатки. Салфетка, очки, перчатки - это ли не верный признак интеллигента? Он никогда не наденет вздорной шапки-ушанки и пошлой черно-белой шубы. Разве что в очень сильный мороз.

Но вот где-то позади нас раздался хруст веток и треск сухой древесной коры. Шум усиливался так быстро, что стало ясно: скоро ветки и кора будут трещать рядом с нами.

Катты побросали недоеденные овощи-фрукты и прыжками, прыжками, словно огромные серые белки, стали возноситься на деревья. Их белые хвосты, обвитые черными кольцами, напоминали пограничные столбы, которые отступали вместе пограничниками. А банда варей была похожа на оккупантов, которые безуспешно пытаются нарушить постоянно ускользающую границу.

Неприятно хрюкая и визжа, они старались добраться до катт, но тонкие ветви не выдерживали их грузных тел. Ветви ломались, и вари, махая шубами и, переворачиваясь в воздухе как кошки, летели в траву.

И приземлялись они сразу на четыре лапы.

Уничтожив последние огурцы и заключительные яблоки, вари некоторое время громко сквернословили, а затем удалились, волоча животы по траве, приминая ее грубыми дубинообразными хвостами.

Вслед за варями двинулись к выходу и мы. Теперь нам не нужно было торопиться, и я смог подробнее рассмотреть загон, который, к слову сказать, назывался «Лемурий край». Но, на мой взгляд, ничего лемурьего в этом краю не было. Лемуры сидели на совершенно английских дубах и среди желудей выглядели неуместно. Желуди и лемуры - есть ли более несовместимые предметы? Нет, нет, не складывались эти деревья, трава и земля в пейзаж южного острова Мадагаскар - родины лемуров. Да и могучим словом «край» это место назвать нельзя. Скорее - уголок.

Углом, широким клином охватывала сетка-рабица правый берег пруда. В центре небольшого водоема находился остров, напоминающий панцирь морской черепахи. Над ним поднимались какие-то треноги, похожие на опорные столбы электролинии. Но вместо проводов на треногах висел толстый крученый канат. Точно посреди панциря стояла хижина. Наверное, в такой когда-то жил знаменитый Робинзон Крузо. Но, если бы эта постройка действительно принадлежала отважному герою, ему незачем было бы сидеть двадцать восемь лет на острове в ожидании корабля. От большой земли остров оделяло не более десяти метров воды.

«Для кого же построена хижина? - удивился я. - Обитаем этот остров или нет?»

Вдруг на острове раздались плач и крики. В криках слышалась угроза, в плаче - мольба о пощаде. Видимо, там кто-то кого-то бил. Тут из хижины вылетел рыдающий карлик и залез на треногу. Волосы у него на голове стояли дыбом. Затем появился карлик кричащий. Он залез на другую треногу и стал оттуда в чем-то упрекать своего плачущего собрата. Удивительно, но и у второго карлика волосы на голове стояли стеной - наверное, от ярости. Я видел, что его рыдающий соплеменник находится на грани срыва - то ли его предали, то ли бросили. И судя по всему, предал и бросил именно тот, кто упрекал. Бросил, предал, а теперь упрекает! Какой цинизм! Какое холодное равнодушие! Плачущий в отчаянии вполне мог броситься в воду или сделать с собой что-нибудь еще более ужасное. Передо мной разыгрывалась настоящая человеческая драма.

Но оба карлика были обезьянами со странным названием эдиповы тамарины. Конечно, от этого их беда не казалось менее значительной. Нет-нет! Хотелось помочь им, успокоить вопящего, указать на ошибки кричащего.

Вдруг крики стихли. Рыдающий тамарин побежал по канату навстречу кричащему. Кричащий бросился к рыдающему. Они встретились точно в центре, обнялись, прослезились и пообещали никогда больше не предавать и не бросать друг друга.

Мы давно уже вышли из вольеры варей и глядели на остров с дорожки, стоя среди прочих посетителей.

- Разобрались, что ли? - сказал какой-то джентльмен. - Слава Богу!

- Стресс! Какой сильный стресс! - то ли огорчалась, то ли восхищалась высокая леди. - Им нужна помощь психолога!

Мы с Элунед обогнули пруд и снова оказались перед тамбуром. И опять за сеткой появилась чернейшая морда с глазами цвета яичного желтка.

- Сколько же здесь всяких морд! - удивился я.

- Четырнадцать. В этой клетке четырнадцать. И с той стороны пруда четырнадцать. Всего двадцать восемь.

- Двадцать восемь морд и ни одного лица! Какой ужас!

Обитающие в этой вольере вари были одеты в пошлые лисьи шубы. Глупо и странно выглядела собачья черная морда в обрамленье лисьего воротника. Или ты лемур, или лиса. Надо выбрать что-то одно. Но лемуры с собачьими мордами выбирать не хотели, они хотели совсем другого.

- Лопайте, лопайте, - приговаривала Элунед, разбрасывая яблоки и бананы. - Трескайте.

Лемуры ели много, но ни трескаться, ни лопаться не собирались.

И в этой вольере вместе с варями жили катты. Они ничем не отличались от родичей с правого берега. Но жизнь у них была, несомненно, труднее, потому что деревьев, на которых можно укрыться от варей, тут было куда меньше.

Значительную часть дня катты отсиживались в старом покосившемся сарае, что стоял на берегу и был похож на человека, собирающегося нырнуть в воду.

Когда, наконец, рабочий день завершился, я отправился в усадьбу Ле Ное, где жили все студенты. Проходя по кленовой аллее, я вдруг заметил, что на деревьях уже не осталось ни одного листа, и удивился тому, как быстро пролетело время со дня моего прибытия на Джерси. Я вспомнил, как долго, невероятно долго добирался до острова и какое облегчение почувствовал в Лондоне, когда понял, что мне осталось сделать последний из четырех перелетов, чтобы добраться до места учебы.

Я стоял в аэропорту и смотрел на рекламу с изображением острова Джерси.

На плакате он был похож на пирог, который откусили сразу с нескольких сторон. Я немало удивился, узнав, что этот северный остров славится своими курортами.

Неожиданной новостью было и то, что Джерси - это отдельное государство. Со своим парламентом и собственной валютой. Главный на острове - бейлиф. На заседаниях парламента бейлиф появляется со скипетром. Надо заметить, что это самый большой скипетр в Европе. Его когда-то подарил острову король Карл, в благодарность за то, что джерсийцы укрыли его во время лондонского мятежа. Это время, надо думать, король не терял даром. Он хорошенько позагорал, укрепил здоровье морскими ваннами и, вернувшись в столицу, сразу навел в стране порядок.

А рядом с Джерси есть другой остров - Гензи. Это тоже отдельное государство.

Я закинул сумку на плечо и направился на паспортный контроль.

Через полчаса после вылета из Лондона лайнер завалился набок и поплыл над Джерси. Не прекращая горизонтального движения, он стал плавно снижаться. Едва шасси самолета коснулись земли, царящая в салоне атмосфера солидного покоя мигом исчезла. Леди и джентльмены передо мной мелко затряслись, вдруг нырнули вперед, будто бы пытаясь порвать свои привязные ремни, и наконец дружно откинулись на спинки.

К нашему лайнеру подъехала желтая машина, зацепила его длинной железной палкой и потащила к зданию аэропорта.

- Мадам и месье! - объявил стюард - Наш самолет произвел посадку в столице острова Джерси - Сент-Элье. Благодарим вас за то, что вы отдали предпочтение именно нашей авиакомпании. Надеемся, что в следующий раз вы не измените своих принципов и снова сделаете правильный выбор. Позвольте пожелать вам приятного отдыха. Оревуар!

Где и каким образом дамы и джентльмены успели превратиться в мадам и месье? Что за название - Сент-Элье? Где мы вообще, в Англии или, может, уже во Франции?

Нет, конечно, мы не были во Франции. До нее отсюда еще довольно далеко. Но не были мы и в Англии. Никогда ни один джерсиец не назовет свою землю английской. Земля эта, разумеется, джерсийская. Правда, говорят тут все-таки по-английски, но живут на улицах с совершенно французскими названиями. И совсем удивительно, что на улице с французским названием можно зайти в китайский ресторан «Династия Мин» или в бистро с веселой вывеской «Занзибар».

Я неспешно поднялся, взял сумку и вышел из самолета.

Взлетное поле было похоже на черное зеркало. Тут не то, что ногам, глазу не за что было зацепиться.

Единственным, что притягивало взгляд, был бело-красный флюгер-колдун, развевающийся над аэровокзалом. Когда ветер наполнял его, то казалось, что полосатый носок обтягивает прозрачную ногу невиданного размера. Воздушные потоки на острове меняются чуть не каждую минуту. И летчикам обязательно надо знать, куда ветер дует. В прямом, конечно, смысле.

«Хорошо бы, чтоб кто-нибудь меня встретил, - думал я, входя в здание аэровокзала. - Да кто ж меня встретит?»

Но я оказался в корне не прав.

В вестибюле меня ожидал сам Джеральд Даррелл.

Несмотря на то, что уже наступил сентябрь, он был одет в рубашку с короткими рукавами, летние туфли и белые брюки. Хотя он был сед, над сединой стояла радуга. Лицо озаряла отеческая улыбка.

У ног Даррелла сидели два кошачьих лемура. Они смотрели на него с обожанием и восторгом.

Над знаменитым звероловом висел пузырь, в который он говорил: «Добро пожаловать на Джерси!».

Все это было изображено на огромном плакате.

Под ним в стене чернели две дыры. Из левой дыры лента конвейера выезжала нагруженная багажом пассажиров, а в правую втягивалась уже пустая. Только позабытый кем-то пластиковый пакет без конца крутился и крутился на конвейере, как спортсмен-марафонец.

Я подхватил свой рюкзак, повесил его на плечо и двинулся к выходу.

Перед аэровокзалом находилась автобусная остановка. На ней стоял одинокий желтый автобус, разделенный вдоль толстой красной полосой и оттого напоминавший биг-мак с кетчупом.

Я почему-то наделся, что этот автобус идет прямо в зоопарк, но он ехал совсем в другое место.

Над лобовым стеклом значилось: «Сент-Элье - Сент-Клемент». Кроме того, отсюда можно было уехать в Сент-Брелад, Сент-Питер, Сент-Оуэн, Сент-Мэри, Сент-Джон и так далее.

Все это - районы Джерси, которые называются интересным словом «парижи».

Можно было бы, конечно, поинтересоваться у водителя машины, как добраться до зоопарка? Но кабина за широким лобовым стеклом была пуста.

Не зная, что делать, я вернулся к дверям аэропорта. Но входить внутрь не стал, а притормозил неподалеку и принялся наблюдать.

Часто стороннее наблюдение может дать больше, чем суетливые расспросы.

Делая вид, что читаю путеводитель, я стал наблюдать за прилетевшими пассажирами. Но им пока тоже уезжать было особенно не на чем, и я сосредоточил свое внимание на снующих в небе самолетах местных линий.

Эти летательные аппараты отличались тем, что имели некоторые черты вертолетов. У них были очень короткие крылья, на которых, разрубая облака в клочья, вращались невидимые винты. Желто-черная полосатая окраска фюзеляжей, наводила на мысль о пчелах. Воздушные суда то, жужжа, уносились в облака, то опускались на землю и вкатывались в ангар, похожий на гигантский улей.

За полчаса я увидел множество самолетов, а автобус как был, так и остался в единственном экземпляре.

Между тем количество пассажиров перед аэровокзалом сильно поубавилось. Спохватившись, я возобновил свое наблюдение за ними и наконец понял, что уезжают они отсюда не на автобусах, а на такси.

Это меня не обрадовало, поскольку я находился в режиме жесткой экономии. Однако, джерсийцев, как я узнал позже, вопрос экономии денег не волнует, потому что каждый тридцатый здесь - миллионер.

Вот уже и не осталось никого перед аэровокзалом. Лишь я томлюсь на остановке, одинокий, как космонавт Алексей Леонов во время своего знаменитого выхода в открытый космос.

Солнце из желтого сделалось апельсиновым. Глядя на него, я понял, что хоть меня миллионером и не назовешь, ехать мне все же придется на такси.

Словно услышав мои мысли, водитель проезжавшего мимо такси затормозил и подкатил ко входу в аэропорт.

В окне автомобиля я увидел джентльмена самого простецкого вида. Одет он был в свитер-джерси, а на голове имел кепку «а ля Холмс».

- До зоопарка подвезете? - спросил я.

- Садись, сынок!

Я открыл дверь и сел на заднее сидение.

Машина начала движение бесшумно и плавно.

Пейзажи, проносящиеся за окном, были столь красивы, что их хотелось вставить в рамку и повесить на стену. То я видел зеленый пологий холм, утыканный коровами, то элегантную усадьбу в облаке бугенвиллий. Вдруг пейзажи кончились, и вдоль обочины выросла гранитная стена.

Через минуту стена провалилась куда-то вниз, показав на некоторое время живописные развалины старинного замка, но тут же вновь выскочила на поверхность. По дороге она все время то проваливалась, то поднималась снова, напоминая солдата, который исполняет команду «лечь-встать».

А дорога-то узка! Машина неслась между стен, как пуля в стволе и места для еще одной пули здесь не было.

«А если встречный автомобиль? - подумал я. - Скорость километров восемьдесят. И у встречного восемьдесят. Вместе получается сто шестьдесят! А свернуть-то, некуда!»

Некоторое время я, окаменев, ожидал встречный автомобиль.

Тогда я еще не знал, что большинство дорог на Джерси - с односторонним движением. Поэтому здесь нередко ехать в нужное место приходится по одной дороге, а возвращаться по другой, причем эти дороги могут проходить по совершенно противоположным частям острова.

Между тем гранитные стенки сблизились настолько, что сжатый между ними и автомобилем воздух начал громко свистеть.

Со свистом мчалась машина, как пуля, летящая в стволе, и никак не могла из этого ствола вылететь. А ствол извивался, закручивался. И непонятно было, как снаряд, выпущенный из такого ствола, может угодить в цель.

В этот момент, когда водитель должен быть особенно внимательным, шофер полуобернулся ко мне.

- Учиться приехал?

Я понимал, что ответить надо побыстрее. Но стены за окнами вводили в паралич. В любую секунду они могли обрушится на машину.

Тут водитель обернулся ко мне полностью, желая узнать, почему я молчу? На лице его был написан большой вопрос.

- Учиться, учиться приехал, - почти закричал я. - Вы на дорогу смотрите!

Шофер удовлетворенно кивнул и некоторое время действительно смотрел на дорогу.

Однако спустя минуту кепка дрогнула и снова двинулась в мою сторону.

- А откуда приехал учиться-то?

- Из России. Из России приехал. Вы за проезжей частью следите!

- А чего за ней следить, у нас движение спокойное.

С этими словами - нет-нет, да что же это такое! - он сунул в рот трубку, отпустил руль, стал хлопать себя по карманам, разыскивая спички.

Гранитные стены должны были немедленно расплющить машину, изломать двери, расколотить стекла.

Между тем ничего ужасного не произошло. Машина как по ниточке катилась по середине дороги и поворачивала там, где нужно. Но немногие седые волосы, которые есть у меня, появились именно в тот момент.

Наконец, водитель закурил и снова повернулся ко мне, намереваясь продолжить разговор.

Но я не давал ему особенно разговориться и умудрялся отвечать на вопросы, когда они только зарождались под его кепкой.

Шофер был большим любителем задушевной автомобильной беседы. Художественное автомобильное слово для него, безусловно, было важной деталью пассажирского извоза. А я душил его слово на корню.

Но я боролся за свою молодую жизнь. И за его, пожилую, между прочим, тоже. В итоге водитель умолк и до конца пути не проронил ни звука.

Тем временем гранитная стена на обочине ожила и превратилась в живую изгородь. Ехать стало веселее. В какой-то момент изгородь расступилась, и наша машина юркнула в образовавшийся проем. Она скатилась с горки и, захрапев как лошадь, остановилась.

За окном виднелся фрагмент какого-то старинного дома. Трудно было сказать, зданию какого типа он принадлежит, но я мог сказать совершенно точно, что к зоопарку оно не имеет никакого отношения.

А ведь шофер был мною обижен. За такую обиду он мог завезти куда-нибудь в глухое место и... Хотя вряд ли нашлось бы на этом острове место, которое можно назвать «глухим». Здесь все хорошо обжито и довольно густо заселено.

- Англичане верят в загробную жизнь, сынок, - сказал вдруг шофер. - Они считают, что умирает только тело, а душа живет вечно. А что происходит с душой русского?

- Точно не известно, - отвечал я. - Известно только, что русская душа - загадка. Но куда это ты завез меня, отец?

«Отец» удивленно посмотрел на меня.

- Как куда? Ты что, сынок? Куда просил, туда завез. Поместье Ле Ное, Международный Центр, Обучающий Сохранению Природы. Короче - МЦОСП.

- МЦОСП?

- Куда просил, туда и привез. Идем.

Я выбрался из машины и, поднявшись вслед за шофером по гранитному крыльцу, вошел в коридор.

В коридоре стояли и разговаривали четыре человека. То ли они как раз собирались выйти, то ли им просто нравилось стоять и разговаривать в коридоре.

Первой взгляд привлекала полная пожилая женщина. Ее седые волосы были коротко подстрижены. На картофельном носу сидели очки с линзами огромными как экраны телевизора. Но показывали по ним все время одно и то же - громадные голубые глаза. Эту женщину невольно хотелось сравнить с совой.

Рядом стояла дама помоложе. Она совершенно не была похожа на пожилую женщину, но я почему-то решил, что это ее дочь.

По правую руку от молодой дамы находились два индуса. И кроме национальности ничего общего между ними не было.

Первый - низкорослый, с носом крепким, как молоток.

Над румяными щеками, под черными опрокинутыми полумесяцами бровей блестят хитрые глаза. Телосложение у него шарообразное. Вообще же он удивительно походит на узбека.

Второй житель Индии также невысок. Но насколько первый индус толст, настолько этот худ. Глаза его смотрят, кажется, из самой середины головы. Сложно увидеть их в темных колодцах глазниц и понять их выражение.

Зато зубы его сияют так, что можно подумать, будто он с рождения жевал «Орбит без сахара».

Шофер снял кепку и сказал:

- Вот, мэм, новенького вам привез.

Женщина-сова перевела очки-телеэкраны на меня.

- Как вас зовут?

- Стас.

- Он из России, - сказал шофер и вдруг добавил. - У них там живут одни атеисты. Они не верят, что у человека есть душа.

- Как это не верят? Что вы такое говорите! – обиделся я.

- А то, - ответил шофер. - Вот сейчас заплатишь за извоз, и мы поглядим какая у тебя душа, широкая или нет?

- Плачу пять долларов!

Я залез в карман, вынул американский денежный знак и замахал им, как бы показывая широту своей души.

- Узкая у тебя душа, - недовольно поморщился шофер. - Душонка.

- Мало? Десять плачу! На!

Я достал денежный знак покрупнее.

- Знаешь что... Ты себе из этой зелени салат сделай! А мне давай джерсийские фунты. Вот тогда посмотрим, какая у тебя душа. А то размахался!

Дружеский огонек в глазах водителя перерос в багровое пламя гнева. Он понял, что его хотят обмануть. Качнув плечами, он шагнул ко мне.

Но пожилая женщина преградила ему дорогу. Видимо, она была хозяйкой дома и хотела, чтобы все это чувствовали. И шофер почувствовал.

- А ну-ка постойте, сэр! Что вы сразу давите? Что вы сразу давите? Молодой человек из другой страны приехал, порядков наших не знает. А вы сразу навалились!

- Да я не сразу, - вдруг стал оправдываться шофер. - Я только когда неплатеж пошел.

- Какой неплатеж? За молодого человека МЦОСП платит.

- Да?

Шофер совсем растерялся, надел кепку и тут же снял. И снова надел. Но потом опять снял.

Женщина шагнула к стене, сунула в руку в карман, висящего на вешалке пальто и достала кошелек.

- Сколько?

- Четыре фунта, сорок пенсов.

- Вот вам пять. И можете выпить на шестьдесят оставшихся пенсов три стакана чая.

- О! Совсем не нужно, мэм. А впрочем, выпью!

Шофер надел кепку и тут же снова снял.

- До свидания, мэм, до свидания, леди и джентльмены. Пока, сынок. Извини уж, погорячился.

- Ничего, бывает.

- Да уж, ну гудбай!

И окончательно утвердив шапку на голове, он вышел во двор.

Пожилая женщина открыла дверь, ведущую вглубь дома, и махнула мне рукой.

- Идемте!

И все, кто были в коридоре, вошли в небольшую столовую.

Здесь, кроме столов, были стулья, различные шкафчики, холодильник и небольшой камин. На камине стояла фотография: пляж, который белым клином рассекал синеву неба и моря. Два огромных окна выходили на зеленую лужайку.

- Присаживайтесь! - предложила хозяйка.

Я приглядел место за столиком у камина. Остальные расселись кто где.

Все по-прежнему смотрели на меня, ожидая моего рассказа. А я молча разглядывал пляж на фотографии.

Хозяйка тщетно попробовала нахмуриться. Лицо ее было гладким как абрикос и, видимо, не хмурилось в принципе.

- Вы, кажется, должны были приехать вчера? - сказала она. - Я, между прочим, ездила встречать вас в аэропорт. Два часа стояла там с плакатиком «Добро пожаловать, мистер Востоков!», как клен на Пикадилли.

- Я опоздал на самолет, - ответил я.

- Понимаю. Но надо было позвонить и сообщить об этом. Чтоб люди не волновались.

Мне трудно было вообразить, что подобная мелочь может взволновать человека с таким гладким лицом, но на всякий случай я принял виноватое выражение.

Хозяйка улыбнулась.

- Впрочем, в аэропорту работает моя подруга, и мы с ней от души посплетничали. А теперь, познакомьтесь со своими сокурсниками.

Хозяйка показала на индуса-узбека.

- Это Мигрень из Индии.

Не могу сказать, что такое имя меня не удивило. Но за границей может быть всякое. Мигрень так Мигрень.

Я кивнул индусу. Он в ответ тоже наклонил голову.

Позже я узнал, что на самом деле его зовут Мриген. Но англичанам никак не удавалось выговорить его имя правильно. Затем хозяйка перевела указующий перст на худого индуса.

- Это Кумарагуру-буру-муру...

Худой индус поднял ладонь и сказал:

- Кумарагурубаран!

Мы улыбнулись друг другу.

Понятно, что произнести это имя никто кроме самого Кумарагурубарана не смог бы. Поэтому мы называли его просто Кумаром.

Наконец, хозяйка добралась до молодой дамы.

- А это Ханна из Канады.

«Значит, не дочка», - подумал я.

- Меня же зовут Олуэн. Я веду тут хозяйство.

Олуэн поднялась и расправила плечи.

- А теперь, запомните наш распорядок. - Она принялась загибать пальцы на руке. - Семь тридцать - подъем. Восемь ноль ноль - спуск к завтраку. Двенадцать тридцать - ланч. Восемнадцать тридцать - обед. Двадцать два ноль ноль - отбой. А остальное время прилежная учеба и тяжелая работа! Поняли?

Мы кивнули.

- И учтите, по воскресеньям будете мыть посуду сами. Потому что в этот день у меня выходной!

Олуэн пристально на нас посмотрела и вдруг грохнула кулаком по столу.

- И ни в коем случае не есть в своих комнатах!

В этот момент лицо Кумара из кофейного стало молочным. То ли он уже ел в своей комнате, то ли намеревался вскоре это сделать. Затем Олуэн повернулась ко мне.

- А сейчас я покажу вам вашу комнату.

Мы снова вышли в коридор и поднялись по лестнице на темную площадку третьего этажа. Позвенев ключами, Олуэн открыла дверь и посторонилась, пропуская меня вперед.

Комната находилась в мансарде, и из ее окна была видна большая часть зоопарка. Прямо напротив мансарды находилась вольера с черно-белыми лемурами. Они сидели на верхушках деревьев и издалека напоминали раскормленных сорок.

- Держите ключ.

Я взял из рук хозяйки ключ и увидел, что на нем болтается брелок - пластмассовая рамочка, в которую вставлена бумажка с надписью «Квагга».

Заметив мое недоумение, Олуэн объяснила:

- У нас все комнаты названы именами вымерших животных. Напротив вас - «Странствующий голубь», под вами - «Дронт», а Мигрень и Кумар живут в «Тасманском волке».

- Теперь вы должны пойти к профессору Фа! - сказала Олуэн.

Я вздрогнул.

«Фа!» - это звучало страшно.

Это было похоже на крик африканца, увидавшего змею.

- Покажитесь ему и сразу возвращайтесь. Скоро ланч!

Выяснив у Олуэн, в какой именно части особняка нужно искать профессора, я запер комнату, спустился по лестнице и вышел во двор.

В плане усадьба Ле Ное похожа на букву «Ц». Столовая и комнаты студентов находятся в ее основании. В левой части буквы располагаются библиотека, лекторий и комнаты преподавателей, правую занимал гараж. В хвостике жил молодой сотрудник зоопарковского террариума Ричард Гибсон.

У главного входа в усадьбу на красной стене висела белая табличка: «Международный Центр, Обучающий Сохранению Природы».

Войдя в вестибюль, я огляделся. Справа находилась безмолвная пока библиотека, слева - лекторий, в котором еще никто не читал лекций. Под лестницей, поднимающейся на второй этаж, на низком столике стоял гигантский термос, похожий на двухведерный самовар. Рядом притулились три банки кофе. Кофе тут, вероятно, любили.

Я поднялся по лестнице и пошел по узкому коридору, дергая все дверные ручки подряд. Я толкнул семь запертых дверей и сильнее всего восьмую - незапертую.

С криком испуга я ввалился в комнату. Из-за книжных стопок на меня смотрел человек с ужасной фамилией Фа. И, надо сказать, внешность его весьма к этой фамилии подходила. Левое веко профессора, завернулось к шапке черных кудрявых волос, показав свою розовую изнанку. А упомянутая шапка кудрей была такой густой и высокой, что напоминала папаху, в которой ходил знаменитый командир Чапаев.

К счастью, приветствие было мною приготовлено заранее и, когда я остановился в центре комнаты, оно вылетело из меня само собой.

- Стас Востоков. Как поживаете?

Больше я ничего сказать не мог и теперь стоял посреди комнаты словно манекен из магазина одежды.

Насмотревшись на меня вдоволь, Фа сказал скрипучим голосом:

- Ты должен был прилететь вчера!

Я хотел было объяснить, что к чему, но не смог раскрыть рта. Тогда я поднял руки и развел ими как можно шире, показывая этой шириной глубину своего сожаления о случившемся.

Фа встал, тяжело опершись на стол, и прошел мимо меня в открытую дверь. Уже из коридора до меня донеслось:

- Ну где ты там?

Я последовал за профессором, радуясь, что не вижу его глаза с завернутым веком.

Спускаясь за ним по лестнице, я чувствовал, как она испуганно вздрагивает от его шагов. Перед ним трепетали даже неодушевленные предметы.

Мы пересекли вестибюль и вошли в библиотеку. Пройдя размашистым шагом мимо книжных полок, Фа вдруг так резко остановился, что я едва не врезался в его спину. Он поднял со стола что-то похожее на бандероль и уронил ее мне на руки.

- Теперь это твоя Библия! Ты обязан выучить ее от корки до корки за два дня!

«Как - Библия? - подумал я с ужасом. - Чему нас собираются учить?»

Однако на обложке книги я увидел успокаивающую надпись: «Руководство для студентов МЦОСП».

По толщине «руководство», пожалуй, даже превосходило Библию и приближалось к Большой советской энциклопедии.

Ни за два, ни даже за двадцать два дня выучить такую книгу нельзя. Внезапно я понял, что охрана животных дело сложное, и что взялся я за него по глупости.

- Тебя наша хозяйка уже устроила? - спросил Фа.

Я ошарашено кивнул.

- Гуд!

Профессор по-хозяйски повел плечами и, наконец, вернул свое веко в нормальное положение.

- Скоро ланч! - объявил Фа. - Не пропусти.

С этими словами он направился к двери. Раздались удаляющиеся шаги и скрип лестницы.

Тут бы мне облегченно вздохнуть, но я вздрогнул, заметив, что в библиотеке, кроме меня есть еще кое-кто. За столом, овальным как щит воина-скифа, сидели Мриген и Кумар. Перед каждым из них лежало по «Библии».

Я сел рядышком и открыл свое «руководство».

Книга начиналась словами: «Уходя, гасите свет!»

Я довольно долго раздумывал над значением гашения света в деле сохранения редких животных. Но перевернув еще несколько страниц, сообразил, что вступительная часть «руководства» посвящена правилам проживания в Ле Ное. Ознакомившись с ними, я узнал, что мне запрещается готовить еду в комнате, но зато разрешается слушать магнитофон в гостиной и исповедовать свою религию.

Последний пункт меня обрадовал и напугал. Обрадовал, потому что мне в первый раз кто-то разрешил исповедовать мою религию. А испугал, тем, что до этого я, оказывается, исповедовал свою религию без разрешения.

Вдруг сидящий напротив меня Мриген оторвал подбородок от «Библии» и ловко подвигал усами над губой.

- Через пять минут ланч, - сказал он многозначительно.

Кумар закрыл «руководство» и озабоченно посмотрел на меня.

- Пошли. К Олуэн лучше не опаздывать.

Подкрепившись, мы решили осмотреть окрестности.

Мне было очень интересно увидеть, какой жизнью живут местные миллионеры.

Мы вышли из усадьбы и вскоре дошли до шоссе. Здесь кончалось одно поместье - Ле Ное и начиналось другое - Лез Огр.

Вдруг я сообразил, что, гуляя по острову, мы все время будем находиться в чьих-то владениях, откуда нас на вполне законных основаниях могут выдворить. Но еще больше пугало, что выдворить нас можно только снова в чьи-то владения.

К моему удивлению, размеры большинства поместий оказались столь небольшими, что их в пору было называть садовыми участками. Зато посреди каждого из них стоял ладный крепкий особнячок, сложенный из розового гранита и окруженный аккуратно подстриженной живой изгородью.

Дойдя до шоссе, я осторожно выглянул из-за поворота, чтобы выяснить, не едет ли кто.

- Машин нет, - сказал Мриген за моей спиной.

- Откуда ты знаешь? - удивился я.

Мриген похлопал меня по плечу и показал пальцем на другую сторону дороги. Там стоял столб с огромным, как глаз циклопа зеркалом, в котором отражалась совершенно пустая дорога.

Мы вышли на шоссе и пошли гуськом вдоль клеверного поля. Вдруг из-за купы деревьев навстречу нам выехал трактор. В нем сидел усатый тракторист, с ног до головы одетый в джерси. Ширина его машины настолько точно совпадала с шириной дороги, что для нас на ней места уже оставалось, и нам пришлось сойти с асфальта в заросли клевера.

Трактор выпустил синее газовое облако и уехал.

Отряхивая брюки, мы снова вышли на дорогу.

- Я в Индии форест-рейнджером работаю, - сказал вдруг Мриген. - Слонов и носорогов от нехороших людей берегу.

- От браконьеров? - спросил я.

- От браконьеров, - кивнул Мриген. - Они нехорошие люди.

Я и Кумар согласились, что хорошему человеку в браконьерах делать нечего.

- Быть браконьером не только плохо, но и опасно, - сказал Мриген.

- Почему? - спросил я.

- Потому что их убивают. Я, например, двадцать пять человек убил. И браконьеры одного человека из моего отряда убили.

После этого мы долго шли молча. Кумар иногда вдруг бросал взгляд на доброе лицо Мригена, и тут же снова опускал глаза.

Как-то неправильно все получалось. Вроде и животных жалко, и людей. Но людей-то жальче. А особенно - Мригена, которому, чтобы спасти одних, пришлось отбирать жизнь у других.

- Знаете, зачем браконьеры убивают слонов? - спросил Мриген. -

Они отрезают у слонов бивни и продают их мастерам, которые украшения делают. А виноваты, я считаю, люди, которые покупают эти украшения. Покупают, а потом возмущаются, почему в мире так мало слонов осталось!

Мриген посмотрел на нас.

- Нет, в принципе я браконьеров понимаю, им деньги нужны. Но у меня тоже зарплата маленькая! Я же не иду в браконьеры!

- У всех хороших людей зарплата маленькая, - сделал вывод Кумар.

- Правда, я еще ресторан держу, - добавил Мриген. - Но у меня большая семья, и на всех все равно денег не хватает.

- Да, да, - согласился Кумар. - Я тоже получаю мало.

Он подозрительно посмотрел на меня.

- А ты почему молчишь? Сколько ты зарабатываешь?

- Да я тоже не богач.

Я снова взглянул на Мригена и подумал, что это лицо хорошо бы смотрелось под поварским колпаком, но никак не с прикладом у щеки. Щеки у Мригена были румяные и совсем не военные.

- А теперь я вам о себе расскажу, - сказал Кумар. - Меня проблема коридоров волнует.

- Ничего себе, - удивился Мриген. - Коридоры его волнуют! Ты что - архитектор?

Кумар захлопал глазами.

- Ты меня не так понял! Я говорю о коридорах между заповедниками. Если, например, один заповедник для слонов слишком маленький, его можно соединить коридорами с соседним. Тогда слоны смогут ходить из одного заповедника в другой, и территория, которую они будут использовать, значительно увеличится!

- Здорово! - обрадовался я.

- Сам придумал? - спросил Мриген.

- Нет, - ответил Кумар. - Но я эту идею обязательно в жизнь воплощу. Меня один миллионер попросил на его деньги заповедник сделать. И он хочет, чтоб там слоны были. А я ему сказал, что этот заповедник маленький, надо еще один купить и между ними коридор сделать.

Мриген повернулся ко мне.

- А теперь ты про себя расскажи. Чего ты молчишь?

- Я не молчу. Я в зоопарке работал, потом в экспедиции был. Сейчас решил приматов изучать. Рассказывать-то, собственно, не о чем.

В этот момент дорога перед нами взметнулась в небо, и мы стали подниматься на крутой склон.

Дойдя до вершины, мы остановились и оглянулись.

Все двенадцать парижей острова лежали перед нами как на ладони. Друг от друга их отделяли узкие дороги, окаймленные гранитными стенками.

Мы стояли на утесе, который обрывался прямо в Ла-Манш.

Поверхность воды была серой и гладкой. Далеко-далеко виднелась темная полоса. Это была Франция.

«Удивительно, - размышлял я, - за спиной Англия, впереди Франция. Что здесь делаю я - русский?».

- Что-то я скучаю, - сказал усталым голосом Мриген. - Домой хочу. На родину.

- Ну вот! - усмехнулся Кумар. - Не успел приехать, уже скучает!

- Гляди веселей, - поддержал я Кумара. - Моргнуть не успеешь, как три месяца пройдет!

Мриген моргнул, но ничего, конечно, не изменилось. Грусть, поселившаяся в Мригене в тот момент, не покидала его до конца курсов. Иногда он доходил просто до неприличного состояния тоски и тогда становился похожим на Гамлета - принца Датского.

Совершенно счастливым я его видел лишь в день отлета.

- Смотри-ка, - сказал он тогда, - как три месяца быстро пролетели! Моргнуть не успел!

Серое небо над нами быстро темнело и вскоре превратилось в черное. Белесые просветы между облаками погасли. Мир вокруг нас слился в огромный черный шар. И где-то в середине этого шара, не разбирая, где небо, а где земля, мы возвращались в МЦОСП.

На следующий день в МЦОСП приехали сразу трое студентов с Черного континента. Один утром, другой - в обед, а третий, так уж получилось, ночью.

Позавтракав, я сел на диван в гостиной и взял в руки «Книгу жалоб и предложений», которая лежала на телевизоре. Жалоб у меня пока не было, предложения еще не появились. Но все же интересно было ее полистать. Посмотреть, кто и на что тут мог пожаловаться и какие предложения по этому поводу сумел внести?

К своему восторгу я отыскал записи сэра Дэвида Аттенборо и принцессы Анны. Перевернув еще несколько страниц, наткнулся на строки, оставленные Николаем Николаевичем Дроздовым. Он ни на что не жаловался, зато предлагал.

«Жалко, что нету в зоопарке инсектария, - писал Николай Николаевич, - а то можно было бы пауков завести и скорпионов!»

Вдруг дверь в гостиную распахнулась, и в проем стало протискиваться огромное тело. Чтобы попасть в помещение, ему пришлось наклонить голову и подогнуть колени. Лицо этого человека было слегка вытянутым, поэтому казалось, что он непрестанно чему-то изумляется. Лоб незнакомца был обширен и гладок как бок яйца. В таком лбу с легкостью могло поместиться семь пядей.

- Добрый день, - сказал протиснувшийся. - Я ваш преподаватель Крис Кларк, помощник Джона Фа.

- Добрый день, - ответил я, вставая с дивана.

- А ты, конечно, Стас из России? - спросил меня Крис Кларк.

- Конечно, - согласился я.

Тут Крис заметил гостевую книгу в моих руках.

- Не забудь внести свои жалобы и предложения.

- Нету пока жалоб, как появятся - внесу.

- А это вот Наянго! - сказал Крис. - Познакомься!

Он сделал шаг в сторону, и я увидел Наянго, который за гигантской спиной Криса смог укрыться вместе с чемоданом и плащом, перекинутым через руку. Увидев меня, Наянго стал мерно опускать и поднимать голову, словно пытался выкачать из тела приветствие.

- Хай! - сказал он, наконец, и улыбнулся, показав канареечно-желтые зубы, крупные, как конфеты монпансье.

- Привет! - ответил я.

- Вот и познакомились, - подвел итог Крис Кларк.

В обед Наянго сел за мой столик. Слегка осовевший от двадцатичасового перелета и множества впечатлений, он смотрел на мир совершенно круглыми глазами. Он еще не окончательно прилетел на Джерси. Во всяком случае почвы под своими ногами он еще явно не чувствовал.

Я насыпал в тарелку кукурузные хлопья и залил их молоком. Затем протянул коробку с хлопьями своему соседу, предлагая последовать моему примеру.

Наянго испуганно отпрянул от коробки и замотал головой. Я понял, что надо дать ему успокоиться. Подождать, когда он окончательно прилетит.

После обеда я решил сходить в зоопарк. Хотя был еще сентябрь, в воздухе чувствовался запах зимы. Сырость пробиралась сквозь одежду и хватала за душу холодными ладонями. Над землей, скрывая живую изгородь, стелился плотный туман.

Я прошел по липовой аллее, потом свернул на луг. Зоопарк лежал где-то впереди за серой пеленой, из-за которой доносились крики обезьян и амазонских попугаев. Вскоре из тумана выступила врезанная в гранитный забор калитка с надписью: «Посторонним вход запрещен!»

Воровато оглянувшись, я вошел в калитку, которая, видимо, выполняла роль служебного хода и тут же остановился, как вкопанный.

Я увидел старика. Он сидел на дереве и сердито смотрел на меня сверху. На старике не было совсем никакой одежды – его тело покрывала плотная шерсть черного и серого цвета. Голову обрамляла грива длинных седых волос, спускавшихся чуть не до пят. Его тонкие сухие руки лежали на коленях, а глаза пристально смотрели на меня.

«Не нравится, что через служебный ход зашел», - решил я.

Старик смотрел на меня так упорно, будто хотел взглядом вытолкнуть из зоопарка.

Не справившись с этим делом, он заворчал и полез на вершину дерева, волоча по ветвям длинный хвост. Забравшись повыше, он снова накрыл ладонями коленные чашечки и замер, глядя немигающим взглядом сквозь сетку.

Я подошел к вольеру, в котором находилось дерево со стариком, и прочитал табличку: «Колобус. Отряд Приматы. Обитает в Центральной и Западной Африке».

В той же клетке, находилось еще несколько обезьян. Они вели себя также, как колобус, сидящий под потолком вольера. Можно было подумать, что у них сеанс групповой медитации.

Чтобы больше не раздражать обезьян своим присутствием, я повернулся и пошел прочь.

Гранитная мостовая зоопарка блестела как рыбья чешуя. Много лет посетители полировали ее своими подошвами. А возле клеток человекообразных обезьян, самых популярных экспонатов любой зоологической коллекции, дорожки были гладкими, как ледяной каток.

Я прошел вдоль ряда клеток и оказался перед высоким красивым домом со сквозным проходом в первом этаже. На гранитной стене висела табличка: «В этом доме с 1956 по 1995 г. жил и работал Джеральд Даррелл». Чуть ниже была прикреплена железная стрелка, с надписью «Продолжение осмотра».

Повинуясь стрелке, я вошел в тоннель. Он оказался довольно длинным. Но скучать не приходилось. Вдоль прохода висели освещенные стенды, общий смысл которых можно было выразить словами: «Наши достижения». Я замедлил шаг и с интересом стал рассматривать экспозицию.

Фотографии на стендах изображали, как сотрудники Джерсийского зоопарка идут по болотам, пересекают леса, сидят у костра в окружении туземцев. По лицам туземцев было видно, что они восхищены работой Джерсийского зоопарка и просят принять их в члены организации.

Подробно ознакомившись со стендами, я вышел из тоннеля.

С лужайки, где я оказался, открывалась великолепная панорама. Лужайка обрывалась в овраг, где по колено в тумане, стояли даурские журавли, похожие на рыбаков со спиннингами. Дальше был виден загон с парой лошадей Пржевальского. Они с ржанием скакали по загону и то и дело взбрыкивали. И совсем далеко впереди я увидел гориллу. Она поднялась на холм и принялась зачем-то махать огромной палкой.

- А вот из-за Нила горилла идет, - сказал я. - Горилла идет, крокодила ведет.

Позже мне рассказали, что на лужайке, откуда я смотрел на зоопарк, когда-то пил чай король Карл Стюарт. Тот самый, который подарил острову самый большой в Европе жезл.

За лужайкой тянулся низкий гранитный барьер, почти полностью утопленный в цветах, а перед ней - неширокая дорога. Она соединяла дом Даррелла с приусадебным хозяйством зоопарка, а с другой стороны поднималась на пригорок, вершину которого венчало какое-то строение. Полюбовавшись еще немного открывающимся отсюда видом, я вышел на дорогу и стал подниматься на склон.

Постройка на вершине пригорка, оказалась клеткой необычной конструкции. Три ее стены обтягивала сетка-рабица, четвертую, заднюю, выложили из гранита и снабдили множеством ниш и полочек. На некоторых полочках стояли лесные ибисы. Они вертели головами из стороны в сторону и напоминали пограничников, которые наблюдают границу в кривые подзорные трубы. Хотя эти редкие ибисы обладают красивым черным оперением с военным зеленым отливом, голову каждого из них охватывает обширная монашеская плешь, за что они на английском языке получили название лысых.

Вдруг один из них повернул ко мне свою «подзорную трубу» и резко хлопнул крыльями, издав звук похожий на выстрел. Я вздрогнул и попятился. Тут птицы одна за другой стали «стрелять» крыльями, иногда пуская целые очереди.

Не понимая, что делаю, я перепрыгнул через кусты, тянувшиеся вдоль дороги, и побежал по газону. А за спиной все «стреляли» и «стреляли».

Придя немного в себя, я перешел на шаг, затем остановился, огляделся и поспешил к замеченной мною песчаной дорожке. Дорожка привела меня к стеклянному павильону. За его стеклами стояли суковатые ветви, а с потолка свисали веники, похожие на березовые. На стене висела табличка: «Алаотранский бамбуковый лемур».

Несколько минут я стоял перед пустым павильоном, размышляя, какая может быть связь между лемурами и березовыми вениками. Мне представилась совершенно безумная картина: на банных полках в меховых шубах сидят взопревшие от пара лемуры и хлещут друг друга березовыми вениками.

Однако пора было продолжать путь.

Лавируя между кустами жасмина, я миновал две клетки, напоминавшие башни знаменитого Тауэр-бридж. В клетках, повиснув на сетчатом потолке вверх ногами, орали и хлопали крыльями большеголовые попугаи. Хотя надвигающиеся сумерки сделали желто-зеленое оперенье птиц серым, я узнал их. Это были амазоны с острова Сент-Винсент, которых в мире осталось, кажется, не больше пятисот.

- Вам бы поберечь себя, - сказал я. - А вы орете.

На мое замечание попугаи никак не отреагировали.

Я огорченно махнул рукой и пошел по дорожке мимо длинных, зеленых стен и кустов. Повернув за одну из таких стен, я увидел клетку, в которой стоял человек.

Этому человеку было явно неудобно, потому что высота клетки была ниже его роста. Он напоминал артиста, который показывает цирковой номер «человек в кубе».

Чтобы не повредить клетку, ему приходилось подгибать ноги и сильно горбиться. Он чистил граблями ее песчаное дно. Под его ногами с воплями бегали два фазана и пытались не попасть под горячие грабли. Иногда голова или плечо уборщика упирались в сетку, и тогда снаружи клетки вздувался пузырь.

Наконец, человек собрал мусор в кучу, пересыпал его в сито, а затем стал просеивать, отделяя чистый песок от продуктов жизнедеятельности фазанов. То, что осталось в сите, человек высыпал в ведро. Он напоминал старателей, которые в поисках самородков, мыли золотоносный песок на берегах американских рек. Человек был бородат, усат и, кроме того, носил очки.

Заметив мое присутствие, великан поднял голову и внимательно посмотрел на меня.

В его глазах совершенно ясно читался вопрос: «А это кто такой?»

- Я из России, - объяснил я. - Приехал учиться.

- Студент? - догадался гигант.

- Студент, - согласился я.

- А ведь и я студентом был! - обрадованно сказал гигант.

- Да?

- Ага. Тоже в МЦОСПе учился. Но началось все не с него.

- А с чего?

- Не хочешь помочь мне убрать клетку? - вдруг предложил гигант. - Ты ведь уходу за животными приехал учиться? Тут и поговорим!

- А что? Я не против!

Я кивнул, прошел вдоль фазанника, который тянулся на добрых двадцать метров, затем завернул за угол и вошел в калитку, задев плечами близрастущие жасминовые кусты.

Человек ждал меня у клетки с белыми фазанами. Расправивший плечи, он был подобен памятнику Петру Великому на Москве-реке. Только не хватало ему под ноги небольшого корабля.

- Ты умеешь пользоваться граблями?

- Конечно, умею. Чего ж тут не уметь?

- Тогда давай знакомиться. Меня зовут Крис Хейнс.

- Очень приятно, - ответил я и тоже представился. - Где будем убирать?

Крис задумчиво оглянулся на ряд клетку, из которой только что вышел. В его очках блеснуло сразу два заходящих солнца и, он стал похож на собаку с горящими глазами из сказки «Огниво».

- Эту вольеру я уже чистил. Значит, следующую.

Мы друг за другом протиснулись в соседнюю клетку.

Здесь тоже бегали фазаны. Но в их оперении было больше красного. Только «зеркала» на крыльях были синими.

Крис и один-то едва помещался в клетке. Вместе мы заполнили ее до невозможности. Фазаны, припертые к стенкам, вопили дурными голосами.

- Сначала соберешь мусор граблями, потом просеешь сквозь сито. Только старайся, чтоб следы от грабель были красивыми.

- Как это?

- Если ты будешь собирать мусор, двигая граблями из стороны в сторону, получатся «волны». Можно «кругами» или простыми прямыми линями. Главное, чтоб глазу было приятно.

С этими словами Крис вышел из клетки. Птицы сразу успокоились и отлипли от стен.

- Волнами, так волнами, - сказал я и стал водить граблями из стороны в сторону, пытаясь при этом собрать хоть какой-нибудь мусор. В тот момент я понял, что служитель зоопарка должен быть немного художником. Просеянный песок я сложил аккуратным холмиком возле домика. А кормушки поставил так, чтобы уравновесить пятно куста справа.

Крис остался доволен моей работой.

- Неплохо, - похвалил он. - Есть задатки!

- Задатки надо развивать, - ответил я. - Так с чего же началась ваша работа на Джерси?

- Давно это было. И притом в графстве Эссекс.

- Да ну?

- Ага. Я как раз университет закончил. И очень любил читать книги Джеральда Даррелла.

- Мне они тоже нравятся.

- Начитавшись его книг, я захотел работать в Джерсийском зоопарке. Ну, как же, знаешь, экспедиции, приключения!

- Знаю, знаю. А дальше?

- Написал я ему письмо.

- Кому?

- Дарреллу.

- Ну да?

- Так, мол, и так. Хочу работать у вас в зоопарке. Парень толковый, вредных привычек не имею и мечтаю принести пользу хорошему делу.

- Какому делу? - не понял я.

- Охране животных. Андестенд?

- Андестенд. А потом?

- А он мне ответ написал, что, мол, в штате пока мест нет, но вы приезжайте поучиться в летнюю школу при МЦОСП, может, потом чего и подвернется. Представляешь? Намекает!

- Представляю. Подвернулось?

- Нет, тогда не подвернулось. Закончил я школу и уехал в Эссекс. А через три месяца получаю письмо с Джерси. «Ага, - думаю, - подвернулось-таки!» И точно. Зовут работать.

- Здорово, - говорю. - И как работа?

- Хорошо, - ответил Крис и потер спину, в которую утыкался деревянный насест, - только клетки для меня маленькие.

Болтать мы болтали, но между делом и клетки убирали. И скоро дошли до конца фазанника. Осталась неубранной только последняя клетка. К тому времени уже было сложно сказать, какой цвет у находящихся в ней фазанов: солнце скрылось за гранитными стенками зоопарка, скатилось со скалистого берега острова и утонуло в проливе Ла-Манш.

- А как у вас там, в России? - спросил Крис. - Зоопарки есть?

- Зоопарки у нас в России есть, - ответил я. - Но не везде.

- Холодно, - догадался Крис, - не тот климат.

- Климат, конечно, у нас прохладный, - согласился я. - Но главная причина не в этом.

- А в чем?

- А в том, что у нас традиции другие. В нашей стране раньше в основном колхозы были приняты и заповедники. У нас знаете какой главный лозунг был?

- «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» - вспомнил Крис.

- Нет, «берегите природу - мать нашу».

- Здорово.

- Хорошо, - согласился я. - Только сейчас его почти никто не придерживается.

- А вот это плохо. Правда, у нас еще хуже.

- Что такое?

- В Англии ни одного натурального леса не осталось. Все вырубили. Волков перетравили, медведей перестреляли. Потом за голову схватились, да поздно. Ни один крупный хищник не выжил. Теперь хотят их снова откуда-нибудь завезти. Вот у вас, к примеру, медведей не осталось?

- Осталось, - говорю. - Но я вообще-то на такие вопросы не могу отвечать.

- А кто может?

- Минприроды.

Тут мы как раз последнюю клетку доубирали.

- А время-то уже позднее, - заметил Крис.

- У вас тут рано темнеет, - отозвался я.

- А у вас позже? - удивился Крис.

- У нас в Мурманске один день полгода идет. А потом еще ночь столько же.

- О, май год! - сказал Крис.

- Ну, до свиданья, - попрощался я.

Возвращаясь домой, я думал, что при следующей встрече обязательно расскажу Крису, что в Москве самое красивое в мире метро и что самый великий писатель на свете Лев Толстой. А то вдруг не знает?

Когда я дошел до главных ворот, уже совсем ничего не было видно. В потемках я перепутал турникеты входа и выхода, и уткнулся в перекладины.

- Выход через соседний турникет, - сказала дежурная.

- Да вы не волнуйтесь, - ответил я. - Я под перекладину поднырну. Никто и не заметит.

- Вы из России, что ли? - догадалась кассирша.

- Да, - признался я.

- Тогда проходите.

Через пятнадцать минут я сел за свой стол и приступил к ужину.

- Никто не опоздал, - удивилась Олуэн, - надо же.

Наш ужин состоял из жареной цветной капусты в сметане и спагетти. Наянго смотрел на эту еду огромными глазами. Он протыкал кусок цветной капусты вилкой, подносил к глазам и долго над ним смеялся. Он никогда раньше не видел цветной капусты, тем более в сметане.

Спагетти удивило Наянго еще сильнее. Он намотал одно спагетти на вилку и стал поднимать вверх, ожидая, когда оно оторвется от тарелки. Но оно никак не отрывались. Тогда Наянго встал со стула, но хвост подлого спагетти продолжал лежать на тарелке.

Кумар следил за действиями Наянго из-за соседнего столика. Он понял, что новичок зашел в тупик, и решил его оттуда вывести.

- Ты думаешь там много спагетти, - сказал он, - а там на самом деле одно. Поэтому конца ему не будет.

Такая невероятная длина мучного изделия нанесла сильный удар по сознанию Наянго. Стоя с бесконечным спагетти на вилке, он понял, что в этом мире не все просто и понятно. Случаются и загадки. Разгадывая их, человечество движется вперед, открывает законы тяготения, выводит теории относительности.

- Как же его есть? - спросил Наянго, опуская спагетти в тарелку. - Оно же все в рот не влезет.

- Его откусывать надо, - объяснил Кумар.

- Риали? - удивился мой сосед. - О-о-о!

Он аккуратно откусил от спагетти сантиметров двадцать и принялся так осторожно жевать, будто опасался напороться на проволоку.

- Долго ты добирался? - спросил я Наянго.

Видно, мой сосед ждал этого вопроса.

Он опустил вилку, насмерть задушенную спагетти, и засмеялся.

- Знаешь, как долго летел! Над Африкой летел, над морем летел, над Европой летел. Во сколько летел!

- Путь не близкий, - согласился я.

- Сел в самолет вчера днем, прилетел сегодня утром. У-ух! - Глаза Наянго стали большими, как бильярдные шары. - Спал, ел, снова спал и еще раз кушал! Потом опять спал! А мы все летим, летим! А когда прилетели в аэропорт! Ох-ох-ох!

Наянго зацокал языком, но этого ему, видимо, было недостаточно. Он отпустил вилку и стал щелкать пальцами.

- Сколько в аэропорту народу! И все эти люди в конце концов оказываются в воздухе! Сколько народу в воздухе! Ах-ах-ах!

- Да, народу в небе немало, - снова согласился я.

Наянго закивал и вдруг стал пританцовывать.

- Народу много, а туалета в самолете всего два. Знаешь, какая очередь стояла? Во-о-от такая!

Наянго развел руки, словно разжимал пружинный эспандер.

- Да, - кивнул я, - в самолете это бывает.

Ханна выразительно прокашлялась, и Наянго снова взял вилку.

Он придвинул ко мне свою голову - так близко, что я смог различить каждый его волос, свернутый в черное кольцо.

- А еда-то здесь какая странная, - доверительно сообщил он и оглянулся. - Вкуса еды нет. Боюсь, от нее пучить будет!

Местная еда, действительно, имела странный вкус. Капуста пахла чем-то совсем на капусту не похожим, у спагетти и вовсе не было никакого привкуса. Хотя нет, оставалось какое-то резиновое послевкусие. Но сказать об этом было нельзя.

Я видел, с каким старанием Олуэн готовит. Как сыплет в капусту корицу, как красиво укладывает салат. Она в это время походила на Рембрандта, творящего свои лучшие картины. А если ее произведений кто-то не понимает, то это его проблемы. Вот я Малевича тоже не понимаю, а другие любят, говорят - гениально.

- Ешь-ешь, - сказал я Наянго. - Еда хорошая.

Смутившись, Наянго отодвинулся от меня и застенчиво поиграл вилкой.

- Смелее, - ободрил я.

Наянго вонзил вилку в отрезанный кусок спагетти и поднес ко рту. Но не удержался и, перед тем как съесть, все-таки тщательно его обнюхал.

- Никакого запаха! - сказал он страшным голосом и отправил кусок в рот.

Глаза его заморгали, помогая еде опуститься в желудок.

Когда тарелка Наянго опустела, он аккуратно сложил в нее столовый прибор и выжидающе посмотрел на меня. Я понял, что настало время рассказать о себе.

- Вот из ё нэйм? - спросил Наянго.

- Стас. Это имя. А фамилия Востоков. Истмен. Андестенд?

Наянго кивнул. Потом зачем-то поменял местами нож и вилку, лежащие в тарелке.

Я молчал, понимая, что сейчас мы перейдем к самой интересной теме.

- Веар ю фром? Откуда ты прилетел?

- Фром Раша. Из России.

- Из России! - Наянго подпрыгнул так, будто я сказал: «С Альдеберана».

Он вскочил со стула и сплясал танец шамана. При этом, как и положено шаману, он ухал, трясся всем телом, закатывал глаза. Казалось, он сейчас начнет прорицать.

Однако Наянго быстро успокоился и сел на стул.

- Из России! Там же очень холодно!

Говорить, что я из такой России, где не холодно, и вообще, из Узбекистана, я не стал. Вряд ли Наянго слышал о таком крае.

Скорее всего, его знания простираются не дальше Алжира. Нет, конечно, он знает США, Россию и, может быть, далекую страну Китай. В наше время, охваченное газетами и радио, об этих гигантах трудно не услышать. А вот другие государства ему вряд ли были известны. Да и зачем они ему нужны? Знать нужно только то, что в жизни пригодится. Зачем же Наянго - Узбекистан или, скажем, Люксембург?

Наянго повернулся к Кумару.

- А ты откуда? - спросил он. - Не из Китая?

- Скажу тебе прямо и честно, - ответил Кумар, - я не из Китая, а из индийского города Бомбей. А по религии я джайн.

- Ва! - сказал Наянго, потому что никогда раньше о такой религии не слышал.

Выяснив, кто откуда, мы стали сдавать тарелки. Олуэн внимательно их оглядывала. Все ли съедено? Всем ли понравилась еда?

Съедено было все.

- Ну и как? - Олуэн подозрительно посмотрела на нас. - Вкусно?

- Оф коз! - ответили мы хором.

В этот момент дверь открылась, и на пороге появился профессор.

Студенты насторожились. Что могло заставить Фа спуститься в нашу столовую? Профессор догадывался, что мы удивлены его приходом и поэтому улыбался.

Оказалось, что у Фа, как у Луны, есть две стороны - темная и светлая. И сейчас он повернулся к нам своей светлой стороной. Он был похож на английского Деда Мороза, который приготовил большой сюрприз, но пока его не показывает.

- А вот вам новый товарищ! - сказал Фа и ввел в столовую человека, который стать нам товарищем никак не мог.

Строгий деловой костюм вновь прибывшего резко контрастировал с ярким красно-зеленым галстуком. Этот человек, как и Наянго, был африканцем.

Пришелец вскинул левую бровь и внимательно оглядел собравшихся.

- Доктор Кахремере Стоми, - представил Фа. - Секретарь общества охраны природы Конго, специалист по бонобо.

Мы понимали, что нужно поздороваться, но не могли выдавить из себя нужных слов. Доктор вытер белым платком черный блестящий лоб и издал громкое: «У-у-ух!».

- Вам надо пройти в свою комнату, - сказал Фа.

Он взял доктора Стоми под локоть, и вместе с ним покинул столовую. Следом, гремя ключами, в коридор вышла Олуэн.

Наконец тяжелые шаги заглохли где-то наверху.

- Я не понял, - удивился Наянго, - этот специалист учить приехал или учиться?

- Чему ж его учить, если он - доктор? - развел руками Кумар.

- В Ассаме, знаешь, как говорят? - ответил Мриген. - Повторение - мать учения!

- А у нас по-другому говорят, - заметил я.

- Как?

- Семь раз отмерь, один раз отрежь! Мы еще не знаем, какой он доктор. Может он - терапевт? А теперь хочет на биолога переучиться.

- Ну что ж, - согласился Мриген. - У нас в Ассаме говорят: «Ученью годы не помеха!»

- В Бомбее тоже так говорят, - вставил Кумар. - Но вот что такое бонобо?

- Наверное, болезнь, - ответил Наянго. - Вроде бери-бери, но только опаснее.

Однако Кахремере Стоми, сам того не зная, всех нас обманул. Он оказался доктором, который животных лечит. Ветеринаром.

На следующее утро я увидел в столовой третьего африканца.

С ним, конечно, следовало бы поздороваться и познакомиться. Но сделать это было нельзя, потому что слуховые органы новичка были закрыты наушниками плеера.

Я подошел к своему столу, за которым уже сидели Наянго и Стоми.

- Доброе утро! - сказал я, отодвигая стул и усаживаясь.

- Твоя правда, - кивнул Наянго, - хорошее утро! Меня уже больше не пучит!

Стоми, оторвал голову от бутерброда и, не прекращая жевать, задумчиво взглянул на меня. При каждом взмахе челюстей мышцы на его скулах вздувались словно бицепсы.

Не дождавшись от Стоми ответа, я начал насыпать в тарелку овсянку и заливать ее горячим молоком.

Тщательно вытерев губы салфеткой, Стоми сложил ее корабликом и поставил в центр стола. После чего, не глядя на меня, сказал:

- Бонжур!

Моя тарелка поплыла вместе с овсянкой к краю стола.

- Почему ты говоришь по-французски? - спросил Наянго.

- Э-э-э! - удивился Стоми. - Что, я не могу говорить по-французски?

- Нет, - ответил Наянго. - Ты находишься в Англии и должен обращаться ко всем по-английски. Зашел утром, скажи: «Гуд морнинг!». Вот слышал, как Стас сказал?

- Я английским владею слабо, - оправдывался Стоми. - В Конго все с детства французский учат. Кроме того, я ведь во Франции учился, в ее столице Париже.

- А вот мы интересуемся, - спросил Кумар, - что такое бонобо? Некоторые, вот, думают, что это болезнь.

- Э-э-э! - удивился Стоми. - Вы не знаете, кто такие бонобо?

Он хлопнул по столу ладонью и засмеялся.

Так образованные люди смеются над теми, кто не знает, что Земля - шар.

Моя овсянка снова поползла к краю стола. Я поймал ее и вернул на место.

Смех Стоми тем временем перешел в плач, слезы покатились из его глаз хрустальными горошинами.

Но неясно было, что это - слезы удивления или, наоборот, печали о том, что мы не знаем о бонобо.

Наконец Стоми осушил лицо свежей салфеткой и, раз! - свернув из нее еще один кораблик, поставил его рядом с первым.

- Ну, насмешили! - сказал он. - Бонобо - это карликовый шимпанзе. Шимпанзе-то знаете?

Строгие лица вокруг чуть наклонились и махнули бровями, показывая, что шимпанзе мы, конечно, знаем.

- О! - обрадовался Стоми. - Они шимпанзе знают! Се формидабль!

Он снова хотел засмеяться, но Наянго его предупредил:

- Ты рассказывай, не отвлекайся.

- Бонобо - это такой же шимпанзе, только ростом меньше и лицо у него, - Стоми провел ладонями по лицу, как бы надевая невидимую маску, - черное. Се анималь э тре рар.

- Слушай, - рассердился Наянго, - ты по-человечески говорить можешь? Тебя серьезные люди слушают, а ты к ним по-французски обращаешься. Что они могут о тебе подумать?

- Я в школе французский учила, - вдруг сообщила Ханна.

- Что же он сказал? - спросил Наянго, огорчаясь, что кто-то кроме Стоми владеет французским.

- Не знаю. Мы в школе только песню про капризного котенка учили. Если интересно, могу спеть.

- Видишь, - Наянго повернулся к Стоми, - люди тебя не понимают. А ведь они все с высшим образованием. Университеты окончили.

На самом деле никто из нас, кроме Ханны, университетов не кончал. Однако после слов Наянго лица у всех сразу стали задумчивыми и проницательными. А уж Наянго выглядел кандидатом наук. Это я позже узнал, что он - лесник.

- Говори по-человечески! - потребовал Наянго. И вдруг добавил. - Томи!

Стоми, неожиданно превратившийся из человека с редким аристократическим именем в банального Томи, на несколько секунд онемел. Что люди могут подумать о человеке, которого зовут подобным образом? Отсюда и до Тома не далеко. А это, как известно, распространенная кличка котов.

Бывший Стоми посмотрел на Наянго так страшно, что, окажись на его месте кто-нибудь другой, он бы наверняка окаменел. Но Наянго-то был лесником. Он каждый день встречался со львами-леопардами и к ужасным взглядам имел иммунитет.

- Чего смотришь? Ты давай рассказывай, - сказал он и добавил с нажимом. - ТОМИ!

Таким образом Наянго окончательно закрепил за доктором случайно появившееся прозвище. Однако спорить с Наянго доктор не стал, понимая, что этим только усугубит ситуацию.

Томи вздохнул и стал рассказывать по-английски. Правда, иногда он, сам не замечая, переходил на французскую речь, но Томи уже не останавливали, и о сказанном приходилось догадываться по общему смыслу.

- Я живу и работаю в Киншасе, - сказал Томи. - Это столица нашего великого государства Конго!

При этих словах Томи поднял подбородок и расправил плечи. Сразу стало понятно, что он любит свою страну и гордится ею.

- Наше государство Конго о-о-очень большое. Оно раскинулось в западной части Африки, имеет богатую флору и фауну.

Слушая Томи, мы мысленно перенеслись в большую страну Конго и принялись любоваться ее удивительной фауной, попутно нюхая богатую флору.

- В Конго, - продолжил Томи, - водятся самые интересные африканские животные: гориллы и шимпанзе. Кроме того, встречаются слоны.

- А леопарды? Леопарды в Конго встречаются? - спросил Наянго. Он, разумеется, считал, что самые интересные животные водятся в его стране, в великой Нигерии. - А бывают ли у вас носороги?

- И носороги у нас бывают, и леопарды. Но главное, что у нас бывают бонобо. И больше они нигде не бывают!

Томи выжидающе посмотрел на Наянго: не заявит ли он, что бонобо есть и в его стране? Но Наянго угрюмо молчал.

- Однако и у нас, жителей Конго, есть проблемы, - сказал Томи. - Се ля ви!

- Да? - оживился Наянго. – Какие?

- Коридоры, - сказал вдруг Кумар. - Любую проблему можно решить коридорами!

- Коридорами? - удивился Томи. - Наша главная проблема - браконьеры. Как же ты ее решишь коридорами?

Кумар загрустил. Он впервые понял, что хотя коридоры во многом могут помочь животному миру, панацеей их назвать нельзя.

- Человек с ружьем, - воскликнул Томи, - это кровоточащая рана на теле мировой охраны природы! И вылечить ее, я скажу, сложно!

- Сложно, - согласился Мриген, - но можно.

- Как? - удивился Томи.

Мриген прищурился и направил в холодильник указательный палец.

- Бах, бах! - сказал Мриген.

Холодильник, пораженный выстрелом, коротко задергался и затих.

Томи прижал ладони к груди.

- Убийство? - ахнул он. - Нет! Нет! И еще раз нет!

Каждое новое «нет», которое произносил Стоми, звучало громче и тверже предыдущих.

Даже Мриген смутился и отпустил указательный палец.

- Человек не может убить другого человека! - сказал Томи.

- Как это не может? - удивился Мриген.

- То есть может, но не должен. В этом его главное отличие от животных.

Эти слова запали Мригену глубоко в душу. Время от времени на протяжении учебы они перебирались из души Мригена в голову, и тогда Мриген становился задумчивым, уходил на задний двор и долго бродил среди голубых елей.

Иногда оттуда прилетал странный вопрос: «Ба-бах или не ба-бах?»

- Человек своим хорошим отношением к другому человеку должен показывать пример животным, - сказал Томи. - А лучше всех это делает Джейн Ван Лавик Гуддолл. Знаете ли вы этого человека?

- Знаем, - говорю, - знаем мы этого человека, мы ее книжки читали.

Однако по глазам Наянго я видел, что они сроду в эти книги не заглядывали.

Чтобы выручить товарища, я сказал:

- Думаешь, мы не знаем, что она среди шимпанзе в лесу жила и их поведение изучала? Она еще социальной структурой их групп и внутривидовым способом общения занималась. Мы это все хорошо помним, верно, Наянго?

Наянго посмотрел на меня такими огромными глазами, что в них отразилась вся столовая и даже часть кухни.

- Ка-а-анечно! - сказал он.

- Ты нам что-нибудь новенькое расскажи, - поддержал я.

- Вуаля, - кивнул Томи. - Эта героическая женщина основала приют для сирот шимпанзе. Злые люди убивают взрослых обезьян, и детеныши становятся сиротами. Иногда добрые люди находят малышей и приводят в приют.

- А зачем злым людям шимпанзе? - спросил Кумар. - На носорога охотятся из-за рога, на слона, из-за бивней. Но что взять с обезьяны?

- Я тебе лучше не буду говорить.

- Почему?

- Тебе плохо станет.

- Не станет.

- Их едят.

- И все?

- Нет, не все. Из их рук пепельницы делают.

Мягкосердечный Кумар позеленел и поспешил покинуть столовую. Да и мне сделалось как-то не по себе. Кому же от такого станет хорошо? Шимпанзе доставляют нам радость. Мы смеемся над их фокусами в цирке, радуемся, наблюдая в роли киноартистов... И вдруг узнаем, что из их рук делают пепельницы. Если б я думал год, то не смог бы придумать ничего более жуткого.

- На воле бонобо осталось очень мало. А у нас в приюте их уже шестьсот штук скопилось.

- Что ж ты тогда волнуешься? - удивился Наянго. - Когда вырастут, выпустишь их, и опять в природе будет много, как их... бонобов.

Тут Томи так врезал ладонью по столу, что тарелка с овсянкой подскочила передо мной сантиметров на двадцать. Я поймал ее в воздухе и аккуратно вернул на стол. Но этого трюка, к сожалению, никто не заметил.

- Много ты понимаешь! - рассердился Томи. - Над этой проблемой ученые всего мира день и ночь думают и решить ее не могут. А Наянго умнее всех, да?

- Да нет, почему...

- Умнее, умнее. Вон чего предлагает - бонобо выпустить! Обезьян, которых вырастил человек, в природу возвращать нельзя. Потому что они из леса тут же обратно в город прибегут и будут по улицам ходить, еду выпрашивать. Тут-то их злые люди и схватят. Это называется проблемой реинтродукции. Тому, кто ее решит, сразу Нобелевскую премию дадут.

Кумар, который к тому моменту снова в столовую вернулся, сразу стал предлагать решения трудной проблемы. То ли на Нобелевскую премию рассчитывал, то ли так, от чистого сердца.

- Может, людям, которые за обезьянами ухаживают, на себя мешки надевать, - сказал он, - чтобы их было не видно?

- А запах? Обезьяны же запах чувствуют. Компре ву?

- Одеколоном побрызгаться.

- Шимпанзе очень умные, почти как люди. Вот если, Кумар, я надену на голову мешок, духами побрызгаюсь и подойду к тебе, ты что подумаешь?

- Я подумаю, что ты, Томи, с ума сошел.

- Вот и бонобо так же решат. Воспитывать не обезьян надо, а людей. Чтобы они добрее стали.

Тут не только Кумар, но и все остальные поняли, что эту задачу ни за что не решить, поскольку всегда найдется злой человек. Он подумает: «Работы нет. Денег нет. Вот бивни, говорят, много стоят. Не завалить ли слона?». И обязательно завалит, и бивни продаст. А потом еще одного хлопнет. Через десять лет в саванну приедут туристы и не найдут ни слона, ни жирафа, ни антилопы гну. Придется им фотографировать баобабы и местных разукрашенных воинов.

- А как у вас устроен приют? - спросил Кумар, чтобы сменить тему. - Нет ли в нем коридоров?

- Тре симпль. Очень просто устроен. Несколько гектаров леса огорожено сеткой и на этой территории живут обезьяны. Но не просто живут, а учатся. Ходят по лесу, растения на вкус пробуют: «Ага, этот тростник мы уже ели, его кушать можно. А это чего? Белена? Вай, мама!». Стошнит их, и больше они уже белену трогать не станут. Так и учатся.

- А если он какую-нибудь сильную отраву съест? - спросил Наянго. - Поганку, к примеру?

- Ва! Поганку! А я зачем? Я ему быстро клизму поставлю и желудок промою. Ведь по профессии я ветеринар.

Так мы и узнали, что Томи ветеринар.

- Вот ты доктор, который зверей лечит, - сказал Кумар. - Так?

- Так, - ответил Томи.

- А не хочешь ли ты еще и доктором наук стать? У тебя ведь готовая тема для диссертации - про обезьяньих сирот.

- Нет, - ответил Томи. - Не хочу.

- Почему? - удивился Кумар. Видно, сам он был не прочь стать доктором наук.

- Потому что некогда. За обезьянами смотреть нужно. Тут выбирать надо - или ты доктор, который диссертации пишет, или тот, который лечит.

- Если правильно выбрать, - намекнул Кумар, - то можно будет на зарубежные конгрессы ездить, лекции читать за бешеные деньги и ни в чем себе не отказывать. Ты подумай.

Томи подумал и сказал:

- Ты чем, Кумар, занимаешься, какими животными?

- Занимаюсь я слонами, но особенно коридорами.

- Вот ты про коридоры диссертацию и пиши.

- Понял, - сказал Кумар и в тот же вечер сел сочинять лекцию о коридорах. Чтобы потом ее читать за бешеные деньги.

Тут новичок, который все это время продолжал слушать музыку, выключил плеер и снял наушники.

- А ты что думаешь о проблеме реинтродукции? - спросил его Наянго, приглашая принять участие в дискуссии. - Может, у тебя есть способ решения этой проблемы?

Новичок вытер губы салфеткой и, скомкав, бросил ее на тарелку.

- Ты это, - ответил он, - фильтруй базар, понял! Я сам крутой!

- А кто ты, собственно, такой? - удивился лесник Наянго.

- Я-то, собственно, Деограция. Знаешь такого?

- Нет, не знаю.

- А ты сам-то откудова будешь?

- Я? Из Нигерии.

- Тогда понятно. Далеко живешь, а то бы знал. От меня вся Уганда тащится, понял?

- Нет.

- Ты че! Я самый крутой рэппер в Уганде! Я Марли на бамбуке играю!

Тут наступила тишина, которую смело можно было назвать гробовой. Даже часы на стене перестали тикать. Их стрелки напоминали брови, которые от удивления взлетели на вершину лба и там склеились. Все вокруг задумались, пытаясь понять, что общего может быть между рэпом и охраной природы и как можно играть Марли на бамбуке?

- А сюда ты как попал? - наконец спросил Мриген.

- Меня национальный парк, где я егерем подрабатываю, на повышение квалификации прислал. Апгрейд, понял?

- Понял.

- А то смотри, если не понял, я объясню.

Деограция надел наушники, встал из-за стола и направился к выходу.

- Ну и егерь! - сказал Наянго, когда дверь за новичком закрылась. - Как он сказал его зовут?

- Деограция, - напомнил я.

- Грация? - удивился Томи. - Какая там грация! Дубина он баобабовая!

Тут же с легкой руки Томи «грация» от имени новичка отвалилась, и он стал для нас просто Део. Но парень он, между прочим, оказался неплохой. Верно говорят, нельзя о человеке судить по одежке. То есть по прикиду.

В гостиной МЦОСП стоял магнитофон, и иногда у меня появлялось желание его послушать. Однако каждый раз, заходя в гостиную, я натыкался на Део, который сидел на диване и слушал Боба Марли.

- Чего делаешь? – спрашивал я его, присаживаясь рядом.

- Тусуюсь.

- А почитать не хочешь?

- Ломает.

Читать его ломает!

А еще в гостиной телевизор стоял.

Его Део тоже поглядеть любил. А глядел он его так: посмотрит новости, потом, чик! - на гонки «Формулы-один» переключит. И опять, чик! - передача о животных, о том, какие громадные на Мадагаскаре хамелеоны встречаются.

А потом Део краткое содержание передач нам в столовой пересказывал:

- В Африке такие хамелеоны бывают, ваще! А я-то и не знал! Вернусь домой, расскажу пацанам, а то они не в курсе!

А однажды он передачу про змей увидел и, потрясенный, решил посвятить себя изучению рептилий.

Ну, вот мы и добрались до Родриго. Он приехал через день после Део.

По национальности Родриго был бразилец.

Взглянув на нашего нового товарища, Део сразу заключил: «Мажор!», что, в общем, передало наше общее ощущение от первого взгляда на Родриго.

Новичок вошел в дверь, улыбаясь, как артист, рекламирующий зубную пасту. Волосы, покрытые бриллиантином, придавали ему вид человека, только что вышедшего из ванной. Его костюм отвечал самой последней моде. В целом Родриго напоминал Алена Делона на взлете своей карьеры.

Но хоть и распускал Родриго перья, хоть и выступал гоголем, а товарищем, нужно сказать, оказался что надо.

Кроме того, Олуэн, которая следовала принципу: «Когда я кушаю, я говорю и слушаю», уже не нужно было поддерживать беседу в столовой своими воспоминаниями о прошлом зоопарка. Там, где был Родриго, разговор не умолкал никогда. И, хотя английских слов Родриго знал не больше ста, он мог объяснить нам все что угодно, пуская в ход богатую мимику и жестикуляцию.

Любое дело, за которое брался Родриго, быстро превращалось в карнавал. Можно было подумать, что в его жилах течет не кровь, а бразильский кофе. На лекциях строгого Фа Родриго всеми силами старался не нарушать атмосферу научной благопристойности, но рано или поздно терял контроль над своими конечностями.

- Это что за пляски в третьем ряду? - говорил тогда Фа сердито. - Прекратить немедленно!

На короткое время Родриго затихал. Но вскоре природа вновь начинала брать свое, и Родриго опять принимался размахивать тетрадью словно веером, стуча карандашами как кастаньетами.

Постоять в очереди за ужином пять минут было для него пыткой. За это время он успевал три раза присесть на стул и два раза поинтересоваться у впереди стоящих, не умерла ли там Олуэн?

На родине Родриго работал ветеринаром в небольшом зоопарке Сорокаба, недалеко от громадного бразильского города Сан-Паулу. Работу в зоопарке он совмещал с учебой в университете. Родриго был настолько перспективным биологом, что его послали учиться в Англию без знания английского. И ничему бы на Джерси он, конечно, не выучился, если бы Фа не был наполовину испанцем. После каждой лекции профессор затаскивал Родриго в кабинет и повторял ему пройденный материал на испанском. Успехи этой методы были так велики, что по возвращении в зоопарк Сорокаба Родриго сразу же стал его директором.

Кстати сказать, Фа знал не только испанские и английские слова.

Увидев меня за пределами своего кабинета или лектория - мест, где он был неукоснительно строг со студентами, Фа весело ревел:

- Тоффаришш! Пальто!

Эти два слова и по отдельности услышать от Фа удивительно. А уж их сочетание было просто ошеломительным. При чем тут товарищ? Какое пальто?

Однажды, ближе к концу курса, когда мы неожиданно разговорились по пути в зоопарк, Фа рассказал мне, что в детстве с родителями жил в Гибралтаре, где, бывало, продавал верхнюю одежду русским морякам.

- Тоффаришш! - кричал он проплывающему судну. - Пальто!

Судно немедленно причаливало, и советские моряки скупали у Фа все имеющееся пальто.

Возвращаясь к Родриго, надо сказать, что основной темой его научных интересов на родине был редкий пампасный олень. Для того чтобы взять пробы из кишечника этого животного, Родриго преследовал его, сидя рядом с летчиком в кабине вертолета, и усыплял выстрелом из ветеринарного ружья через открытую дверь. Но думать, что главная страсть Родриго - изучение оленьего кишечника, было бы ошибкой. Его душа отдана футболу. Я, надо признаться, числил себя по части футбола не в последних рядах. Но после игры с Родриго сильно упал в собственных глазах.

Как-то мы решили устроить футбольный матч на лугу возле зоопарка. Причем я попал в команду, которая играла против команды Родриго.

В первые же несколько минут он забил нам голы головой, спиной, коленями и пяткой. Я рвал когти и лез из шкуры, пытаясь отнять мяч у Родриго. Вскоре мне стало казаться, что ног у него значительно больше двух, и вырвать мяч из этого сплетения конечностей просто невозможно. Один раз Родриго каким-то невероятным образом очутился возле наших ворот, когда мы вместе с вратарем, бросившимся от отчаяния нам помогать, находились на половине противника. Сев на мяч перед нашими воротами, он стал со скучающим видом ждать нашего приближения. Когда вратарь был уже в нескольких метрах от Родриго, тот начал пятиться, не вставая с мяча, и таким вот позорным для нас образом закатил заключительный гол.

Родриго привез с собою настоящий комплект одежды игрока бразильской сборной по футболу, и когда настала последняя неделя курсов, очень серьезно советовался со мною, кому подарить эту святыню? Сначала Родриго предполагал преподнести ее кому-то из преподавателей. Но, увидев габариты Фа и Криса, он сразу понял, что в майку и трусы бразильского футболиста они не влезут даже при большом желании. В конце концов, Родриго, кажется, подарил их парню из зоопарка по имени Доминик.

Между прочим, мне однажды довелось перекинуться парой слов с мамой Родриго. В коридоре под лестницей висел телефон-автомат, по которому студенты звонили домой. На него же приходили звонки тех, кто звонил в жилую часть МЦОСП.

Как-то, проходя по коридору, я услышал дребезжание аппарата и снял трубку. Голос в трубке был таким далеким, что я сразу понял - звонят из-за океана.

- Ха-але! - кричала сквозь помехи какая-то женщина. - Родриго! Родриго Тексьерра!

Бросив в трубку: «Уан момент!», я помчался в комнату Родриго.

Мама звонила ему каждую неделю, и разговоры их длились часами. В конце концов, у меня стало складываться впечатление, что она либо владеет крупным состоянием, либо работает на телефонной станции. Пристроившись под лестницей на стуле и размахивая руками, Родриго рассказывал маме, что в МЦОСПе случилось нового и чем нас тут кормят. Но, видимо, объяснения Родриго успокаивали его родительницу ненадолго. Не проходило и нескольких дней, как кто-нибудь вновь брал трубку и слышал голос с того берега океана:

- Родриго! Родриго Тексьерра!

В один день с Родриго, на курсы приехала девятая и последняя студентка - Мелисса.

При взгляде на Мелиссу меня в первую очередь изумляли ее волосы: их вид заставлял вспомнить теорию большого взрыва, породившего Вселенную. У Мелиссы были великолепные умственные способности, что подтвердила ее блестящая итоговая курсовая.

У себя на родине, на филиппинском острове Негрос, Мелисса изучала популяцию пятнистых оленей, которая обитала в разделяющем остров ущелье.

Из-за своей труднодоступности оно было единственным местом на острове, где еще сохранялся лес, обеспечивающий пищу и укрытие для оленей.

А, находясь на Джерси, Мелисса собирала и систематизировала информацию о содержании пятнистых оленей в различных зоопарках мира. Эти данные обязательно потребуются, если кто-нибудь решит создать популяцию филиппинского оленя в неволе.

В тот же день вечером в гостиную зашел Крис Кларк и объявил о том, что завтра нас ждет первая лекция.

Я сразу внутренне напрягся. По лицам большинства студентов было понятно, что их тоже взволновало сообщение Криса. Лишь Родриго остался спокоен. Как только дверь за преподавателем закрылась, он потянулся на диване и сказал:

- Перед работа надо хорошо отдыхать. На гараж есть эти, как их, - он откинулся к спинке дивана, поднял ноги и завертел ими, делая вид, что крутит педали. - Давайте все вместе ехать!

Идея понравилась, и мы, одевшись потеплее, отправились в гараж. Там действительно стояло около десяти велосипедов. Правда, все они имели дефекты различной степени тяжести. У выбранной мной машины вилка переднего колеса имела какое-то странное устройство, и далеко не всегда следовала повороту руля. У велосипеда, на который сел Кумар, тут же слетела цепь. Общими усилиями мы устранили эту неполадку. Но, видимо, что-то сделали не так, потому что теперь, для того чтоб машина двигалась вперед, Кумару нужно было крутить педали назад. Во время прогулки он иногда забывал об особенностях своего транспортного средства, и тогда нам приходилось ждать, пока наш товарищ, вдруг начавший двигаться в обратном направлении, вернется к нам, обуздав железного коня.

Проехав по уже знакомой мне дороге, мы поднялись по склону и остановились на утесе, нависшем над Ла-Маншем.

В свете заходящего солнца вода залива напоминала розовое масло. Волны старались забраться на скалы, но, не добравшись даже до середины, падали вниз, оставляя на гранитных стенах мерцающие жирные следы. Позже я узнал, что этот залив называется Розовый.

Мы расселись на каменном козырьке и стали смотреть на гладь пролива, который ближе к французскому берегу менял розовую окраску на синюю, а затем на фиолетовую. В ветре ощущался запах моря. Вскоре солнце сомкнуло лепестки-лучи, превратившись в розовый бутон, и ушло в землю где-то на западе Франции. Вода почернела. В волнах заблестело отражение месяца, похожее на спину крупной Золотой рыбы.

Наступила ночь.

Кумар первым оседлал велосипед и, крутя педали назад, поехал к Центру.

С началом лекций дни полетели быстрее быстрого.

От Фа и Криса Кларка я с удивлением узнал, что содержание животных - такая же наука, как, например, физика. В ней есть не только аксиомы и теоремы, но даже имеются формулы, при помощи которых эти теоремы доказываются. Возможность вычислить идеальные размеры клетки для попугая или, например, белки меня потрясла.

Оказалось, что у науки о содержании животных в зоопарке, как и у всякой другой науки, есть своя история и отцы-основатели.

Конечно, их не так много, как, например, в биологии. Всех отцов-основателей биологии, так сразу и не перечислишь. А вот у науки о зоопарках один «отец» - Карл Гагенбек.

Удивительно! Зверинцы существуют со времен фараонов, а позаботиться о том, чтоб животные содержались в приличных условиях, людям пришло в голову только в девятнадцатом веке. Именно под влиянием Гагенбека зверинцы по всей Европе стали превращаться в более или менее современные зоопарки.

Сначала Гагенбек занимался тем, что привозил африканских животных для различных европейских зверинцев, которые в то время были чем-то средним между ярмарочным балаганом и казематом. Однако со временем Карла Готфридовича перестал устраивать отвратительный уровень содержания зверей в существующих коллекциях, и он решил основать свое «собрание» животных.

После нескольких лет упорного труда Гагенбек построил зверинец, где не было клеток в их обычном понимании. Зверинец без клеток! Такого в Европе еще не видали! По сути, это был первый современный зоопарк. Загоны для животных были по тем временам неслыханно большими, а роль решеток, отделяющих зверей от посетителей, исполняли искусственные рвы, каналы и горы, которые трудно было отличить от настоящих.

Неудивительно, что соотечественники, впервые побывавшие в зоопарке Гагенбека, не верили своим глазам. Перед ними разворачивалась натуральная саванна со всеми своими атрибутами: слонами, львами, и даже баобабами. Это походило на чудо!

По Германии пошел нелепый слух, что Карлу Готфридовичу удалось купить и привезти на пароходе кусок Эфиопии. Люди повалили к Гагенбеку валом.

Но директора «традиционных» зверинцев, которые больше пеклись о собственной выгоде, чем о здоровье животных, не спешили последовать примеру Карла Готфридовича.

- Не хитро дать животным хорошую пищу и большие загоны, - говорили они. - Но в таких условиях звери не выживут! Им нужна грязь, микробы и язвы, как в джунглях! От чистого воздуха и хорошей еды они протянут ноги.

Каково же было изумление почтенных директоров, когда они узнали, что звери Гагенбека бьют рекорды долгожительства среди животных. Это, а также несомненный коммерческий успех предприятия Гагенбека, стали лучшей рекламой для зоопарков нового типа.

Трудно поверить, но в хороших зоопарках животные чувствуют себя лучше, чем на свободе. И если подумать, ничего удивительного в этом нет. В природе у любого зверя есть враги, которые стремятся сделать его жизнь короче. А в зоопарке какие враги? Случается, конечно, что какой-нибудь посетитель-вандал кинет камень в зверя. Но это, все-таки, скорее, относится к разряду исключений.

Еще можно вспомнить о том, что в организме почти любого дикого животного обитают паразиты, результатом деятельности которых может быть как легкое беспокойство, так и быстрая гибель. В хорошем современном зоопарке все животные периодически проходят дегельминтизацию.

Но в том-то и дело, что не все зоопарки хорошие. Среди них до сих пор встречаются никуда не годные.

Правда, в Англии таких зоопарков, меньше, чем где бы то ни было: ведь любовь к животным - древняя традиция англичан. Они любили животных уже тогда, когда другим это еще и в голову не приходило. Англичане даже создали особую службу, которая следит за тем, чтобы в зоопарках не нарушалась славная традиция. Раз в год инспекторы обязательно осматривают все зоопарки, и если какие-то коллекции не соответствуют нормам - их прикрывают.

Со временем в Европе и Америке появились специальные журналы по зооделу, образовались ассоциации зоопарков и даже профсоюзы смотрителей за животными.

Сегодня можно с уверенностью сказать, что революция, начатая Гагенбеком, победила.

История зоодела, как и всякая история, разделяется на эпохи и периоды.

После войны на смену ранним, просторным зоопаркам, пришли более камерные, где намного легче следить за животными. Этому, как водится, было много причин. В больших загонах заболевшего зверя нередко замечали, лишь когда он ослабевал настолько, что уже не мог стоять на ногах. Да и поймать животное, например, для маркировки, в небольшой вольере легче.

Оказалось, что зверям при хорошем уходе вовсе необязательно иметь в своем распоряжении большую территорию. К примеру, если свободно живущего леопарда обеспечить едой и водой, то используемая им площадь леса, сократится до небольшого пятачка.

Теперь надо несколько слов сказать об архитектуре зоопарков, потому что это отдельная песня.

Когда грянули шестидесятые, на удивление многих в зоопарках стали вырастать постройки, которые иначе как авангардными и не назовешь. Медведей поселяли в бетонных кубах, лис в шарах, птицы оказались в сетчатых пирамидах. Спроектировать такое могли лишь люди, сильно увлекающиеся творчеством Кандинского и Малевича. В библиотеке МЦОСП я обнаружил фотографию гиббона из Лондонского зоопарка, который висел на железной штуке, напоминающей атомиум. Ничего более ужасного я не видел. Только ум закоренелого абстракциониста мог совместить атомиум с гиббоном. Директора удивлялись тому, что вырастает в их зоопарках, но почему-то никак не могли повлиять на ситуацию. Бетон несколько десятилетий оставался в зоопарках самым популярным строительным материалом.

В восьмидесятых владельцы зоопарков будто бы наконец пробудились от кошмарного сна и ужаснулись содеянному. В зоопарках появились ландшафтные архитекторы, которые могли так спроектировать клетку с попугаями или кормокухню, что они казались частью окружающего пейзажа. Склады, кассы и служебные здания превратились в скалы, горы и холмы. На зоопарки стало приятно посмотреть.

Но в России эти чудо-мастера работают в основном на дачах людей, имеющих отношение к газовой и нефтяной промышленности.

- Для наших людей, - говорят директора отечественных зоопарков, - главное не внешность зоопарка, а его душа.

И они, конечно, правы. Душа наших зоопарков, то есть научные отделы и кружки юннатов, славится далеко за пределами родины. Кое-где за границей утверждают, что в таких условиях, как у нас, создать подобные отделы и кружки невозможно.

Но ведь создали!

Трудно даже подсчитать, сколько наших юных натуралистов, повзрослев, превратилось в кандидатов биологических наук и в академиков.

Сегодня в ненаших зоопарках новое веяние - уход за животными там переводят на компьютерную основу.

- Это все хорошо, - возражают у нас. - Но зоопарк - прежде всего, духовные отношения! Сообщение души животного и души смотрителя. Где же душа у вашего компьютера? Мы, конечно, не Япония, но у нас свои традиции!

Странно доверять уход за живым существом машине. Как можно любить животное с помощью компьютера?

Даррелл, которого можно назвать идейным наследником Гагенбека и видным революционером в области зоодела, этого бы не понял. Не для того он, извините, создавал МЦОСП!

А создавал он его, кстати, вот как.

В восьмидесятые годы Даррелл организовал при Джерсийском зоопарке что-то вроде курсов повышения квалификации для смотрителей за животными и егерей.

Первым студентом этих курсов был лесник с острова Маврикий, который на родине охранял невероятно редких розовых голубей.

Он постигал тонкости содержания исчезающих видов в течение года и по завершении учебы оказался единственным мире человеком, получившим официальное образование по этой уникальной специальности.

Когда я приехал на Джерси, студентов, прошедших курсы было уже больше пятисот. А сегодня это число перевалило за тысячу. И теперь выпускников МЦОСП можно отыскать почти в любой стране мира.

Первые лекции, как и положено, были посвящены основам науки, которую мы постигали. Фа и Крис рассказывали о том, как правильно спроектировать помещение или загон для животных, какие материалы нужно использовать в клетках, чтобы птицы или звери случайно не поранились и не отравились, откусив какую-нибудь деталь. Преподаватели объясняли нам, что выгул в клетке следует делать такой величины, чтобы посетители хорошо видели зверя, но при этом не пугали его своим присутствием. Узнали мы, каких зверей нужно держать в коллекции, а каких не нужно. Есть, оказывается, и такие.

К примеру, содержать слона намного выгоднее в Индии, чем в Англии. Во-первых, в Индии подходящая для него еда стоит дешевле. А во-вторых, там не бывает сильных холодов, поэтому не нужно расходовать газ и электричество на обогрев животного.

Крис Кларк преподавал нам в основном прикладные предметы, выкармливание звериных младенцев, питание животных в неволе, правила перевозки зверей в воздушном и морском транспорте.

Фа читал чисто научные лекции. Жестикулируя обнаженными по локоть руками как иллюзионист Акопян, он вертел сложные научные термины то так, то эдак, пока они не превращались в простые слова, какими, например, говорят на кухне. Он так блестяще владел искусством «разжевывания», что мог объяснить работу хромосом буквально на пальцах.

Сила профессорских слов была настолько велика, что им удавалось проникать в мозг спящего на лекциях Део в виде снов, которые образно объясняли принципы содержания животных. Просыпаясь, Део с ужасом обнаруживал, что не только помнит выступление профессора дословно, но и понимает его.

Фа доказывал нам, что для успешного проведения полевых исследований биологу нужно не только хорошо владеть алгеброй, но и разбираться в геометрии. Согласно преподанной профессором методике выходило, что, прежде чем начать полевое исследование (скажем, учет численности животных), биолог должен был нарисовать на плане местности некую фигуру, например, треугольник. Затем ему предписывалось идти по исследуемой территории вдоль нарисованных катетов и гипотенуз, и считать особей интересующего его вида. Потом количество встреченных животных при помощи хитрой формулы перемножалась на общую площадь треугольника, в результате чего выводилась численность всей популяции. Но надо понимать, что ровные линии можно нарисовать только на бумаге. В реальных же условиях они, скорее всего, будут проходить по оврагам, лесам или даже болотам. И тогда биологу придется отклоняться от проложенного курса, а у треугольника, в котором он бродит, появятся незапланированные углы.

Фа - человек основательный, и хотел, чтобы мы стали такими же. Поэтому прежде чем возвести, так сказать, здание наших знаний, он проверял, хорош ли фундамент? Фа подробно изучал мировоззрение каждого студента, его отношение к жизни, душу, в конце концов. И нередко натыкался на непрочные основания. Тогда он перетряхивал душу студента и переворачивал его мировоззрение неожиданными утверждениями.

- Мир - это набор чисел, а ты - цифра! Андестенд?

- Э-э-э...

- И животные - цифры, и земля. Пойми, какие числа для планеты лучшие и приведи природу в соответствие с ними!

- М-м-м...

- Мозг! Ты должен забыть о душе и сердце и превратиться в большой мозг! И в этом тебе поможет кофе!

- О-о-о!

Фа умеет обратить в свою веру всех, вне зависимости от того, к какой религии они принадлежали до этого.

Вернувшиеся на родину выпускники МЦОСП потрясают министерства, врываясь в них с криком:

- Природа - это числа! И в нашей стране они неправильные. Надо их изменить!

Министры перестают спокойно спать, а президенты получают «втык» от общественных организаций за плохие цифры.

За это Фа прозвали «природоохранным террористом».

Сегодня, заглядывая в статьи каких-нибудь непальских или конголезских биологов, я иногда узнаю знакомую интонацию и понимаю, что эти биологи учились у Фа. Их статьи напоминают ультиматумы.

Да и сам я теперь, попадая в какой-нибудь зоопарк, могут разнести его в щепки безо всякого бульдозера.

- А что это у вас дистанция между посетителями и медведем такая маленькая? Почему у него укрытия нет? Это укрытие? Это для крыс-разносчиков-опасных-заболеваний укрытие! Медведь туда в жизни не влезет. А если влезет, то не вылезет! Вы не замечали, что у него стереотипное поведение?

Главное, чтобы люди, которые будут восстанавливать то, что я разнес, учли мои пожелания и внесли нужные коррективы.

Вслед за первыми ласточками, если так можно назвать огромных Фа и Криса, потянулся длинный караван других лекторов.

Все они оказались людьми интересными, но некоторых хочется выделить особо.

Тони Оллчерч умудрялся совмещать два несовместимых поста: администратора зоопарка и ветеринара. Непонятно, как он мог контролировать здоровье многочисленных экспонатов коллекции, если львиную долю своего времени должен был проводить на деловых встречах? Я думаю, Тони Оллчерч умел находиться в двух местах одновременно.

Видимо, из опасения выдать эту невероятную тайну, Тони никогда не смотрел в глаза тому, с кем говорил. Рассказывая об эпидемии чумы в зоопарке, он старательно разглядывал занавески, изучал ножки столов, исследовал плафоны. Тайна, великая тайна пряталась за его серыми как асфальт глазами! Они могли глядеть сквозь потолок и рассматривать созвездия! Он опускал взгляд в недра планеты и следил за вращением ее ядра! И ни разу не посмотрел никому в глаза.

- Говоришь с ним, - обижалась Олуэн, - а он будто и не слышит тебя. На кастрюлю все смотрит. Будто это она с ним разговаривает!

Но в основном всех удручало, что у него зарплата в два раза больше других.

Голова Тони выглядывала из пиджака, как сыч из дупла. Причем пиджак этот явно покупался сразу на две зарплаты. На груди Тони, под ослепительно белым воротничком горел красный галстук с эмблемой Джерсийского зоопарка - белым дронтом.

Все лекции Тони начинались одинаково. Встав за кафедру, он принимался внимательно разглядывать потолок. Когда студенты уже думали, что это будет длиться вечно, Тони неожиданно кашлял в кулак и начинал говорить.

Речь Тони была истинно научной. Он то и дело говорил «не могу не заметить» и «как мне представляется». Однако из-за слишком частого повторения этих фраз не всегда удавалось понять, что именно не может не заметить Тони.

Для специалистов сведения о карантине в зоопарке и способах обездвиживания животных бесценны. Но для студентов, знавших язык не так чтобы очень, лекция Тони оборачивалась болотом, в котором они «плавали» и даже «тонули». Родриго, не понимая, о чем, собственно, идет речь, подобно лектору, начинал задумчиво смотреть в потолок, видимо, пытаясь найти там ответы на свои вопросы.

Следом за Тони перед нами появился Джон Хартли. Даррелл не зря называл его «Долговязым». Джон действительно походил на какой-то долгий вяз, вырастающий из кафедры. В ходе лекции его руки-ветви непрестанно двигались и гнулись, словно под напором ветра. Иногда, видимо, от переутомления мне мерещилось, что они отделяются от тела и, взмахивая пальцами, летают над залом.

Черты лица у Джона были строги, но глаза изливали целые реки добра. Недаром он носит фамилию Хартли, что в переводе на русский значит «сердечный».

Во время лекции Джон часто выскакивал из-за кафедры, подбегал к какому-нибудь студенту и заглядывал ему в глаза.

- На всем острове растения выкорчевали и новые посадили! На всем острове! Веришь?

- Верю, - говорил студент, отодвигаюсь. - Верю, верю...

- Крыс переловили! Численность редких видов сразу в гору пошла! Представляешь!

- Представляю, представляю. Только вы не волнуйтесь...

Но, говоря об охране природы, Джон не мог не волноваться.

Он во всех подробностях рассказал нам об иностранных проектах Джерсийского зоопарка в Южной Америке, в Индии, на островах Индийского и Тихого океанов. Именно от него, я впервые узнал о рекреации, науке, изучающей возможность восстановления уничтоженной человеком природы.

Лекции на тему просвещения в зоопарке нам читал человек с фамилией Кофе. Интересно, что при такой фамилии он больше любил чай.

Я раньше думал - какое там особенное просвещение, в зоопарке?

А оказывается, поход посетителя в зоопарк - это и есть просвещение. О том, чтобы во время этого похода посетитель узнал побольше нового и полезного, заботится Отдел образования.

- Таблички на клетках, мои дорогие, играют большую роль в просвещении современного человека, - утверждал Кофе. - Человек, который пришел в зоопарк, похож на чистый лист бумаги. И нам, мои родные, важно не замарать его! Запомните - человека формируют таблички!

Таблички в Джерсийском зоопарке и вправду были необыкновенные: текст - крупный, рисунки животных - яркие. Такие таблички могли сформировать замечательных людей.

- Просвещением мы должны охватить все органы чувств человека, - объяснял Кофе, - зрение, слух, осязание, обоняние и вкус.

- Как это, охватить вкус? - удивлялись мы.

- Мои дорогие, чтение лекции действует на слух, показ слайдов - на зрение, знакомство с ручными животными просвещает с помощью осязания и обоняния. А вкус, - хитро улыбался Кофе, - можно охватить в буфете! Посетитель ест салат, а мы охватываем его вкус. Потому что салат сделан из тех же растений, которыми питается, например, черепаха!

Кроме того, Кофе научил нас экологической игре, которая просвещает с помощью бега. Участвующие в ней игроки разделяются на травоядных и хищных. Хищные ловят травоядных, и это наглядно показывает динамику малых популяций в природе.

Лекция о содержании пресмыкающихся проходила в Доме рептилий.

За огромными, покрытыми каплями витринами, на сучьях дремали ящерицы и змеи. Единственным движением, которое они производили, было мигание. От этого сильно клонило в сон.

Осмотрев экспозицию, мы вошли в подсобное помещение, где нас ожидал сотрудник Дома рептилий Ричард Гибсон.

Ричард оказался нашим сверстником. Ему было от силы лет двадцать пять. Круглые очки придавали ему вид круглого отличника.

Он говорил задумчиво, стараясь подкреплять свою речь фактами.

- Рептилии - самый удивительный класс животных! Возьмем, к примеру, крокодила.

С этими словами Ричард нагнулся к какому-то ящику и вытащил из него полутораметрового крокодила.

Я и остальные студенты сделали шаг назад.

Ричард, прижал крокодила к груди и стал гладить его словно кошку.

Рептилия заурчала и прикрыла глаза белой пленкой - третьим веком.

- Крокодилы откладывают яйца в песок. Если температура песка будет ниже тридцати градусов, вылупятся только самки, если выше, то самцы.

- А кто же вылупится, если температура будет тридцать с половиной? - поинтересовался Кумар.

- Тогда из одной половины кладки выйдут самцы, а из другой самки. Не менее удивительно устроена челюсть змей. Возьмем яичную змею.

Ричард вернул крокодила в ящик, подошел к стоящей на столе картонной коробке вытащил зеленую змею.

Расстояние между нами и лектором стало еще больше.

Змея обвила руку Ричарда, и, положив голову на ладонь, стала по-собачьи лизать его пальцы.

- Посмотрите на эту голову, - предлагал Ричард, протягивая к нам ладонь с пресмыкающимся. - Ее окружность не больше двадцатипенсовой монеты! А питается змея куриными яйцами! Не верите?

Ричард достал откуда-то яйцо и поднес к змее. Ее челюсти распахнулись, как складной зонт и всосали яйцо.

Наступая на какие-то обогреватели, мы прилипли к стене.

Яйцо было намного шире змеи и распирало ее изнутри, как горох распирает стручок. Медленно оно плыло от головы к хвосту, перевариваясь по пути.

Тихий Дэвид Джегго показал нам инкубаторную Птичьего отдела. Здесь все было белым - столы, стены, инкубаторы. В инкубаторах лежали белые яйца. Одетые в белые халаты, мы стояли на белом кафеле в белых тапочках.

Машины для вывода птенцов тикали как часы, и это негромкое тиканье совершенно заглушало тихий голос Дэвида.

- Любопытно, что во время насиживания температура под курицей выше, чем под уткой...

- Тик, тик, тик.

- Во избежание случаев раздавливания, мы забираем яйца у птиц и инкубируем в инкубаторах...

- Тик, тик, тик.

- А вместо яиц мы кладем в гнезда куклы...

- Тик, тик, тик.

- Какие куклы? - спросил меня удивленный Наянго. – Барби?

- «Куклами» называют муляжи яиц из пластмассы.

- А-а!

- Тик, тик, тик.

В качестве наших преподавателей выступали не только сотрудники Джерсийского зоопарка.

На один день, специально, чтобы прочитать лекцию по какой-то особенно заковыристой теме, к нам прилетела Виктория Смит из Лондонского Института Зоологии. Количеством званий и титулов она могла поспорить с Леонидом Ильичем Брежневым. Но если Леонид Ильич по большей части говорил просто и понятно, то речь Виктории была для нас недоступна совершенно.

Стыдно сказать, но я так и не понял, о чем была эта лекция. Слайды, которыми сопровождала Виктория свой «спич», изображали какие-то палочки и кружочки. Иногда они представлялись мне вирусами, а иногда хромосомами.

Ханна, для которой английский язык был родным, глядела на Викторию, как сельдь на кита.

Самое разумное, что можно было сделать в такой ситуации, это не упустить случая и всхрапнуть. И многие его не упустили.

Только трое из нас упорно пытались уловить в речи Виктории знакомое слово. Однако знакомых слов не было. Связь между аудиторией и докладчицей отсутствовала. И докладчица это в конце концов поняла. Она замолчала и удивленно посмотрела вокруг. Шесть человек из девяти спали. Остальные сидели с открытыми ртами и явным недоумением на лицах.

Виктория нервно забарабанила пальцами по кафедре. Звук этот смутно отразился в мозгах спящих. Наянго дернулся, но не проснулся.

- Есть вопросы? - спросила Виктория.

Вопросов было много. Прежде всего, хотелось спросить: «О чем эта лекция»? Но задавать такой вопрос было как-то неудобно.

Я видел, что отсутствие понимания у студентов Викторию огорчает. Это действительно неприятно. Человек из Лондона летел, чтобы нам о своей работе рассказать, а мы его и спросить ни о чем не можем.

И так мне обидно стало, что я решил все-таки хоть что-нибудь сказать и поднял руку.

- Пожалуйста, - обрадовалась Виктория.

Я встал. Мелисса насторожилась, надеясь хотя бы из моего вопроса понять, про что лекция. Виктория несколько раз кивнула, подбадривая меня.

Я очень желал спросить, а ей сильно хотелось ответить. Но поскольку вопрос свой я сформулировал из того, что не понял, то докладчица, как ни старалась, ответить на него не смогла.

Лишь много позже я понял, насколько увлекательной, я бы даже сказал захватывающей, была тема той лекции. Но изложить ее можно только таким строгим научным языком.

На выездную лекцию мы отправились в крохотном микроавтобусе - в России такие называют «полбуханками».

Джон неожиданно весело крутил руль машины, и она летела по мокрому шоссе зигзагами.

Через десять минут езды впереди показалось небо, отраженное в воде, и Джон резко повернул руль. Машина торцом вылетела на берег и прижалась боком к высокой гранитной башне.

- Музей краеведения! - объявил Джон, вылезая.

По высоким ступеням мы поднялись в тускло освещенный зал. Здесь нас встретил пожилой человек с большими печальными глазами. Его седые волосы были увязаны в хвост, похожий на лошадиный.

Едва мы вошли, седой человек протянул к нам ладони широкие, как садовые лопаты, и сказал:

- Жизнь жестока, друзья мои! И в этом вы сейчас убедитесь.

Тяжело вздохнув, он подошел к стене, на которой висели фотографии в рамках черного траурного цвета. Фотографии изображали животных, растения и какие-то камни.

- Перед вами, - седой человек показал на первую рамку, - лиса, героиня с детства любимого фольклора. Сейчас на Джерси она полностью истреблена... Перейдем к следующей фотографии.

Мы послушно передвинулись вперед.

- Белка! Хрупкое, беззлобное создание. Помните? «Белка песенки поет, да орешки все грызет...» Теперь ее песенка спета. А здесь, обратите внимание...

Мы сделали еще несколько шагов.

- Здесь вы видите прыткую лягушку. - Седой человек вынул из кармана платок и вытер увлажнившиеся глаза. - Простите меня. Я должен рассказать вам о прыткой лягушке, но трудно, трудно удержаться от слез!

Мы уже готовы были зарыдать вместе с ним.

- В последние годы популяция этой амфибии на острове резко сократилась и ее потеря... - седой человек снова воспользовался платком, - ее потеря была бы невосполнима! Однако... - в скорбном голосе вдруг послышался некоторый оптимизм. - Однако, на самом краю пропасти мы сумели задуматься. Мы создали общество защиты этого вида. И теперь его численность постепенно восстанавливается.

Седой человек свернул платок и спрятал его в карман.

- А сейчас я приглашаю вас в нижний зал, где вы сможете познакомиться с панорамой «Сопротивление джерсийских патриотов немецким захватчикам».

Под конец теоретической части курса мы каждый день слушали нового лектора. Нас бросало из одной области науки в другую. Это напоминало процесс изготовления деталей на металлургическом заводе. Сначала мы проходили горячий цех, затем холодный и, наконец - сборку.

Но не все изделия покидают завод одинаково качественными, и не все студенты оканчивают курсы с блестящими знаниями. Мои знания, например, не так уж и блестели.

Томи с равнодушным видом говорил, что он ничего нового из лекций не узнал. Все это он слышал в Сорбонне и в США.

- Да, - соглашался Родриго, - Ничего нового. Все это мы слышали.

Но я бы точно нигде больше подобных знаний не приобрел. То же касалось Наянго, Кумара, и Мригена.

Один лишь Део не вкусил плодов просвещения. Зато уж выспался он как следует.

Хоть и шли лекции целый месяц, а пролетели быстро.

Недели, на протяжении которых мы слушали и записывали, уложились вдруг в один миг и стали прошлым. Так бывает во сне: проживешь целую жизнь, проснешься, оказывается, спал всего час. Удивительно!

Однако впереди нас ждал экзамен.

Это, казалось бы, естественное, давно ожидаемое событие нагнало на нас такого страху, что даже наши «тертые калачи», наши «стреляные воробьи» Томи и Родриго схватились за «руководства».

Именно теперь, перед экзаменом, который был для нас чем-то вроде Страшного суда, мы поняли, почему Фа называет эти книги «библиями».

Только Део поднявшаяся суматоха никак не коснулась.

- Мне этот базар без мазы, - сказал он. - Меня от него колбасит.

После окончания лекций нам дали несколько дней отдыха. Однако перед смертью, как известно, не надышишься.

Нарушая все запреты, я стал брать еду в комнату, и ел, сидя перед «руководством». Я уже не разбирал, что сейчас за окном - день или ночь? Сон слился с явью. Я научился, подобно дельфину спать одной половиной мозга, пока другая работала. Я превратился в одностороннего человека.

Я прочитал свои конспекты раз сто. Но каждый раз находил новые, каким-то образом пропущенные ранее параграфы. Мои записи стали казаться чем-то вроде калейдоскопа, в котором всякую секунду складывается новая картина. Я понял, что борьбы этой мне не выиграть никогда. Оставалось надеяться на случай и на внезапный прилив гениальности.

К тому же выводу за день до экзаменов пришли и мои однокурсники. Но повели себя все по-разному. Наянго с утра уехал в церковь и вернулся лишь на границе глубокого вечера и ранней ночи. Кумар молился в своей комнате.

Мриген ел так, словно хотел наесться на всю оставшуюся жизнь. Томи с задумчивым выражением сидел в гостиной и смотрел абсолютно выключенный телевизор. Мелисса рассказывала Ханне, как печь пироги с филиппинскими грибами. Део слушал Боба Марли. Родриго сел на паром и уехал на сутки во Францию.

Я гулял вдоль Ла-Манша по побережью. Вода была чистой. Небо надо мной - ясным. Не ясно только было, каким образом я завтра сдам экзамен.

При мыслях о судном дне у студентов охладевала кровь и случались судороги. Встречаясь в полутемных коридорах, мы не узнавали друг друга. Вместо приветствий мы перекидывались фразами и целыми абзацами из Руководства по сохранению редких видов. Прогуливаясь по двору, перекладывая вещи в шкафу и даже умываясь в кафельной ванной, я думал о разнообразных способах защиты природы и удивлялся, почему при таком большом их количестве природу до сих пор не защитили?

В тревожном сне накануне экзамена ко мне являлась комиссия, наблюдающая за работой английских зоопарков, и требовала доказать, что я не козел. Я показывал комиссии паспорт, но в нем почему-то не говорилось, что я не козел. «Козел ты или не козел, - отвечала комиссия, - а за козла все ж таки ответишь!».

На следующий день я вместе с другими студентами оказался перед дверью лектория, где должен был состояться Страшный суд. Боги равнодушно наблюдали за нами и готовились воздать каждому по заслугам. Буддистский бог сострадания Авалокитешвара грустно глядел на Део, понимая, что вряд ли сможет ему помочь.

Вдруг деревянная лестница над нашими головами разразилась взрывами грозовых бомб и скрежетом молний. В отблесках зарниц по ступеням спустился Фа, который теперь больше напоминал ключника рая - Петра. По лицу профессора было видно, что кого попало он в рай пускать не собирается.

Мы молча расступились, открывая Фа проход к двери и вслед за ним вошли в лекторий.

Профессор в тот день был бодр и улыбчив. Все понимали, что это не к добру. Опустившись за стол, Фа открыл ноутбук и начал что-то печатать. Глядя на улыбающееся лицо профессора, можно было подумать, что он пишет сатирический фельетон. На самом деле Фа дописывал статью для научного журнала, которую не успел закончить в кабинете.

Мы решили, что он использует в личных целях время, отведенное для экзамена. Когда я уже готов был закричать, Фа наконец оторвался от компьютера и привычно нахмурился. Необходимость отрыва от статьи его огорчала.

Профессор пошарил в столе и выудил пачку экзаменационных анкет. Затем он встал и прошел по рядам, раздавая чистые бланки.

Наянго взял анкету и с дрожью в голосе спросил:

- А за орфографические ошибки оценку снижать будут?

- За ошибки оценку снижать не будут, - ответил Фа. - Но вы должны писать так, чтобы я хоть что-нибудь понял.

В анкетах было несколько десятков вопросов. Напротив каждого - четыре варианта ответа, один из коих следовало подчеркнуть. И лишь самые сложные задания требовали, чтобы студент отвечал своими словами.

Анкета начиналась легкими, простыми вопросами и вселяла в студента ложную уверенность в себе. Но едва он расслаблялся, как на него наваливались задания, о которые сломал бы зубы сам Чарльз, извините, Дарвин.

Над этой анкетой работал целый коллектив ученых, и они сделали все, чтобы в науку попали только самые достойные.

Фа вернулся за свой стол и строго поглядел в зал.

- У вас три часа! Время пошло!

Три часа, три часа! Это много или мало? В начале экзамена кажется, что много, а к его концу понимаешь, что все-таки мало. Ужасно мало! Кажется, не больше десяти минут прошло с начала экзамена, а уже нужно сдавать работу и начинать тоскливое ожидание результатов.

Пользоваться книгами на экзамене нельзя, но смотреть в конспекты позволялось. Мне это послабление сильно помогло, и я без затруднений ответил на большинство вопросов. Однако, перейдя к заключительному заданию, я с ужасом обнаружил, что не понимаю в нем ни единого слова. Вернее, по отдельности мне все слова были понятны, но вот общий смысл вопроса я уловить никак не мог. Взглянув на часы, я остолбенел. До конца экзамена оставалось полчаса.

Полчаса, полчаса! Это много или мало?

Я снова уткнулся в анкету. Неожиданно слова обрели смысл, и я понял вопрос. С бешеной скоростью я приступил к решению задачи, в которой требовалось ответить, как на островную популяцию обезьян повлияет вспышка чумы, скосившая половину поголовья. От поведения несуществующих приматов зависело мое будущее.

Здесь я не мог выбрать готовый ответ. Нужно было придумывать его самому. Я предположил, что популяция обезьян отреагирует на эпидемию повышенной рождаемостью и за несколько лет восстановит свою численность до прежнего уровня.

Сдав анкету Фа, я вышел в вестибюль, где уже «отстрелявшиеся» Мелисса и Ханна огромными глотками пили кофе. Я сделал для своего будущего все, что мог, и изменить уже ничего было нельзя. Эта мысль почему-то успокаивала.

Вдруг дверь лектория снова открылась, и мы увидели лохматого, потного от волнения Мригена. С всклокоченными волосами он выглядел как индийский вариант Эйнштейна.

Но не успел Мриген налить дрожащей рукой в кружку кофе, как из лектория донеслись страшные слова, которые Фа произнес удивительно спокойным голосом:

- Экзамен окончен! Сдаем анкеты. Део! Еще минута и я твою анкету не приму!

Результатов нам пришлось ждать долго - анкеты были отправлены на проверку в университет Кент, в графстве Кентербери. Уже ветер смел желтые листья с острова и бросил их в посеревший пролив. Уже дворники зоопарка собрали попадавшие с деревьев каштаны. Уже выпал первый снег. А мы все ждали ответа, как зрители - балета.

Время обучения подходило к концу. Вернувшись однажды вечером с работы в зоопарке, я вдруг столкнулся в коридоре с толпой однокурсников.

- Анкеты прислали, - грустно сказал мне Наянго. - Вон оценки на стене висят.

Сбросив облепленные снегом сапоги, я подбежал к приколотому на стене листку и с трепетом вгляделся в перечень фамилий. Напротив трех из них, в том числе моей, стояло «А», высший балл.

Однако эти отметки не являлись итоговыми.

Обучение в МЦОСПе разделялось на две части: теоретическую и практическую. Экзамен оценивал наши теоретические знания. Практические же навыки мы должны были получить в зоопарке, поработав под началом служителей, которые и выставляли оценку за вторую часть курсов.

Кроме того, вне зависимости от полученных оценок, каждый студент должен был написать курсовую, чтобы применить на практике знания, полученные во время лекций.

Я вскочил с постели и посмотрел на циферблат будильника.

Без пяти восемь! Положение было угрожающим. Ровно в восемь мне надлежало начать практическую работу на кормокухне «Мелких млекопитающих». А ведь накануне Фа специально навестил нас и предупредил, что за опоздания сотрудники зоопарка будут снижать нам баллы.

Мигом надев зеленый комбинезон с надписью «МЦОСП» на груди, я скатился по лестнице и выскочил на улицу.

Кормокухня «Мелких млекопитающих» находилась возле дома Даррелла, в здании, которое когда-то служило сараем. Но не надо путать английских сараев с нашими. Это добротная постройка из джерсийского розового гранита. Она простояла триста лет и, без сомнения, простоит еще столько же. Стены, пол, а также крышки столов в кормокухне выложены керамической плиткой, что облегчает уборку и дезинфекцию помещения.

За столами стояли служители, которые что-то резали и крошили. Среди них я увидел Мригена, кромсавшего на разделочной доске длинный огурец. Несколько взмахов огромного ножа - и от огурца остался только ряд бледных кружочков. Сдвинув кружочки в сторону, Мриген положил на доску новый огурец. В движениях Мригена чувствовался профессионализм. Я вдруг вспомнил, что он по совместительству является владельцем ресторана.

- Как дела? - спросил я Мригена.

- Огурцы вот режу.

- Ну молодец.

Я еще раз осмотрел кухню, надеясь, что кто-нибудь из служителей, наконец, заинтересуется мной. Но меня никто не замечал. Все сосредоточенно резали, внимательно крошили. Я уже собирался спросить: «А с кем сегодня работает студент из России?», когда за моей спиной раздались тяжелые шаги, и хриплый голос попросил меня подвинуться. Я посторонился, пропустив в кормокухню невысокую леди с парой пустых ведер и длинной, до пояса, косой. Мне припомнилось, что женщина с пустыми ведрами - дурной знак.

- Никто не видел студента из России? - спросила она.

Я продолжал оторопело глядеть на ведра в ее руках и никак не мог сообразить, что студент из России - это я.

- Вот он, - толкнул меня в спину Мриген и добавил. - Что ты молчишь?

- Правда ли, что в России очень любят труд? - неожиданно спросила меня леди с косой.

- Без труда не выловишь рыбку из пруда! - нашелся я.

- Молодец! - обрадовалась служительница. - Сейчас будем корм для лемуров делать. Да, я забыла представиться, меня зовут Элунед. Помой, пожалуйста, морковь. Раковина в углу. Овощи под столом, в ящиках.

Достав из-под стола морковь, я начал мыть ее в огромной железной раковине, где при желании можно помыться и человеку. Чтобы достать морковь, катающуюся по дну, мне пришлось так сильно нагнуться, что появилась угроза упасть в раковину. Затем я помыл яблоки, а Элунед со страшной скоростью покрошила вымытое ножом. Одним точным ударом она умудрялась разрезать яблоко сразу на четыре части. Причем, уже разрезанное, оно еще несколько мгновений стояло как совершенно целое, и лишь потом распадалось на дольки, раскрываясь, как священный цветок лотос.

А бедный Мриген продолжал резать свои огурцы. Огуречные семечки лежали на его усах, бледный огуречный сок стекал по щекам к шее.

Добив яблоки, Элунед открыла крышку высокого пластмассового бака. Под крышкой плескалась мутная дезинфекционная жидкость, в которую после каждого кормления погружались кормушки.

- Помой кормушки и поставь башенкой, - попросила Элунед.

- А почему именно башенкой? - не понял я.

- Иначе они на столе не поместятся.

Послушно вымыв черные и белые кормушки, я возвел на столе нечто напоминающее пограничный столб.

- Картошку сумеешь почистить? - спросила Элунед.

- Где хотенье, там и уменье! - снова нашелся я.

В ту же секунду передо мной возникла кастрюля, наполненная холодной вареной картошкой. Английская картошка оказалась такой же шишковатой и серой, как наша. Едва я взял корнеплод в руки, он вдруг сам собой выскользнул из кожуры и упал обратно в кастрюлю.

- Странно у вас как-то в России картошку чистят, - сказал мне сотрудник по имени Доминик, который ухаживал за летучими собаками.

Смутившись, я взял следующую картошку, но с ней произошло то же самое. Дело пошло быстрее быстрого.

- Уэлл дан! - сказала Элунед, когда я дочистил картошку. - Хорошо сделал!

- Правда?

Вдохновленный, я взял нож и принялся энергично шинковать салат, превращая твердые стебли и листья в зеленые лохмотья. Но когда Элунед направилась в другой конец кормокухни за хлебом, стоявший рядом со мной Мриген, доверительно сообщил:

- Ты не очень радуйся, они тут «велл дан» по любому поводу говорят. Огурцы порезал - «велл дан», ведро на мусорку отнес - «велл дан». А сложно ли отнести ведро на мусорку? Это у них сейчас все «велл дан», а правду мы потом узнаем, когда они начнут нам оценки ставить.

Как только Элунед вернулась к столу, я сказал:

- Знаете что, я, конечно, люблю, когда меня хвалят. Но если я буду делать что-то не так, вы как-нибудь на это намекните. Говорите «уелл дан», а сами подмигивайте, что ли.

- Зачем? - удивилась Элунед.

- Затем что без критики не видно перспектив для роста.

- Ну хорошо, - ответила она, пожав плечами, и положила передо мной буханку белого хлеба. – Режь.

Нарезая привычными движениями хлеб, я время от времени поглядывал на занятых приготовлением кормов смотрителей.

На боку у каждого из них висела тяжелая связка ключей. Работники были одеты в бордовые и синие форменные свитера с эмблемой зоопарка на груди.

Я решил, что если бы мне предложили надеть свитер, я бы выбрал бордовый. Но мне и синего никто не предлагал.

Элунед сложила ингредиенты лемурьего корма в зеленый тазик и, засучив рукава, стала их перемешивать. Глядя на нее со стороны, можно было подумать, что она стирает белье.

- Кормушки высохли? - спросила Элунед.

Я потрогал верхнюю часть «пограничного столба».

- Не совсем.

- Вытри полотенцем и сложи в ведро.

Пока я занимался кормушками, Элунед подняла на стол еще одно ведро и высыпала в него готовый корм.

Мы прошли мимо ибисов, свернули у гавайских казарок и остановились перед длинным зданием с рядом летних выгулов. На двери здания висело объявление: «Просьба не стучать в стекло!»

Позвенев гроздью ключей, Элунед открыла двери, и мы вошли в лемурятник. Тут-то я и увидел стекла, в которые, действительно, стучать не стоило. Справа по коридору тянулся ряд освещенных окон, напоминавших витрины бутиков. Я даже не удивился бы, если бы увидел за ними манекены в модных манто или шляпках. Однако то, что находилось за ближайшим ко мне стеклом, больше напоминало оживший шерстяной носок. «Носок» с аппетитом грыз бамбук.

К витрине скотчем была прилеплена табличка: «Алаотранский бамбуковый лемур. Обитает в районе озера Алаотра, Мадагаскар. Очень редкий вид. Джерсийский зоопарк проводит программу по восстановлению его численности».

Заметив, что на него смотрят, лемур замигал глазами-пуговицами, сморщил нос и вышел через квадратное отверстие на улицу, прихватив стебель бамбука.

Элунед исчезла в темноте коридора, и, вернувшись через минуту, поставила у моих ног ведро с водой.

- Будешь мыть стекла. Вот тебе стеклоочиститель. - Она протянула мне штуку, напоминающую автомобильный дворник с ручкой. Затем налила в ведро средство для мытья посуды и бросила в воду губку. - Значит так. Закрыл выход на улицу рычагом. Открыл вход в клетку. Зашел внутрь. Вымыл стекло. Поставил кормушку. Вышел. Закрыл вход в клетку. Открыл выход на улицу. Все очень просто.

- Погодите, погодите, - сказал я растерянно. - Я не запомнил. Значит, мне нужно закрыть выход... Вы не могли бы повторить?

Элунед повторила.

- Ты с этой стороны коридора начинай, а я с той. Встретимся в середине.

Следуя инструкции Элунед, я закрыл выход на улицу и на корточках залез через крохотные дверцы в клетку. Тут же мне в уши ударил бешеный стрекот. Я поднял голову и увидел не успевшего выскочить на улицу второго лемура.

- Мама дорогая! - охнул я и стал выползать из двери.

- У тебя там все нормально? - донеслось с другого конца коридора.

- Все оки-доки! - соврал я и, выбравшись из дверей, снова принялся открывать и закрывать. Затем опять полез в клетку. Стараясь не порвать комбинезон о торчащие со всех сторон корявые сучья, я втиснулся между деревянной полкой, на которой стоял домик лемуров, и огромным стеклом. На темном фоне стены стекло отражало не хуже зеркала. Я стал мылить свое отражение губкой и водить по нему стеклоочистителем. Мне вдруг показалось, что я брею себя огромной бритвой.

- Так, - пробормотал я, припоминая наставление Элунед, - поставить кормушку, закрыть и открыть.

Я поставил кормушку, выбрался в коридор и, закрыв за собою дверцу, открыл отверстие, ведущее из клетки на улицу.

В этот момент ко мне подошла Элунед.

- Как дела?

- Эту клетку помыл. Сейчас к следующей приступлю.

- Не надо, - ответила Элунед. - Я уже все сделала.

Вот так! Пока я закрывал, открывал и снова закрывал, Элунед успела закончить работу в остальных клетках, которых, не считая моей, было семь.

- Ну что на это можно сказать? - ответил я, разведя руками.

- Уелл дан, - ответила Элунед.

- Теперь ты можешь пойти отдохнуть и выпить кофе, - разрешила Элунед.

Действительно, вроде сделал я немного, а устал, будто вычистил весь зоопарк.

- Где же я могу попить кофе?

- В доме Даррелла, на первом этаже. Но не задерживайся. Впереди ай-аи!

«Ай-аи впереди! - думал я, направляясь к особняку. - Это что, намек на предстоящий выговор за плохую работу?»

Оставив пустое ведро перед дверью особняка, я вошел в дом и, пройдя по длинному темному коридору, оказался в комнате с огромными окнами. В центре комнаты стоял большой стол, вокруг которого сидели служители и пили кофе. Они представляли собой очень живописную группу. Я пожалел, что не могу сей же час написать с них картину. Простые, с четкими чертами, лица. Взгляды устремлены вдаль. Царящую в комнате тишину изредка нарушает поскрипывание стула, когда очередной служитель тянется к термосу за новой порцией кофе.

Я взял кружку, налил в нее чай и сел на свободный стул. Сам того не желая, я внес дисгармонию в сложившуюся тут атмосферу. Потому что уж очень они разные - те кто пьют кофе, и те кто любят чай. И нет у этих людей ничего общего, кроме, кружек, которые они используют для своих напитков. Чайный человек - уютный, домашний, любит поболтать и послушать. Кофейные люди - птицы высокого полета. Парят на такой высоте, какой чайному человеку сроду не достать. Молча они созерцают движение жизни, наполненной чайными людьми.

Почувствовав присутствие чужого чайного человека, кофейные люди недовольно зашевелились и по одному стали покидать столовую.

Вернувшись на кормокухню, я понял, что работа здесь не прекращалась ни на минуту.

Перед Элунед лежала связка бамбуковых трубочек и чашка с горкой мучных червей. Моя наставница занималась странным делом. Она брала бамбуковую трубочку, насыпала в нее червей и затыкала отверстие бумажкой.

Выкатив глаза, я смотрел на это дело. Волосы на моей голове двигались, как змеи на голове Медузы Горгоны.

Элунед вслух отсчитывала червей, видимо, опасаясь положить больше или меньше нужного.

- Десять, одиннадцать, двенадцать...

Всего в трубочку их поместилось пятьдесят.

- Ага, пришел? - Элунед отложила наполненную трубку и взяла пустую. - Не хотел бы ты...

Тут надо сказать, что вежливые служители Джерсийского зоопарка никогда не говорили нам «дай то», «сделай это». Только «не хотел бы ты дать то?» или «не сделал бы ты этого?» Приятно работать в такой атмосфере. Однако вернемся на кормокухню.

- Не хотел бы ты взять одно киви (я взял одно киви), два банана (достал бананы) и четыре яблока (нагнулся под стол за яблоками).

- Порезать? - спросил я.

Элунед кивнула, не отрывая взгляда от трубки.

- Яблоки мелко ...двадцать три, двадцать четыре... киви на шесть частей ...двадцать восемь, двадцать девять... апельсин пополам ...тридцать пять, тридцать шесть... Только вместе с кожурой режь.

Через десять минут фрукты были нарезаны, трубки наполнены и заткнуты бумажками.

- Уелл дан, - сказала Элунед.

- Дело мастера боится, - отозвался я.

Затем трубки сложили в ведра, а ведра взяли в руки и вынесли на улицу.

- Кого же мы идем кормить?

- Ай-аев!

- Так это животные? – удивился я.

- Мадагаскарские лемуры.

- Откуда же такое название?

- Увидишь - поймешь.

Мы подошли к торцевой стороне дома Даррелла и остановились перед дверью с надписью «Ночной мир Мадагаскара».

- Этих лемуров еще руконожками зовут, - сказала Элунед, открывая дверь.

- Почему? - опешил я.

- У них ноги, как руки.

- О, господи!

Дверь за нами закрылась, и нас окружила абсолютная темнота. Я не шевелился, опасаясь наткнуться на страшного ай-ая. Однако через минуту я стал различать окружающие предметы и увидел какую-то гигантскую раму. В центе рамы стояло какое-то существо. Ноги у него были как ноги, руки как руки. Вообще он был очень похож на человека с ведром. Постепенно я понял, что это мое отражение в огромном стекле.

- Ты бы не хотел покормить ай-айев?

Я совершенно забыл о присутствии Элунед, и, услышав ее голос, вздрогнул.

- Я, конечно, не против, - ответил я, - хотя...

- Вот и хорошо, - сказала Элунед и открыла передо мной дверь, ведущую в застекленную вольеру.

Влажность за стеклом была колоссальная. Это позволило мне сделать вывод, что ай-аи звери не только ночные, но еще и тропические. Однако самих обитателей вольеры пока видно не было. И это меня, надо сказать, скорее радовало, чем огорчало.

К потолку поднимались фальшивые скалы, вылепленные из цемента. Нашарив в ведре кормушку, я стал искать, куда бы ее поставить. Заметив мою растерянность, Элунед из-за стекла показала на вершину одной из цементных скал. Я осмотрел скалу, на которую мне предлагалось влезть и, повернув лицо к Элунед, вопросительно поднял брови. Элунед кивнула. Я пожал плечами и пополз по цементным неровностям к потолку. На вершине скалы стояло сооружение, похожее на скворечник, в котором что-то тихо щелкало, как в трансформаторе. Я осторожно поставил кормушку перед «скворечником» и, цепляясь комбинезоном за фальшивые пики, вновь спустился к подножью. Элунед уже убрала коридор и теперь ходила по вольере, вставляя трубки с мучным червем в специальные отверстия в цементных склонах.

Тем временем я нашарил вторую кормушку и совершил восхождение на вершину противоположной скалы, где стоял еще один скворечник. Однако спускался я на этот раз куда дольше, потому что мой путь проходил через лес трубок с бумажными затычками. Они напоминали подснежники, чудом выросшие в бесплодных горах.

Наконец мы вышли из вольеры, и Элунед заперла дверь.

Тут же щелчки в скворечниках усилились и стали напоминать барабанную дробь, возвещающую о начале смертельного номера.

Под это звуковое сопровождение с вершин спустились длинные тени. Приблизившись к подножью, они превратились в лопоухих, глазастых зверей, у которых, действительно, вместо ног было что-то похожее на руки.

- Ай! – вскрикнул я невольно. – Ай-ай!

- Теперь понял, откуда такое название? - спросила Элунед.

Тем временем ай-аи добрались до трубок, подняли передние лапы и распрямили невероятно длинные средние пальцы, похожие на отвертки. Ловко орудуя «отвертками», лемуры принялись выковыривать из трубок бумажки и доставать червяков. В темноте блеснули длинные зубы. Быстро опустошив трубки, лемуры стали шевелить огромными ушами, как бы осматривая ими склоны: «Не осталось ли где еще червячка, которого можно было бы заморить?»

Здесь мы должны помянуть добрым словом миллионы съеденных в зоопарках мучных червей. Ведь, каждый из них, не покривив душой, мог бы сказать, что отдал жизнь за охрану природы.

Когда мы вышли наружу, я долго привыкал к свету и глядел вокруг, мигая.

- Уелл дан, - сказала Элунед. - Можешь пойти поесть. Скоро ланч.

Я повернулся и, продолжая щуриться, направился к поместью Ле Ное.

За ланчем никто из уставших студентов не произнес ни слова. Мы молча взяли еду, тихо ее съели и неслышно вышли из столовой.

Только Кумар, выходивший последним, неожиданно сказал:

- Латук очень полезен для кенгуру, потому что в нем содержится много витамина Б.

Первый день работы пролетел незаметно. Завершив последнее кормление, мы с Элунед вернулись на кормокухню и стали мыть ведра.

- Может, еще чего-нибудь сделать нужно? - спросил я, опуская одно вымытое ведро в другое.

- Да нет, ничего не нужно, - ответила она. - Разве что мусор вынести.

- А где у вас тут мусорка?

- Мусорка у нас может быть где угодно.

- Как так? – удивился я.

- А так. Потому что мусорка наша на колесах.

- Ладно вам!

- Я серьезно говорю. У нас трактор вместо мусорки. Ездит по зоопарку, и в него все мусор сыплют.

- И как же его поймать?

- А ты стань возле арки, он через нее время от времени проезжает.

Я взял мусорный бак и, выйдя из кормокухни, встал под аркой, над которой темнел гранитный крест. Под крестом в кладке арки были высечены цифры, которые, вероятно, обозначали время постройки. Я долго пытался разглядеть мелкую надпись и, в конце концов, мне почудилась невероятная дата «4758 год».

Я стал глядеть на дорогу - не едет ли мусорка?

В эту самую секунду трактор вырулил из-за клетки с ибисами и, подпрыгивая на неровностях мостовой, двинулся ко мне. За лобовым стеклом невысоко подпрыгивал водитель. Чтобы не вылететь из кабины, он держался за руль.

- Ага! - обрадовался я. - Приехал!

Я поднял бак и придал телу позу, которая способствует быстрому опрокидыванию емкости с мусором.

Несмотря на то, что лицо тракториста двигалось то вниз, то вверх, я смог разглядеть в нем удивление. Будто бы закидывание мусора в его трактор было для него огромной новостью.

Когда машина поравнялась со мной, я сказал: «э-эх!» и перевернул бак в тракторный кузов.

Но только мусора в кузове не было. То есть его не было, пока я не перевернул над ним свой бак. Огрызки, объедки, банановая кожура и коробки из-под витаминов, объединившись в ядро и размахивая мусорным хвостом, полетели в кузов, наполненный пачками с молоком. «Настоящее джерсийское молоко!» - гласила надпись на каждой из них. Упитанная корова с колокольчиком на шее, подмигивала с коробки, как бы подтверждая, что молоко действительно джерсийское, а не какое-то там.

Трактор встал. Зато тракторист, выпрыгнувший из кабины, продолжал трястись и подпрыгивать. Трясясь и подпрыгивая, он подбежал к кузову и заглянул в него.

Это был настоящий джерсийский фермер, который привез в зоопарк настоящее джерсийское молоко. Думал ли он, что ездить на тракторе в зоопарк такое опасное дело? Нет, он этого, конечно, не предполагал. Стон, в котором слышалось большое человеческое горе, потряс зоопарк.

Из кормокухни стали выбегать служители, не прекращая, впрочем, шинковать, резать, и рубить. Все как один спрашивали, что случилось, и отвечать приходилось мне, потому что фермер надолго потерял дар речи.

Умудряясь не прекратить резки, шинковки и рубки, служители вытащили из кормокухни шланг, сняли с трактора молочные пачки и врезали по нему струей. Затем пачки снова поставили в чистый кузов. Фермера взяли под белы руки и бережно усадили в кабину.

- Езжай, настоящий джерсийский фермер! Делай свое доброе дело! Вези людям молоко!

Фермер задвигал руками, будто искал в темноте ручку двери, наконец, нажал нужные рычаги и трактор поехал.

- Хорошо, что он не книги вез, - сказал Доминик, что-то рубя и шинкуя. - У нас тут, время от времени, книги для магазина на тракторе привозят. Энциклопедии и определители.

- Да, по определителю, облитому помоями, много не определишь.

- А иногда мягкие игрушки бывают. Особой популярностью у покупателей пользуется плюшевая птица додо.

Доминик подхватил пустой бак и направился к кухне.

- Но мусор-то ты, как ни крути, вынес. И это немало!

Да уж, немало! Да что там, много! И много мне еще придется выслушать колкостей и едкостей по этому поводу. Не раз еще служители с коварной улыбкой будут просить меня вынести мусор и напоминать, чтобы я захватил шланг.

Но каков бы ни был конец первого рабочего дня, он все-таки наступил.

Попрощавшись со служителями и с Элунед, кивнув Доминику, я вышел в прозрачные октябрьские сумерки, пахнущие палыми листьями и морем.

Я шел, а в клетках слева и справа зевали клыкастые рты, показывая розовые предзакатные языки. Дневные глаза закрывались и распахивались другие - ночные, зеленые. Хотя Луна еще не взошла, ее уже можно было видеть в этих ночных глазах.

С Джанетт я познакомился, кажется, в начале второй недели практики. Пока я работал с другими служителями, мне рассказали про нее немало. Мол, Джанетт то, да Джанетт се. А я думал, чего уж она такого «то» и чего «се»? Первым делом мне поведали, что Джанетт родилась на Гавайях - но что в этом особенного? Все гавайцы родились на Гавайях, ну и что? Однако Джанетт, при том, что родилась на Гавайях, считалась коренной шотландкой и жительницей Эдинбурга. Это уже интереснее, не правда ли?

Объясню, как я понял: то ли отец Джанетт, то ли мать, то ли оба они были летчиками, и их дочь родилась во время перелета через Тихий океан, а первым местом посадки были как раз Гавайи.

- Это, конечно, необычная история, - отвечал я служителям, - но где же сама Джаннетт?

- В отпуске.

- Что-то длинный у нее отпуск. Может, нет никакой Джанетт, а вы все сами придумали? Может, это фольклор?

- Что ты! Есть! Она на следующей неделе выйдет.

- Посмотрим, посмотрим.

Элунед меня предупредила:

- Имей в виду, с утра Джейн обычно не в духе. Часов до одиннадцати она спит, только потом просыпается.

- Как же мы будем лемуров кормить?

- Джейн и во сне покормит. И все остальное сделает. Только будить ее при этом - ни-ни!

- Зомби! - понял я.

- Просто неординарный человек, - смягчила Элунед.

На следующее утро я осторожно переступил порог кормокухни, высматривая спящую Джанетт. Однако все служители имели вполне проснувшийся вид. Бодро мыли тазики и терли морковки.

- А где Джанетт? - спросил я.

- Так она еще дома спит, - ответил мне Доминик. - Вот поспит дома, потом сюда досыпать придет. Часам к девяти.

«Наверное, живет очень далеко, - решил я, но потом задумался. - Остров-то всего двенадцать миль в длину. Тут все близко. Но где же тогда Джанетт?»

Я вышел из кормокухни и сел на гранитный барьер, отделяющий лужайку от рва с журавлями. Цветы на лужайке напоминали небольших садовых птиц, сидящих на зеленых палочках, воткнутых в землю. Над ними порхали птицы, смахивающие на цветы.

Вдруг я увидел, что к кормокухне идет упитанная девушка. Я сразу понял, что это Джанетт. Шла она с крепко закрытыми глазами. Но по центру дороги двигалась, как по ниточке.

Когда Джанетт или, как ее звали друзья, Джейн, подошла поближе, я заметил, что лицо у нее густо покрыто веснушками. С трудом среди них нашлось место для носа, глаз и рта.

Джейн поднялась на крыльцо и вошла в помещение. Встав с бордюра, я последовал за ней.

Даже не приоткрыв глаз, Джейн сходу принялась доставать из ящиков овощи, сыпать их в раковину и мыть.

Я стоял рядом, как некая колонна и совершенно не знал, что делать. Спросить бы у Джейн, да ведь будить нельзя!

- Чего стоишь, мой яблоки, - вдруг сказала она. - Двадцать штук.

Глаза у Джейн были по-прежнему закрыты, но меня она каким-то образом все же видела.

- Мою. Уже мою.

- Бананы не забудь.

- Взял уже. Взял.

Удивляясь аномальному зрению Джейн, я стал крутить яблоки под струей горячей воды, смывая грязь.

В кухне было шумно. Ножи стучали о доски, тазики перестукивались с ведрами. По радио громко передавали прогноз погоды, обещая сильный ветер. Но Джейн все это не волновало.

Работа джерсийского зоопарка расписана по минутам. Определено, когда надо начинать кормление, указано время, которое должно быть затрачено на путь от кухни до клетки.

Быстро помыв и нарезав, что следует, мы точно по графику отбыли на кормление. По дороге к «Лемурьему краю» Джейн наконец-таки начала зевать и протирать глаза. Ведь нам предстояло войти в клетку. А с закрытыми глазами легко выпустить какое-нибудь животное. За это пришлось бы отвечать. И не словами, а бумагами. Заявлением. По собственному желанию.

- Физическая зарядка - вот, что сейчас нужно! - сказала Джейн, отпирая замки.

И верно, ничто не могло разогнать по жилам кровь лучше, чем энергичное кормление варей. Мне удалось завлечь их фруктами и, пока я нахваливал перед ними апельсины, Джейн успела покормить катт.

Взбодренные и посвежевшие мы вернулись на кормокухню. Джейн с хрустом размяла суставы пальцев:

- Эх! Отлепись дурная жизнь, прилепись хорошая!

Дурная жизнь, испугавшись хруста пальцев, от нас немедленно отлепилась, и день прошел на редкость хорошо. Работа шла скоро и споро, и в Центр я вернулся на час раньше моих товарищей.

Этот час я посвятил осмотру библиотеки. Не знаю, что я хотел там найти, но то, что я обнаружил, меня изумило. Не веря своим глазам, я снял с полки альбом: «С Пушкиным по Ленинграду».

Иногда, во время ужина я вдруг замечал пустующее место за одним из столов. Это означало, что кого-то из студентов пригласили на мероприятие, которое здесь называли политическим словом - «парти».

Приглашать студентов на парти - давняя местная традиция.

Но большинство из нас старалось не удостаиваться этой чести. За рабочий день мы сильно уставали и предпочитали провести вечер в гостиной перед камином, а не стоя перед шведским столом, со светскими улыбками на лицах.

Чаще других «вращаться в высшем свете» приходилось Кумару и Мригену, которых местное «Общество друзей Индии» чуть не каждую неделю приглашало на свои «вечера дружбы». Томи, Део и Наянго время от времени принимали участие в вечерах «Общества друзей Африки».

- Почему же меня никуда не зовут? - спросил как-то Родриго. - Нет ли тут «Общества друзей Бразилии»?

- Если и есть, то оно подпольное, - ответила Олуэн. - Потому что я о таком никогда не слышала.

Однажды за Наянго даже прислали большую черную машину. Он быстро переоделся в национальное платье, покрыл голову расшитой бисером тюбитейкой и покинул усадьбу. Вернулся Наянго поздно вечером.

- Парти был, да? - завистливо спросил Родриго.

- Нет, - ответил Наянго, зевая, - в аэропорту преступника из Нигерии поймали и в тюрьму посадили. Просили, чтоб я его убедил чистосердечно признаться.

- Ну и как?

- Я ему говорю: «Признайся, что ты не из Нигерии, по тебе же сразу видно». «Признаюсь, - говорит, - паспорт у меня фальшивый, и на самом деле я из Камеруна. Но если б не ты, они бы до этого в жизни не дотумкали. Век воли не видать!»

Жил на Джерси один дядя с английским именем Боб и с французской фамилией Ле Суа. Он был великим краеведом и большим учителем. Познакомить иностранных студентов с историей джерсийского края он считал своей первейшей задачей.

Приехал он к нам на такой машине, каких российские краеведы не видели даже по телевизору. По форме этот аппарат напоминал истребитель. Когда же двери машины открывались, это сходство многократно увеличивалось, потому что открывались они вверх и становились похожими на крылья.

Однако на экскурсию Ле Суа брал не всех. Сначала он подолгу разговаривал со студентом, прикидывая, обогатит ли его знакомство с прошлым острова? Наполнит ли это его духовную жизнь?

Я, например, интересуюсь краеведением, люблю этнографию, и Боб это сразу заметил.

- Вы знаете, - сказал он мне, - как много у нас общего с вашей Скандинавией!

- С какой Скандинавией? - удивился я. - Я из России!

- Странно. Вы на шведа похожи. Какие у вас корни?

- Прадедушка у меня туркмен.

- Как интересно! Не хотите ли посмотреть на руины крепости времен Древнего Рима?

- Опять меня не зовут? - надулся Родриго. - Я, может, мир поглядеть хочу.

- Ты телевизор смотри, - посоветовал Мриген. - Передачу «Сегодня в мире».

Тем временем я, Наянго и Томи быстро переоделись и вышли на крыльцо, перед которым стояла уже заведенная машина.

Я с интересом заглянул внутрь. Сиденья в машине были такими же основательными и удобными как в самолете. Приборная панель светилась неярким зеленым светом.

Боб нажал какую-то кнопку на руле, и спинки передних сидений упали вперед, пропуская Томи с Наянго на задние места. Когда они утроились, я занял переднее сидение рядом с Бобом. Дверцы опустились, и под машиной что-то загудело с нечеловеческой силой.

«Ох, - думаю, - полетим!»

- Джентльмены! - объявил Боб, - краевед Ле Суа приветствует вас на борту своего автомобиля. Наша машина проследует по маршруту Зоопарк - Сент Элье. Остановки: Большие руины, далее везде.

Кресло со страшной силой надавило на спину. Мы, набирая скорость звука, промчались по аллее и вылетели на шоссе. Мои барабанные перепонки слиплись где-то в центре головы. В зеркале заднего вида я увидел распластанных по спинке заднего сиденья Томи и Наянго, похожих на черных медуз. За окном невозможно было что-либо разглядеть. Луга и усадьбы слились в сплошные полосы.

Вдруг машина, совершив крутой вираж, остановилась.

Что-то ударило в спинку моего сиденья, и я услышал сдавленный вскрик Наянго.

- Станция «Большие руины»! - объявил Боб.

Мы стояли на бесконечном поле грязи, возле невысокого холма. Изрытый норами, он походил на огромный перевернутый дуршлаг.

- Пещеры, которые вы видите, были вырыты героическими защитниками острова, боровшимися с римским вторжением, - сказал Боб. - Здесь же находится серия наскальных рисунков, относящихся к каменному веку. Они повествуют о том, как была одомашнена джерсийская корова.

- Уезжать отсюда скорее надо, - сказал вдруг Томи.

- Почему это? - не согласился я. - Надо взглянуть на наскальные рисунки.

- У меня коленные чашечки ноют. А если у меня коленные чашечки ноют, будет дождь. А если мы не успеем добежать до машины, то нам придется лезть в пещеры, и тогда уж мы будем смотреть на твои наскальные рисунки до обалдения.

- А у меня голова болит! - сказал Наянго. - Но я не делаю из этого никаких выводов!

- И зря! - ответил Томи. - Если ты не сделаешь выводы и не пристегнешься, как я, ремнем, то в следующий раз снова ударишься лбом о переднее кресло. Какая следующая станция?

- Следующая станция «Замок Елизаветы», - сказал Боб и завел мотор.

Едва мы выехали на шоссе, по машине с гулом ударил дождь. Его струи были невероятно толсты и походили на стволы водяных деревьев. Казалось, что мы едем по стеклянному лесу. Тем временем стало вечереть. Вскоре уже ни впереди, ни сзади не было видно ничего, кроме хмари и мути. Боб благоразумно снизил скорость. Вдруг перед нами появились желтые точки, похожие на жуков-светляков. Боб крутанул руль, и я так нажал плечом на стекло, что чуть его не выдавил.

Наянго навалился на Томи.

- Наянго, отсядь от меня, пожалуйста, - попросил Томи. - Дышать нечем.

- Погоди, сейчас машина встанет ровно, и я отсяду.

- Зачем ты ешь так много чеснока?

- О! Чеснок придает силы и сжигает болезни. Чтобы быть здоровым, нужно есть много чеснока!

- Тогда не дыши, пожалуйста.

- Сент-Элье, джентльмены! - объявил Боб и заложил крутой вираж.

Мир завертелся с бешеной скоростью, а когда он снова остановился, я увидел перед собой море. Приятно было сидеть в неподвижной машине и смотреть на прибегающие от горизонта волны. Дождь закончился так же быстро, как и начался.

- Ты отсядешь от меня, наконец, чесночник? - раздалось сзади.

- Отсел, отсел.

- Фу! Как не стыдно?! Теперь у господина Боба вся машина из-за тебя вонять будет!

- Чеснок не воняет, - скромно заметил Наянго. - Он сильно пахнет.

- Станция «Замок Елизаветы». Время стоянки десять минут. Не хотите ли подышать свежим воздухом?

- Большое спасибо, господин Боб. Вылезай, Наянго, нужно машину проветрить!

- О! Как сильно вертелось! Я думал, мне станет дурно! Представляешь, Томи, какой бы у тебя был вид, если бы мне стало дурно?

Я выбрался из машины и подошел к морю. Оно лениво пыталось выбраться на берег, цепляясь за него волнами, но каждый раз снова съезжало вниз. Ветер гулял по морю и откуда-то издалека подгонял кораблики. Подплывая к берегу, они превращались в огромные пароходы и баржи.

На одном из кораблей играл оркестр.

- Ва! - сказал Томи, подойдя ко мне и прислушиваясь. - В лодке музыку играют!

- Это радио, наверное. - Наянго вылез из машины, но к морю не пошел. - Концерт передают.

- Какой концерт? - удивился Томи.

- «По вашим просьбам».

Тут к нам, обтирая руки масляной тряпкой, подошел и Боб.

- Сэры, перед вами панорама самого большого по площади залива нашего острова Сент-Обин Бэй. Посмотрите налево...

Мы посмотрели налево.

- А теперь направо...

Мы взглянули направо.

- От края до края залив имеет около двух миль! Это излюбленное место времяпрепровождения серфингистов и яхтсменов.

Однако сейчас, ночью, трудно было поверить в слова Боба. Еще минуту назад тихие волны вдруг стали накатываться на скалы с такой силой, будто бы хотели разбить их, но разбивались при этом сами. А небо опустилось так низко, словно хотело заглянуть под воду. Какие серфингисты? Какие яхтсмены?

- Теперь обернитесь, пожалуйста.

Я повернулся.

Томи дернул Наянго за рукав.

- Тебя попросили повернуться!

- А я еще, может, на море не насмотрелся. Вот сейчас насмотрюсь и повернусь!

В конце концов, все лица обратились к Бобу.

- Вы видите одну самых больших достопримечательностей острова - замок Елизаветы I.

- Ничего не вижу! - возразил Томи. - Где?

- Посмотрите за мое левое плечо.

Действительно за левым плечом Боба темнело что-то, напоминающее сломанный зуб.

- Нельзя ли подойти поближе? - попросил я. - Что-то отсюда ничего не разберу.

- А стоит ли? - ответил Боб. - Я и так все расскажу.

Он поднес к лицу кулак и громко в него кашлянул.

- Добрые сэры, джентльмены, господа! Замок Елизаветы I, как вы догадались, был построен при Елизавете I, но продолжает существовать и при Елизавете II. Более четырехсот лет он служил острову надежным щитом от оккупантов разных мастей. Теперь мировое положение изменилось к лучшему, и в замке разместился музей. Экспозиция музея включает показ аудио- и видеоматериалов, костюмированные шествия. К вашим услугам магазин и ресторан. Скидки для членов Королевского гольф-клуба. Вы не члены гольф-клуба?

- Нет, - ответил Томи. - Скажите, вы действительно думаете, что мировое положение изменилось к лучшему? Так я с вами не согласен!

Теперь Наянго дернул Томи за куртку.

- Не обижай господина Боба. Он не виноват, что мировое положение не улучшилось.

- Я понимаю, но так вот заявлять об этом общественности?! Нет, никак не могу согласиться. А ты, Стас, почему молчишь? Почему не высказываешь свое мнение?

- Почему не высказываю? Высказываю. Ситуация тяжелая, но определенные подвижки наблюдаются.

- Какие подвижки? - закричал Томи. - Какие такие подвижки-задвижки? Люди умирают! Животные гибнут!

- И мы умрем, - сказал печально Наянго.

Боб шагнул к Томи. Лицо его блестело от слез как хрустальный шар. Вытерши этот хрустальный шар масляной тряпкой, он протянул Томи ладонь.

- Разрешите пожать вашу руку, сэр!

- Подай руку господину Бобу! - зашипел Наянго.

Черная рука двинулась навстречу белой, и они соединились над пляжем, как символ братства и сотрудничества.

- Вы настоящий патриот Земли!

- Чего уж... - застеснялся Томи. - Вы вот тоже...

- И я тоже! - обрадовался Боб. - Все мы единомышленники и соратники в деле борьбы за мир во всем мире! И как единомышленников и соратников я приглашаю вас к себе.

- Может, не стоит? - засомневался я, - поздно уже. Нам завтра на работу.

- А может, ты не хочешь мира во всем мире? - спросил Наянго, который явно этого хотел. - Раскольник!

- Нет, я не раскольник!

- Тогда, сэры, прошу занять свои места! Автомобиль проследует до станции Дом Ле Суа без остановок!

Мы забрались в машину.

- Хотя больше не надо «сэров», - говорил Боб, заводя мотор, - будем братьями! Ты не против, брат Томи?

- Нет, брат Боб, я за.

- И мы с братом Стасом за, - сказал Наянго. - Я ничего не перепутал, брат Стас?

- Нет, брат Наянго.

- Но как брат брата, - сказал Томи, - хочу тебя попросить: сделай одолжение, не ешь столько чеснока!

- Сделаю, сделаю одолжение, брат Томи. Я ради брата даже лук в рот не возьму!

Берег оторвался от машины и провалился в темноту вместе с замком и с заливом, который так любят серфингисты.

Вслед нам откуда-то с моря донеслось:

- Все хоккей!

И неизвестно было, кто это кричит. И непонятно, как это все может быть хоккеем?

Я совершенно не чувствовал и не видел земли. Зато ясно видел звезды. Вдруг мне показалось, что мы летим. Одно за другим мы пронзали созвездия Большой Медведицы, Кассиопеи, Лебедя. Потревоженные нами созвездия меняли очертания и становились ни на что не похожи.

Едва не сбив с неба серп месяца, Боб резко повернул руль, и автомобиль боком рухнул в воздушную яму. Яма эта оказалось глубока и широка. Мы никак не могли долететь ни до дна, ни до противоположного края. И все падали, падали, падали. Машина пыталась нащупать колесами воздух, но ощущала совершенную, первобытную пустоту. Оставалось надеяться, что на дне ямы все же скопилось немного кислорода.

Когда внизу показались какие-то крыши, машина нащупала слабый воздушный поток и по нему скользнула на землю.

Все встало на свои места - дорога бежала под машиной, гранитные стенки мелькали сбоку и улетали назад. Шевеля кронами, мимо проносились деревья. Внезапно прямо на нас из-за какого-то куста выскочил дом и прыгнул к самому бамперу.

Машина затормозила, качнулась вперед, затем назад и наконец выровнялась.

- Станция «Дом мистера Ле Суа»! Просьба освободить салон!

Я вышел и принялся разглядывать дом.

Табличка на дверях гласила: «Гостеприимный хозяин - Боб Ле Суа». На коврике у порога имелась надпись: «Милости просим!». По колокольчику, что висел у двери, бежали кругом слова: «Не стесняйся!».

Боб взошел на крыльцо, дунул на табличку и протер ее рукавом.

- Заходите, не стесняйтесь.

Мы вытерли ноги о «Милости просим!» и вошли.

- А можно позвонить в колокольчик? - спросил вдруг Наянго. - Я с детства в колокольчики не звонил.

- Конечно, можно! - разрешил Боб.

- Наянго, уже двадцать два часа, - намекнул Томи. - Поздно.

- Я только один раз!

- Ох, Наянго, дозвонишься ты.

Я тем временем разглядывал помещение. Начиналось оно как прихожая, но заканчивалось как холл. У него были три каменные стены и одна стеклянная. За стеклом виднелась лунная дорожка, перечеркнувшая залив. На конце дорожки, как желтая голова на стебле одуванчика, сидела луна. Цветок медленно побелел, отделился от стебля и поплыл в небо.

- Не стесняйтесь, - толковал Боб, - снимайте обувь, надевайте тапочки и чувствуйте себя как дома.

Надев тапочки, мы действительно почувствовали себя по-домашнему.

По длинному коридору Боб привел нас на кухню и усадил за круглый стол. На круглом столе, в круглой вазе, лежало множество круглых фруктов: яблоки, апельсины, виноград.

Абажур над столом тоже был круглым. Квадратный шкаф в этой округлой в остальном обстановке огорчал.

- Не стесняйтесь, ешьте!

Наянго взял апельсин и задумчиво посмотрел на него.

- Он напоминает мне солнце Нигерии, брат Боб, я не могу его есть.

- Виноград! Ешь тогда виноград!

- Нет-нет! Брат Боб, его ягоды похожи на глаза моих детей! А их у меня так же много, как этих ягод!

- А яблоки, что тебе напоминают яблоки?

- Яблоки похожи на холмы, покрытые зеленой нигерийской травой. Дайте мне лучше хлеба с маслом.

- Э-э! Наянго, - сказал Томи и откусил яблоко, похожее на зеленый нигерийский холм. - Всегда ты что-нибудь придумаешь!

- И вовсе не всегда, а только когда мне грустно и гложет печаль.

- Да просто тебе хлеба с маслом захотелось.

- Захотелось, ну и что?

- Ешьте, Наянго, хлеб с маслом. Главное, не стесняйтесь.

- Скажите, - спросил я Боба, - почему у вас все круглое, а шкаф квадратный? Может, вы этим шкафом хотели что-то сказать?

- Да нет, собственно. Просто в круглый шкаф неудобно ставить квадратные пачки с чаем и солью.

- Очень интересно, - заметил Томи, - но не пора ли нам? Все-таки уже двадцать два часа.

- Но вы еще не видели главного!

- Расскажите, брат Боб, - попросил Наянго.

- Слова тут бессильны, это нужно увидеть. Прошу!

Вслед за Бобом мы встали с круглых стульев и нырнул в коридор, который своей длинной мог поспорить с тоннелем под Ла-Маншем. Мы проплыли вдоль темных стен, куда-то свернули и вынырнули в весьма странной комнате. Тут уж все было квадратное. Даже огромная ваза, стоящая прямо на полу, имела углы и грани. В кадке на окне сидел плоский квадратный кактус. Параллелепипедами с пола поднимались стопки книг.

Боб провел в воздухе рукой, как бы охватывая комнату, и сказал:

- Это мой мозг.

- Нет, брат Боб, - не согласился Наянго, - этого не может быть. Мозг, он в голове!

- Это верно, брат Наянго, но всегда ли тебе хватает твоего мозга? На все ли вопросы жизни он дает ответ?

- Ты прав, брат Боб, на многие вопросы мой мозг ответить не может.

- А когда мой мозг не находит ответа, тогда я обращаюсь к книгам. Так почему я не вправе их назвать своим мозгом?

- Ты вправе их так назвать.

- А уж если и он не может дать ответа, тогда я складываю вещи и отправляюсь в путешествие.

- Расширять кругозор! - догадался Наянго.

- Именно. Друзья! Братья! Нужно расширить наши кругозоры и объединить их в один супермозг. Тогда нам не страшны никакие вопросы!

Тут Томи посмотрел на меня, показал глазами на Боба и сделал усталое выражение лица, какое бывает у грузчика в конце напряженного рабочего дня.

- Вы, кажется, хотели нам что-то показать? - напомнил я Бобу.

- Да, да, - засуетился Боб. - Вам обязательно-необходимо-жизненно важно это увидеть.

- Что же такого важного вы нам хотите показать?

- Фотографии моей туристической поездки в Африку!

- Ва! - удивился Томи. - Вы собираетесь показывать Африку коренным африканцам?

- Да, Боб, - согласился Наянго, - это вы не рассчитали.

- Да как же? - суетился Боб, настырно доставая слайдоскоп и вставляя вилку в розетку. - Я же столько километров проехал! Это же мечта моей жизни! Я же должен это кому-нибудь показать!

Наянго посмотрел на Томи.

- Ты знаешь, не уважать мечту человека - это большой грех. Давай посмотрим фотографии.

Томи взглянул на часы, и глаза его сделались грустными, как у спаниеля.

- Твоя правда, Наянго, но боюсь, нам сегодня не поспать.

Наянго придвинулся к Томи и зашептал черными губами в черное ухо.

- Сейчас свет погасит, и поспим.

- Занимайте места, - объявил Боб.

Пока мы рассаживались на квадратные стулья и табуретки, Боб вынес киноэкран и повесил его на стене. Такого экрана я в жизни не видел. Он был круглый. Круглый экран! На это стоило посмотреть!

- Дно от детского манежа, - объяснил Боб. - Но можно считать, что это Восточное Полушарие Земли. Ведь именно там находится Африка.

Когда же свет потух, освещенное проектором дно манежа стало больше напоминать Луну. Вдруг на поверхности этого земного спутника появилось что-то вроде пляжа. Были видны вода и берег, на котором, между прочим, стоял Боб.

- Озеро Виктория, - сказал Боб. - Один из величайших пресноводных водоемов мира, его глубина...

Глубина. Глубина...

Я постепенно погружался в синюю глубину озера Виктория, а голос Боба затихал где-то наверху. Мимо меня проплыли две невиданные рыбы. У них были лица Наянго и Томи. Рыбы громко храпели, и своим храпом поднимала со дна тучи ила. Вскоре я уже не мог различить странных рыб, вокруг только муть, муть, муть...

Один лишь храп продолжает существовать в безграничной бесплотной мути. Потом я понял, что это не просто храп, а слово:

- Хур-ма-а! Хур-ма-а!

Чудовищное и странное слово! Как оно попало на дно африканского озера?

Вдруг меня накрыли сети, протащили по дну и вытянули на берег. Африканский рыбак, напоминающий Боба, достал меня из невода и сказал:

- Однако точное назначение пирамид до сих пор неизвестно. Предполагают, что они служили для притяжения космической энергии.

Я открыл глаза и оглянулся на Томи.

Он спал, склонив голову на плечо Наянго.

- Томи, ты заснул, что ли? - я ткнул его локтем.

- Нет, - соврал Томи, поднимая голову, - я думаю, как это пирамиды могли притягивать энергию из космоса?

- Не знаю, чего они там притягивали, - заметил Наянго, - но меня лично тянет в МЦОСП. Спать хочется.

- Спасибо, Боб, - сказал Томи. - Вы нам рассказали много интересного, но как я завтра проснусь, я не знаю. Вы уж отвезите нас домой.

Прощаясь с краеведом на гранитном крыльце Ле Ное, мы жали ему руку, приглашали приезжать в Африку и в Россию.

- Обязательно приезжайте, - советовал я. - Ростовские звоны послушаете. Матрешек купите. Хохлому.

Боб пообещал ко всем приехать, сел в машину и улетел.

Усталые мы открыли дверь и вошли в дом.

Отработав неделю на кухне «Мелких млекопитающих», я перешел на кухню млекопитающих крупных. Но это только так говорится - перешел. На самом деле я остался там же, где был, потому что обе секции обслуживала одна и та же кормокухня.

Крупными этих млекопитающих служители называли только между собой. Официально они назывались диким с первого взгляда словом «внешние». Знали ли вы, что лошадь Пржевальского - внешнее животное? Нет? Так вот теперь знаете.

Внешние они потому, что большую часть года проводят на открытом воздухе, вне помещения. Странно, что при этом в зоопарке нет секции «Внутренних млекопитающих».

На новом месте я поступил под начало Карен-американки. Карен-американка каждый рабочий день начинала с песни «Усыпанный звездами флаг», которая, как известно, является гимном Соединенных Штатов. Карен ходила в жилетке камуфляжного цвета, надетой поверх бардового фирменного свитера, и в военных ботинках. Зимой местонахождение Карен легко было отыскать по следам с отпечатками букв: «Армия США».

Карен работала в таком темпе, какого нормальному человеку не достичь никогда. Пока я рубил один пучок салата, она успевала покрошить десять.

- Разделим работу пополам, - говорила мне Карен, - ты помой килограмм картошки, а я - остальные пять.

- Разве один килограмм это половина?

- Ты все равно больше не успеешь.

Я мыл, пытаясь успеть. Хватался за новый клубень, не домыв старого. В итоге картофелины Карен блестели как слитки бронзы. А мой килограмм выглядел так, будто его только что вырыли из земли.

Недоделок Карен не любила. Увидев, что ее задание выполнено на недостаточно высоком уровне, она говорила:

- Армия - вот чего тебе не хватает! Там за такое знаешь что делают?

- Слышал, - угрюмо отвечал я.

Нагрузив вымытой картошкой ведра, мы отправились на кормление.

Я с трудом нес одно ведро, Карен без труда два.

- Учти, в любую секунду может случиться нападение, - сказала она вдруг.

- Почему? - удивился я.

- Ты, кажется, забыл о мировом зле, - нахмурилась Карен. - Каждый момент ты должен быть готов к тому, чтобы спасти мир!

Нет, к этому я был совсем не готов.

Мне рассказывали, что Карен тоже приехала на остров в качестве студентки. Прослушав лекции об исчезающих видах, она подошла к директору зоопарка Джереми Маллинсону и сказала:

- Возьмите меня на службу. Личным примером я покажу, как нужно спасать животных. Жизни не пожалею!

- Зачем же сразу «жизни»! – ответил директор. – А вот личный пример - дело важное.

И верно, если б все работали так же, как Карен, в мире бы не осталось места злу. Но меня бы в этом мире тоже уже не было. Я бы умер от перенапряжения. Сгорел как свечка.

- В Америке Даррелла никто не читает, - сказала мне Карен, продолжая легко подниматься по холму.

- Как же так? - удивился я. - У него же такие замечательные книги!

- Плохо пиарили, - объяснила Карен. - Надо было сначала вокруг автора какой-нибудь скандал устроить, а уж потом книги продавать. Обычно у нас так делают.

Сраженный этими словами, я надолго замолчал.

Тем временем Карен занесла свои десять кило на горку и остановилась, поджидая меня.

Я постарался убыстрить шаг, но безрезультатно. Мало того, что мне приходилось подниматься в горку, вдобавок ведро сильно оттягивало руку. В нем лежали три кило картошки и два - моркови. Из кармана моего комбинезона торчал пучок салата. Добравшись наконец до Карен, я едва не рухнул к ее ногам.

- Что устал? - спросила она, глядя на мою сгорбленную фигуру.

- Совсем чуть-чуть. Почти нет. Уже отдохнул.

- Тогда вперед! Раз-да, раз-два. Шире шаг!

Я попытался делать свой шаг шире, но тяжелое ведро его сильно укорачивало.

- Смотри по сторонам! - напоминала то и дело Карен. - Не забывай о мировом зле!

Я смотрел по сторонам, но мирового зла не видел. Вокруг были в основном животные и мирные на вид посетители.

Продолжая выискивать потенциальные угрозы человечеству, мы миновали сувенирный магазин и подошли к медвежатнику.

С виду он напоминал средневековую крепость. Только в настоящих крепостях окна узкие, а тут - огромные, как в ресторане. Через самое широкое окно, расположившись перед ним как перед телевизором, наружу глядел редкий южно-американский медведь с белыми обводами вокруг глаз. Он с интересом следил за потоком посетителей и иногда очень эмоционально ухал - видимо, потрясенный популярностью зоопарка.

При нашем появлении медведь поднялся со своего кресла-бревна. Уткнувшись в стекло черным носом, он стал смотреть, как Карен дергает рычаг, изолируя выгул от внутренней части медвежатника, а затем открывает дверь зимника.

Помещение зимника даже отдаленно не походило на берлогу. На засыпанном почерневшими опилками цементном полу лежал синий пластмассовый медведь без одной лапы.

Карен опустила ведро и сурово посмотрела на меня.

- Ставлю тебе задачу. Подмети здесь все и засыпь пол новыми опилками. Они в подсобном помещении. Там же метла и бак для мусора. Есть вопросы?

- Никак нет! - Я уже понял, что с ней себя надо вести по-военному.

- Тогда исполняй!

- Слушаюсь!

Карен направилась к выходу, но в дверях вдруг обернулась.

- И не забывай...

- Я помню! - Лицо мое исказила ненависть сразу ко всем врагам человеческого общества. Я выгнул грудь и выпалил: - Мировое зло!

Карен кивнула и вышла наружу.

Вздохнув, я вынес из подсобного помещения метлу и бак для мусора.

Тут через решетку, отделяющую внутреннюю часть медвежатника от внешней, заглянул его обитатель, видимо, надеясь понаблюдать за процессом уборки. Однако, едва я начал мести, помещение наполнилось сухой пылью и медведь, закашлявшись отошел от перегородки. Через пять минут видимость в зимнике сократилась до одного метра. В застлавшем его сухом тумане можно было вешать не то что топор, а целый древообрабатывающий станок. Ища спасения от пыли, я время от времени подходил к решетке и, опустившись на карачки, дышал свежим воздухом. И тогда я видел сквозь решетку медведя, который снова сидел перед окном-телевизором.

Собрав опилки в бак, я выставил его на улицу - дожидаться мусорного трактора, а сам вернулся в зимник. Оставалось совсем немного работы. Я вытащил из подсобного помещения объемистый мешок, развязал его горловину и засыпал пол ровным слоем свежих, вкусно пахнущих опилок.

Плодами моей деятельности Карен, кажется, осталась довольна. Во всяком случае, она не ругалась.

Снова совершив сложную комбинацию из открытий и закрытий различных задвижек, Карен перегнала медведя в чистый зимник, и мы принялись приводить в порядок внешнюю часть медвежатника.

Я собирал объедки и еще кое-что, а Карен мыла окна в стене, огораживающей выгул.

Время от времени я заглядывал сквозь решетку в зимник и видел, что медведь, прижав когтями пластмассового медведя, отгрызает ему вторую лапу.

Карен, моя очередное окно, подозрительно смотрела на проходящих мимо медвежатника людей. Заметив ее взгляд, посетители ускоряли шаг и скрывались в сувенирном магазине.

Завершив уборку медвежатника, мы отправились к бабируссам.

К бабируссам я шел совсем по-солдатски, ать-два, ать-два! Я уже готов был запеть песню «У солдата выходной - пуговицы в ряд...», когда Карен скомандовала:

- На пра-во!

Мы повернули и подошли к зданию с крышей, напоминавшей раскрытую книгу корешком вверх.

- Стой, ать-два!

Я воспользовался передышкой и поставил ведро на землю.

- Теперь ты должен весь превратиться во внимание. Превратился?

- Превращаюсь.

- Ты знаешь, кто такая бабирусса?

- Дикая свинья, - ответил я. - Из Индонезии.

- Правильно. Но кроме того она еще и опасное животное.

Студентам входить к бабируссе категорически запрещается. Во избежание.

- Я тогда снаружи постою.

- Постоишь, - согласилась Карен. - И помоешь окна бабируссника. Вода за углом.

Подхватив бак для мусора и метлу, Карен зашла в зимник.

«Чем же это свинья может быть опасна? - удивлялся я, набирая воду. - Она же не медведь все-таки. Почти домашнее животное. Хавронья».

Размышляя, я намылил окно, нащупал в воде стеклоочиститель и стал им водить по стеклу. Сверху и вниз, сверху и вниз.

«Свиньи в смысле уборки лучше многих, - думал я. - У тигра, конечно, лучше не убираться. А у свиньи, у свинюшечки, у хрюшечки - можно».

Вдруг из глубины помещения выдвинулась какая-то гигантская картофелина и прижалась боком к стеклу.

- Э, э! - постучал я стеклоочистителем. - Не пачкай стекла!

По картофелине, как по морю, пробежала мелкая рябь. Серое тело медленно повернулась, и я увидел рыло, усеянное белыми проростками, какие бывают у зацветшей картошки.

Рыло хрюкнуло и ударило проростками в стекло.

Я шарахнулся в сторону. Стеклоочиститель упал в ведро. Оно повалилось, забрызгав водой стену. Окоченев, я слушал, как бабирусса молотит по окну клыками. Тук! Тук! Всего клыков было четыре.

Вдруг на картофельный бок опустилась желтая метла и отодвинула бабируссу от стекла.

Медленно я подошел к стене, поднял ведро и стеклоочиститель. Нужно было снова идти за водой.

«Медведи, на них хоть смотреть приятно, - думал я, - а эта вся лысая какая-то. Шершавая».

Набрав воду, я продолжил мыть окно. Однообразные движения нагоняли сон. Сверху вниз, сверху вниз.

Вдруг в глубине за витриной снова что-то зашевелилось и поплыло к стеклу. Теперь из темноты выдвинулись сразу два рыла и прижались ноздрями к прозрачной поверхности. Пятачки у них были такими огромными, что их правильнее было бы назвать червонцами. Теперь клыков за стеклом было восемь.

«А ну как они этими всеми клыками по стеклу грянут! - подумал я. -Лучше отойду».

Я отошел - и свиньи тут же отодвинулись в глубину. Я снова шагнул к стеклу - свиньи повторили мой маневр. Я шагнул назад - бабируссы отступили.

«Интересно как! - думал я, двигаясь то к стеклу, то от стекла. - Это они, наверное, территорию от врага защищают».

Мне стало смешно оттого, что бабируссы приняли меня за врага.

Вдруг хлопнула дверь и из нее шагнула Карен с метлой наперевес.

- Зверям нервную систему расшатывать? Это что тебе, игрушки?

Я опустил глаза, горько раскаиваясь в своем поведении. Зря я, конечно, раздражал зверей. Кроме того, стекло осталось недомытым.

Карен покачала головой.

- Это задание могло стать для тебя последним!

- Неужели стекло бы не выдержало? - испугался я.

- Стекло здесь как железо, двадцать миллиметров. А вот я могла сорваться. И получил бы ты у меня тогда за практику букву «F»!

- Нет, нет, - я в ужасе отшатнулся, - хотя бы «D»!

- Посмотрим, посмотрим, - ворчала Карен, запирая дверь бабируссника. - Посмотрим, как ты валлаби накормишь.

Загон белогрудых валлаби из семейства кенгуровых находился на участке, густо заросшим лесом. Пока мы шли туда, Карен объясняла:

- В кормлении валлаби ничего сложного нет. Берешь салат... Ты его, кстати, не потерял?

Я пощупал карман.

- Нет.

- ...и разбрасываешь как можно шире по загону. Чтобы всем досталось, и между валлаби не возникло потасовок.

- Потасовок?

- Они же дерутся как боксеры. Встанут на хвост и машут кулаками. Ну, давай, иди.

Осторожно я перешагнул невысокий заборчик кенгурятника и шагнул в лесок.

Сначала валлаби кинулись от меня врассыпную. Но вытащенный из кармана пучок салата заставил их изменить поведение, и они стали стягиваться ко мне, по-кроличьи прижимая лапы к груди.

Следуя приказу Карен, я пошел по загону, разбрасывая листья салата. Но как я ни старался швырнуть их подальше, легкие листья падали у самых моих ног. Едва салат касался травы, из сопровождающей меня толпы сумчатых выпрыгивало какое-нибудь животное, хватало добычу и удирало со всех ног в лесок. Однако через пять минут кормления мне стало казаться, что салат подбирает все время один и тот же валлаби, ведь выглядели они совершенно одинаково.

Последний лист обнаглевшие сумчатые вырвали прямо из моих рук.

Цветы на лужайке перед домом Даррелла угасли, как свечи. Кусты жасмина сбросили листья, открыв свои стволы похоже на изломанные телевизионные антенны. Садовых птиц сменили чайки. Все вокруг куда-то двигалось.

Я не остался в стороне от общего движения и перешел из Отдела млекопитающих в Отдел птиц.

Войдя в кормокухню птичьего отдела, я сразу натолкнулся на знакомое лицо. Оно было бородато, усато и глядело сквозь огромные очки.

- Крис!

- Стас! Неужели к нам. На сколько? На неделю?

- На две, Крис.

- Вот хорошо! Иди на первую неделю ко мне.

- Я с радостью, Крис.

- Сейчас вареные яйца на терке натру и пойдем балийских скворцов кормить.

- А мне пока что делать?

- Познакомься пока с нашими ребятами. Вот справа от меня стоит Глин Янг. Глин, это Стас.

- Здравствуйте.

Стоявший справа от Криса мужчина в синем свитере недовольно дернул плечом.

- Как мне этот МЦОСП надоел! Надеюсь, ты не будешь со мной работать?

- Не обращай внимания, - сказал Крис. - У него сегодня плохое настроение.

- У него всегда плохое настроение, - добавила женщина с острым носом, которая промывала в раковине кукурузу.

- Это точно, - засмеялся Крис. - Кстати, эту женщину зовут Хилари, ее муж в Отделе млекопитающих работает.

- Я его знаю, - кивнул я.

- Знакомимся дальше. Вот Рис Линд, он из Канады приехал. Рис, оторвись на секунду от капусты. Это Стас. Он из России.

Плотный мужчина в бардовом свитере повернулся ко мне и помахал рукой, облепленной кусками зеленых листьев.

- А вон тот старик, который моет яблоки, - он показал на пожилого смотрителя с внешностью Санта-Клауса, - это Шеп. Шеп! Ше-е-е-е-е-еп!

Старик повернулся к нам и, умело изобразив изумление, смешанное с неподдельным восторгом, бросился ко мне через всю кухню.

- Позвольте ручку? Какая радость! Оч-ч-чень рад. Оч-ч-чень. Нельзя ли автограф?

- Крис, - сказал я, смеясь, - мы с Шепом уже знакомы. - Он к нам в МЦОСП приходил по телефону звонить.

Крис сердито посмотрел на Шепа.

- Вот не можешь не поставить человека в дурацкое положение? Да?

- Да, - скромно сказал Шеп, возвращаясь к раковине.

- Ну ладно - вздохнул Крис, - пойдем моих подопечных кормить.

Кроме балийских скворцов на попечении Криса находились маврикийские пустельги, палаванские фазаны, три вида попугаев и птицы с прекрасным названием «розовые голуби».

Голубь и обычный-то - птица красивая. А уж каков розовый! Крылья серые - цвета асфальта, спина и грудь - облака, подожженные закатом. Вокруг глаз красные ободки. Красивый! Ох, красивый! Но глупы-ы-ый! Весь ум от своей красоты потерял. Розовый голубь - птица большая. Больше вяхиря и уж куда больше городского сизаря. А голова - с орех. Головка. Какой в ней может быть ум? Одни эмоции.

- Ты к розовым голубям не заходи, ладно, - попросил меня Крис.

- Ладно, а почему?

- Со страху убиться могут.

Точно сказано. Даже когда мы проходили вдоль клеток, голуби взлетали с насестов и с лету бились о сетку.

- Клетки маленькие, - объяснял Крис, - а голубь - птица больших пространств и маневрировать здесь не может. Да и нервы никуда не годятся. Человек с такими нервами давно бы свихнулся.

Странно. В Москве на сизарей чуть не наступаешь, всегда под ногами вертятся. Хотя, вроде, птицы вольные. А эти голуби никогда открытого неба не видели, крылом свободного воздуха не пробовали. И все же шарахались, от смотрителей, как от огня. Смотрителям, конечно, было обидно.

- С детства каждого знаю, - огорчался Крис. - С пеленок, можно сказать.

Он показывал мне свои ладони, на каждую из которых могло сесть по два голубя:

- Вот этими руками растил! Где же благодарность? Нету!

- Зато дело нужное, - утешал я его.

- Нужное, - соглашался Крис. - Но благодарности все же хотелось бы!

Какая там благодарность! Не было даже признательности. Когда огромный Крис входил с кормушкой в клетку, у голубей начиналась паника. В каждой клетке имелись окошки в зимники. Другая птица сразу нырнула бы в зимник и пересидела там уборку. Но бьющиеся в истерике голуби в окошко попасть никак не могли. Пух и перья летали по клетке и, кружась, опускались на голову Криса. Можно было подумать, что от горя он седеет на глазах.

Приятно после такого сумасшествия убраться у толстоклювых ар. Эти-то людей совсем не боятся. Скорее люди их опасаются. Любопытные птицы любят, если так можно сказать, попробовать все на зуб. Клювы у них похожи на разводные газовые ключи и, кажется, ими можно перегрызть все что угодно, хоть трубу. Оставалось лишь удивляться, почему ары, обладающие подобными инструментами, до сих пор не разломали свою клетку и не улетели на волю. Вероятно, их вольер делали по особому заказу, из сверхпрочного сплава.

Забравшись в вольер, я первым делом посмотрел, где находятся попугаи? Они висели вниз головой, зацепившись лапами за сетчатый потолок.

Птицы с интересом смотрели, как я сыплю в сито песок и машу им над землей. Самый крупный попугай развернул свой «газовый ключ», каркнул вороной и по сетке спустился на землю. Подойдя ко мне, он свистнул скворцом и схватил клювом сито. Оно тут же застыло на месте. Отпустил - задвигалось. Схватил - снова остановилось. Люди добрые, интересно-то как!

Тут мне понадобилось перейти на новое место. Я осторожно потянул сито. Но ара не разжал клюва и поехал за ситом, вычерчивая ногами на песке длинные полосы.

Через десять минут, когда я закончил работу, дно клетки покрывал сложнейший узор из линий, пересекающихся, переплетающихся и завязывающихся узлом. Они напоминали знаменитые рисунки из американской пустыни Наска.

Ближе к вечеру, переделав немало полезных дел, мы с Крисом отправились менять насесты у балийских скворцов.

Эти птицы - белые, словно чайки, и на голове у них бурные хохлы. Глаза каждого скворца охватывает синяя кожаная маска вроде той, что носил благородный разбойник Зорро. Клюв-зубило браво торчит из-под маски, выискивая, что бы такое раздолбить? Кто бы решился назвать такого молодца ласковым словом «скворушка»?

Драться балийские скворцы к нам не лезли, но старались держаться на виду. Они как бы случайно поворачивали к нам головы, и солнце предостерегающе вспыхивало на лезвиях их клювов.

Но мы и не собирались задерживаться у скворцов. Потому что день уже прошел, и скоро должна была наступить ночь. Из-за горизонта уже поднималось ее бледная голова - Луна.

Мне довелось со многими смотрителями поработать в Джерсийском зоопарке. Почти все они были очень обходительны и понимали, что студент, тем более из другой страны, не может не сделать что-нибудь не так. Почти, но все же не все.

Глин Янг был исключением. Студенты, поработавшие с этим человеком, не скрывая чувств, называли его тираном. Правда, тирания Янга преследовала благие цели. Хотя бы и таким жестоким способом, он все же немало содействовал сохранению редких видов.

Глин Янг был великим специалистом по уткам. Он знал уток мира, как свои пять пальцев, хотя уток гораздо больше. Кроме того, он мог определить любую певчую птицу Европы по песне и по одному ему известным признакам безошибочно устанавливал, из какой страны она прилетела. В области же изучения утиных он достиг вершин недосягаемых. Утки были его болью и его радостью. Но беседовать о них с Глином решался не каждый. Ибо первое же сказанное не так слово могло стать для инициатора разговора роковым.

Надо сказать, что постороннему человеку при взгляде на Глина никакие утки в голову никогда бы не пришли. Челюсть, выдвинутая вперед, развевающиеся по ветру кудри и огненный взор делали его похожим на русского царя Петра I. Конечно, Глин уступал ему в росте и развороте плеч, но силой воли и решительностью он был равен Петру. И если бы Глину нужно было построить второй Санкт-Петербург, он бы, без сомнения, его построил.

Однако у Глина были иные цели.

- Утки всего мира в опасности! - говорил Глин, когда мы шли с ним к пруду. - Люди борются с болезнями, с голодом, за мир во всем мире, но совершенно забывают об утках.

- Но мир во всем мире тоже важная вещь, - сказал я.

- Мир без уток? - гневно ответил Глин. - Кому он нужен?

- Я уток тоже люблю, - осторожно заметил я, - но к чему крайности? Можно и за мир бороться, и за уток, одно другому не мешает.

- Полумеры? - поморщился Глин. - Это меня не устраивает. Все или ничего!

Прудов в зоопарке было два. В одном из них, центральном, всегда стояла толпа кривоносых фламинго. Другой находился на дне оврага, изогнутого как еловый корень. Он тянулся от усадьбы, где жил Даррелл, до старого дубового леса в восточном конце зоопарка.

На дне оврага обитало несметное количество уток, множество гусей и журавлей. Глядя на эту обширную, разномастную толпу, сложно было поверить, что она состоит исключительно из редких видов.

Мы спустились в овраг. Глин вытряхнул в кормушку корм, затем, перевернув ведро, поставил его на землю и уселся сверху. Теперь он напоминал полководца Карла XII, ожидающего верхом на барабане начло Полтавской битвы. Я присел на лежавшее рядом бревно.

- За птицей надо наблюдать, - сказал Глин. - А-то у нас знаешь как некоторые кормят?

- Как?

- Швырнут корм - и пошли. Поела птица, не поела - это никого не интересует. А утка, я скажу тебе, существо чуткое. Она без внимания погибнуть может.

- Доброе слово и собаке приятно, - нашелся я.

- Не люблю собак!

«Конечно, - вспомнил я. - С ними же на уток охотятся!»

- Но ты у меня вызываешь доверие, - сказал вдруг Глин.

- Да?

- Да. Скажу тебе по секрету, - он быстро оглянулся и приблизил свое лицо к моему. - Я - утиный император!

- Ч-е-е-го?

- Вообще-то, я утка. Иногда обернусь селезнем - и в болото! Наныряюсь, жучков наемся и обратно в зоопарк. Мое место здесь, потому что утки в опасности. Ты знаешь что?

- Что? - спросил я, слегка отстраняясь.

- Иди ко мне в маршалы. Будем вместе уток спасать! Ты подумай над предложением.

- Обязательно подумаю, - сказал я, отодвигаясь на самый край бревна.

Вдруг Глин хлопнул себя по коленям и громко засмеялся. Я понял, что он умеет относиться к своей странной страсти с чувством юмора.

Между тем Глину и в одиночку удавалось сделать многое.

Например, он отправился на Мадагаскар и собственными руками поймал трех из пятисот оставшихся в природе мадагаскарских крякв. На озере, где они гнездились, человек развил слишком активную деятельность, и в ближайшем будущем существование этого вида должно было бы закончиться.

Теперь же мадагаскарские кряквы находились в зоопарке, под присмотром Глина, и это давало надежду.

В своей секции Глин все старался делать сам. Только тогда он мог быть уверен в благополучии своих подопечных.

- А-то другие так покормят, что в следующий раз кормить уже будет некого! - горячился он.

Однако ко мне Глин был вполне благосклонен. Я долго не мог понять, почему? Но потом сообразил.

- У вас в России живет много уток, - сказал как-то Глин. - Но наиболее интересен чешуйчатый крохаль. Только у меня пока мало сведений о нем.

- Достанем, - пообещал я.

- Нет связи с русскими учеными.

- Наладим.

В знак доброго расположения Глин предложил мне вместе с ним сложить «озерцо из камешков» в клетке ибисов. Я, конечно, с радостью согласился. Но когда мы зашли к ибисам, сразу пожалел об этом, потому что вместо «камешков», там лежали валуны, которые доходили чуть не до колена. Однако Глин сразу радостно закатал рукава и схватился за серую глыбу. В этот момент он особенно напоминал основателя Северной Пальмиры. Так и хотелось выкрикнуть пушкинское: «Здесь будет город заложен!»

- Сложим озерцо, будет, где птичке покупаться! - говорил Глин, краснея от натуги.

Он взвалил камень на живот и понес его животом на место намечающегося озера. Тем временем я успел подсчитать валуны. Их было тридцать.

Я закатывал рукава не так радостно, как Глин, однако тоже искренне хотел, чтобы птичке было, где покупаться.

Три стороны и верх вольера были затянуты сеткой. Четвертую закрывала гранитная стена с каменными полочками. На полочках стояли кривоносые ибисы и пристально следили за возведением озера. А за сеткой потихоньку собирались зрители. Никто не мог пройти мимо людей, ворочающих в клетке валуны.

- Генри, - сказала невысокая леди в шляпке, - смотри-ка, там за решеткой люди! Они камни носят! Зачем бы это?

- Это, Элис, новая экспозиция, рассказывающая о том, как труд сделал из обезьяны человека.

- Людей сотворил Бог! - возразила Элис.

- Это нас с тобой создал Бог, - ответил Генри. - А эти джентльмены добились человеческого облика упорным многовековым трудом. Пойдем лучше на лошадей Пржевальского поглядим!

Вот какие разговоры приходилось нам выслушивать, таская камни. Постепенно Глин так разошелся, что стал хватать сразу по два булыгана. Я же настолько устал, что двигался по клетке какими-то зигзагами. Мне уже казалось, что не я несу камень, а он меня.

Однако в тот день никто из посетителей не увидел озера в законченном виде. Когда последний, тридцатый, валун лег в каменный берег, зоопарк уже полчаса был закрыт. Но даже если бы кто-нибудь из зрителей и задержался, он бы все равно ничего не увидел в наступившей темноте. Хотя он, конечно, услышал бы, как Глин отряхнул руки и сказал:

- Завтра посмотрим, что получилось. Если не понравится, переделаем. Верно?

Три дня я проработал с Шепом. И все это время непрерывно смеялся. Еще на кормокухне млекопитающих мне рассказали о каких-то пластмассовых пальцах Шепа. И теперь мне захотелось узнать о них поподробнее.

- Показали бы свои пластмассовые пальцы, - намекнул я Шепу в первый день нашей совместной работы. - Очень хочется взглянуть.

- У меня нет пластмассовых пальцев! - удивленно ответил Шеп, а затем, склонясь к моему уху, добавил: - Но у меня имеется пластиковый мозг!

И он постучал пальцем в свой лоб.

Но пластмассовые пальцы у Шепа все же были. И мне довелось увидеть их в деле.

Как-то Шеп рубил капусту огромным ножом. Вдруг он вскрикнул:

- Эх ты! Обратно палец себе отрубил!

И действительно показал отрубленный палец.

Сначала я обомлел, но, присмотревшись, сообразил, что палец этот ненастоящий. Такие шутки не для слабонервных.

Шкаф Шепа, где он хранил кухонные принадлежности, был украшен яркими наклейками. «Сами мы не местные!» - гласила одна из них. «Турист! Не забыл ли ты дома свой котелок?» - спрашивала другая. «Не стой под стрелой!» - значилось на третьей, и чуть ниже стояла подпись: «Робин Гуд».

За время работы с Шепом я выслушал столько анекдотов, сколько не слышал за всю предыдущую жизнь. Между прочим, он рассказал, что его не раз путали с Дарреллом и просили у него автограф. И Шеп эти автографы с удовольствием давал.

- Мне это Даррелл официально разрешил, - объяснил Шеп. - Он даже предлагал сделать мне пластическую операцию и стать его двойником, чтобы взять на себя общение с публикой и прессой. Потому что ему из-за журналистов невозможно было работать.

Честно говоря, я отнесся к этой истории с сомнением. Спутать Шепа с Дарреллом мог только тот, кто никогда не видел Даррелла. Оба они, конечно, были бородаты, но борода бороде рознь. Даррелл обладал благородной бородой, почти профессорской. А растительность на подбородке Шепа отличалась буйством и отсутствием какой бы то ни было формы. Когда Шеп ехал на мотоцикле, его борода трепетала, как выцветший на солнце пиратский флаг.

- Йо-хо-хо! - кричал Шеп, выжимая рукоятку газа. - А ну-ка, леди энд джентльмены, сторонись!

Читателям будет небезынтересно узнать, что в том году Шепу исполнилось семьдесят лет.

Под конец моего пребывания в Отделе птиц меня «прикрепили» к Рису Линду - я помогал ему ухаживать за экземплярами, только что прибывшими из других зоопарков.

Этот человек оказался большим оригиналом. Он считал, что Канада - самая большая в мире страна, и поэтому смотрел на всех немного свысока. Впрочем, из-за своего высокого роста Рис и не мог смотреть по-другому.

Он был совершенно лыс. Но это Риса ничуть не портило, так как голова его имела такую же совершенную форму, какую имеет, например, куриное яйцо. Крупное тело Риса было прекрасной подставкой для такой головы.

Благодаря Рису мне удалось попасть в птичий карантин, размещенный в небольшом домике за пределами зоопарка. Вероятно, когда-то это здание служило амбаром. Теперь же здесь передерживали присланную из-за границы орнитофауну, выясняя, не прислали ли вместе с ней какую-нибудь заразу.

Войдя вслед за Рисом в карантинный домик, я увидел стоявшее поперек коридора квадратное корыто с опилками.

- Делай как я, - сказал Рис и наступил в опилки сначала одной ногой, потом другой.

Я послушно повторил действия Риса, а потом поинтересовался, что в этом корыте?

- Дезинфектант, он микробов убивает, - Рис задумчиво погладил свой блестящий подбородок. - Не все ведь страны такие благополучные, как Канада!

На стене коридора висело несколько белых врачебных халатов. Один из них Рис надел на себя, другой снял двумя пальцами и протянул мне.

- Надевай это, а потом бахилы.

Натянув пластиковые бахилы на резиновые сапоги, я последовал за Рисом вглубь дома.

В коридор выходило около десятка дверей с окошками. Рис поочередно открывал эти окошки и заглядывал в комнаты, где временно проживали приобретенные для зоопарка птицы.

- Так, здесь хорошо поели. Тут... семечки склевали, а кукурузу оставили. А в этой комнате опять ничего не едят! Чем же их эти французы кормили?

Рис аккуратно записал результаты осмотра в дневник, потом мы насыпали в кормушки свежий корм и поменяли в поилках воду. А птицы, видимо еще не пришедшие в себя после перелета, беспокойно прыгали над нами, оглашая дом испуганными криками.

В этот день я распрощался с Отделом птиц и, так уж вышло, что на следующее утро снова оказался на кормокухне «Мелких млекопитающих». Последнюю неделю курсов я работал с тем же человеком, что и в первую. С Элунед.

На этот раз мы убирали у воалаво или гигантских прыгучих крыс. Вот ведь дела! Эти звери, хоть и крысы, а ростом с небольшого кенгуру. Что бы сказал простой человек, увидев крысу такого размера? Он бы ничего не сказал. Он бы закричал. Только кричал бы он зря, потому что прыгучие крысы - одни из самых безобидных животных на свете. У них огромные уши лопухами и большие черные глаза. Но главное в прыгучих крысах, как понятно из названия, прыгучесть. Они безо всякого шеста могут взлететь на такую высоту, какая не снилась даже самому знаменитому шестовику Сергею Бубке.

В каком-то смысле эти крысы были птицами.

Прыгучих крыс Даррелл привез из последней экспедиции на остров Мадагаскар. Жилище им обустроили в длинном здании, где прежний хозяин поместья держал гидравлический пресс.

Где в настоящее время находится пресс, неизвестно. Зато каждому посетителю зоопарка ясно, что теперь в этом доме живут редкие мадагаскарские крысы, поскольку на нем висит специальная табличка.

Вольеры, в которых обитали крысы, были стеклянными и почему-то треугольными.

«В этом, наверное, есть какой-то смысл, - думал я. - Но какой?»

В полумраке, наполнявшем эту экспозицию, трудно было увидеть смысл треугольных вольер. Зато смысл самого полумрака, как ни странно, был ясен. Если бы посетитель пришел в здание крысятника ночью, он бы увидел, что помещение, где когда-то стоял гидравлический пресс, залито ярким светом. Посетитель, разумеется, поспешил бы в администрацию и сообщил бы, что служители позабыли выключить свет. Но что бы ответили на это в администрации?

- Уважаемый посетитель! - сказали бы там. - В помещении, где живут прыгучие крысы, установлена новейшая система контроля за освещением. Днем она отключает свет, а в определенные ночные часы, именно в определенные, включает! Понимаете? Мы делаем сутки наоборот!

- Зачем же нужны такие сутки? - удивился бы недогадливый посетитель.

- Затем чтобы вы, дорогой вы наш человек, уважаемый вы наш посетитель, смогли бы днем увидеть это ночное животное! Ведь в ночные часы наш зоопарк не функционирует!

- Вон оно что! - ответил бы тот человек и поблагодарил бы администрацию зоопарка за заботу о нем, о посетителе.

А вот понять, почему здесь вольеры треугольной формы, оказалось сложнее. Но и в этом, как оказалось, был свой смысл. Уже после того, как из здания исчез гидравлический пресс, но еще до того, как появились крысы, тут жили человекообразные обезьяны орангутанги.

Орангутангов, как и людей, очень занимает жизнь соседей. И вот, чтобы обезьяны в неволе не скучали, для них сделали вольеры особой формы, которая обеспечивает сквозной просмотр всей экспозиции. Мне рассказали, что оранги отнеслись с большим интересом к такому конструкторскому решению.

А крысам-то что? Во-первых, их жизнь соседей не интересует, а во-вторых - какие в темноте соседи?

Кормление крыс было делом простым. Уборка тоже особых сложностей не представляла. И все обошлось без накладок. Лишь в последний день, выходя из здания, я сильно ударился головой о прикрепленную к низкой притолоке табличку. На ней было написано «Майнд зэ хэд!», что значит «Берегите голову!».

А дни проходили... Но нельзя сказать, чтобы они проходили зря. В последний месяц нашего трехмесячного курса мы успевали не только поработать в зоопарке, но и в библиотеке посидеть, и понаблюдать за животными, о которых писали курсовые.

Вольер, где обитали «мои» лемуры вари, располагался так удобно, что я мог бы наблюдать за ними прямо из окна своей комнаты. Но я не ленился подойти поближе. Больше того, каждый день после обеда я вытаскивал из гаража МЦОСПа неимоверной длины стремянку и не без трудностей устанавливал ее у сетки «Лемурьего края». Затем я засовывал тетрадь с ручкой за пазуху и взбирался на значительную высоту.

Нельзя сказать, чтобы посетители зоопарка не удивлялись человеку, сидящему посреди зоопарка на трехметровой стремянке. Зато «Лемурий край» я видел от кромки до кромки.

В первый день наблюдения за лемурами я долго не мог решить, какие именно стороны их жизни мне нужно изучать? Конечная моя цель была проста - выяснить, на сколько процентов вари и катты используют территорию вольеры, и как относятся друг к другу. Я, разумеется, и без всякого исследования мог сказать, что друг к другу они относятся плохо, а территорию используют хорошо. Но не этого требовал от нас профессор Фа! Ему нужны были не слова, а факты! И чтобы доказать эту очевидную вещь, мне пришлось просидеть на стремянке три недели.

Я нарисовал подробную карту «Лемурьего края» и разбил ее на квадраты. Затем я придумал буквенные обозначения для всех лемуров и принялся через каждые десять минут отмечать на карте их местоположение, выясняя, как оно меняется в течение дня. От этого можно было сойти с ума.

Однако со временем я обнаружил, что у работы над курсовой есть не только отрицательные стороны. В «Лемурьем краю» разворачивались такие драмы и такие комедии, что временами мне казалось, что животные разыгрывают передо мной спектакли по неизвестно кем написанным пьесам.

Членов семьи вари было шестеро: известная нам Бандерша, супруг Бандерши, три сына Бандерши и ее дочь. Бандерша была главной и держала родственников в «ежовых рукавицах». Особенно доставалось старшему сыну, поскольку мамаша считала его лоботрясом и паразитом.

- Паразит! - как бы кричала она, отвешивая старшему сыну очередную оплеуху. - Здоровый лоб вымахал, а все на материной шее сидишь. Тунеядец! В твоем возрасте другие уже сами себе на харчи зарабатывают. А ты все с матери тянешь!

- Так нас же бесплатно кормят, - как бы оправдывался старший сын. - Вы-то тут, мамаша, причем?

- Матери грубить! - орала Бандерша, накидываясь на сына с новыми побоями. - Жизнь моя на тебя, лоботряса, потрачена! А благодарности никакой!

Супруг Бандерше в этом черном деле никогда не помогал. Однако и остановить ее не пытался. Он принадлежал к позорному слою «равнодушных».

«А что я могу поделать? - думал, наверное, он. - И с женой драться неловко, и с сыном не хочется. А третьего не дано».

Средний сын и младший горячо сочувствовали старшему брату. Они понимали, что скоро вырастут и тоже превратятся в «паразитов» и «лоботрясов».

Дочь же всем сердцем была с матерью, старалась во всем походить на нее и поэтому пользовалась горячей любовью родительницы. Она на глазах становилась такой же низкой, подлой и, позволю себе сказать, бесчеловечной, как мать.

Когда Бандерша колотила сына, дочь подливала масла и наскакивала на него с претензиями. Печально, что такие постыдные явления еще встречаются в лемурьем обществе.

Однако катты сумели омыть бальзамом мою, израненную варями, душу. Их семья оказалась образцовым коллективом. Девизом катт было «Один за всех и все за одного!» Спаянные длительным противостоянием с соседями, они делили все поровну и делали все сообща. Они вместе ели, вместе грелись на солнце и вместе убегали от варей. Можно сказать, что они жили артелью. К выходкам своих сожителей катты относились философски, что обеспечивало им сохранность нервной системы и правильное пищеварение. Плохо было лишь то, что я не мог отличить одного кошачьего лемура от другого. Они походили друг на друга как клоны.

С варями, в этом смысле, было проще. Тела их тоже имели одинаковую окраску, но зато количество полос на хвостах оказалось разным. Я даже нарисовал себе эдакий «определитель варей». Правда, единственным ракурсом, который мог охватить расположение всех пятен на телах животных, был ракурс сверху, и поэтому мне пришлось изобразить лемуров в позе морской звезды.

Джейн, увидев мой определитель, предложила добавить к нему надпись «Задавленные на дорогах Мадагаскара» и печатать на футболках, обещая немалые барыши.

- Входите в дело, - предложил я. - Доходы пополам.

Джейн подсчитывала возможные колоссальные доходы, но соглашаться не спешила.

- Почему же? - удивлялся я.

- Я работать не люблю, - призналась наконец Джейн. - Я ленивая.

Собрав все нужные сведения о лемурах, я слез с лестницы и засел в библиотеке. Там я принялся чертить графики и писать такие пояснения:

«Как видно из графика А, в 11.00 все лемуры вари находятся в квадрате B-2, потому что здесь ведется кормление животных. В этот момент территория вольера используется крайне неэффективно. Однако уже через десять минут вари наблюдаются в квадратах C-2, C-3, D-3, D-5, G-3. Они бегут к кошачьим лемурам с целью захвата их кормов. Эффективность использования площади вольера резко повышается».

Моя курсовая на глазах превращалась в качественное научное исследование. И Фа был прав, когда утверждал, что опыт работы над курсовыми пригодится нам в будущем.

Теперь с помощью графиков я могу доказать все что угодно. И в жизни мне это очень помогает.

Другие ребята тоже не ленились. Мриген наблюдал за ай-аями. И, хотя при этом он сидел не на стремянке, а на стуле, наблюдать ему было сложнее, чем мне. Во-первых, потому что в «Ночном мире Мадагаскара», где жили ай-аи, было темно. А во-вторых, потому что ай-аи не любят, когда за ними наблюдают и в такие дни почти не выходят из домиков. У Мригена тоже была карта вроде моей, разбитая на квадраты. Но по этой карте выходило, что ай-аи используют только два квадрата из девяти. А именно, те, где стоят их домики.

Део было легче. Потому что он сидел в библиотеке и ни за кем не наблюдал.

- А какая мне маза змей наблюдать, если до меня их вон сколько разных чуваков наблюдали? - сказал он. - Я лучше с какой-нибудь книги текст перекатаю, и все будет пучком.

И, не откладывая дела в долгий ящик он переписал в курсовую очерк об африканских гадюках, из книги знаменитого зоолога Бернгарда Гржимека.

- Лучше-то все равно не напишешь, - справедливо заметил Део.

А Кумар писал не только о животных, но и о людях. Тема его курсовой была такая: «Взаимоотношения публики и полусвободных тамаринов».

Вот ведь интересно! Оказывается, не все животные Джерсийского зоопарка безвылазно жили в клетках. В вольерах львиных тамаринов имелись окошечки, через которые приматы могли выбираться наружу. Интересно, что при этом из зоопарка они никогда не убегали. Теплые домики и чашки с подкормкой всегда притягивали их назад. Свобода тамаринам была предоставлена, конечно, неспроста. Их предполагалось отправить в Бразилию, в заповедник, где тамарины когда-то жили, но затем были истреблены. Однако сначала животным надо было научиться выживать без помощи людей. Уметь самостоятельно спасаться от хищников, находить укрытие в дождь и в бурю, отличать съедобные растения от ядовитых.

С самого начала этого уникального эксперимента стало ясно, что даже полусвободным тамаринам грозят нешуточные опасности. Целыми днями в небе над зоопарком летали высматривающие поживу чайки. Кроме того, на остров время от времени обрушивались бури и сильные снегопады.

Но маленькие бразильские тамарины показали, что умеют побороться за себя и за свою полусвободу. Уж насколько чайка хитра и проворна, но тамарины оказались еще хитрее и проворнее. И неудивительно: чайка - птица, а тамарин - обезьяна, дальний родственник человека. Маленькие приматы чувствовали свое преимущество перед чайками и доходили до крайней степени наглости. Нередко они забирались на крышу кормокухни у дома Даррелла и неторопливо там прогуливались. Они задумчиво поглядывали по сторонам, разминали пальцы лап, приводили в порядок шерсть, делая вид, что не замечают парящих в небе врагов. Чайки же, завидев тамарина, складывали крылья и одна за другой неслись вниз, как самолеты-штурмовики. Но тамарины неизменно успевали спрыгнуть с крыши и, юркнув в какую-нибудь дырочку, глумились над пернатыми хищниками. Ни поганок, ни волчьей ягоды, произраставших в лесистой части зоопарка, тамарины не ели, а в бурю и в снег отсиживались в домиках.

Тут бы взять, да и отправить их в Бразилию. Но оказалось, что сделать этого все-таки нельзя. По той же причине, о которой упоминал Томи, рассказывая о бонобо. Полусвободные тамарины совершенно не боялись людей. Больше того, они были щипачами. Но если настоящие щипачи стараются воровать незаметно, то наглые тамарины «щипали» сумки на глазах у их обладателей. А посетители, вместо того чтобы отогнать зарвавшихся приматов, раскрывали сумки пошире, да еще и карманы оттопыривали:

- Боб, сфотографируй, как он в карман лезет! Смотри, смотри! Вот умора!

Но вряд ли так же будет восторгаться бразильский фермер, у которого тамарины станут воровать бананы и гуаяву. Нет, не будет он кричать: «Во дает!» и фотографироваться с тамарином на память. Скорее всего, он достанет ружье и прихлопнет грабителя на месте.

Поэтому, как это ни печально, полная свобода полусвободным тамаринам пока не светит. Было, правда, интересное предложение - платить крестьянам за убытки, нанесенные обезьянами. Но, кто докажет, что бананы съели именно тамарины, прилетевшие с Джерси?

Когда данные, необходимые для моей курсовой, наконец были собраны, я начал обрабатывать их на компьютере.

До приезда на Джерси я с подобной работой не был знаком. А тут вот познакомился. И возможности электронного интеллекта меня потрясли, потому что оказались намного выше моих собственных.

Начиналось все трудно, и каждый день работы с компьютером превращался в битву круглой головы с квадратной. Я нажимал кнопки, ожидая от «компа» в любой момент какой-нибудь подлости. И не без оснований - он несколько раз отключался в самый разгар работы и в одну секунду уничтожал плоды моих многочасовых усилий. В такие моменты по нему очень хотелось чем-нибудь съездить. Чтобы не отключался, когда не надо. Я восстанавливал уничтоженную компьютером курсовую раза три. Причем с каждым разом все быстрее. Заметив эти успехи, сокурсники стали обращаться ко мне за помощью, когда и у них что-то не ладилось с «компами». В последние дни курса дело дошло до того, что Мриген и Кумар, проводившие почти круглые сутки за компьютером, стали поднимать меня по ночам, для того чтобы я привел в чувство зависшую технику и нажал на «нужную» кнопку. А я не знал, какая из них нужная. Но нередко, потыкавшись туда-сюда, я случайно нажимал именно то, что требовалось, и компьютер «отвисал». Однако запомнить эту удивительную кнопку я так и не смог.

Первый снег выпал за несколько дней до нашего отъезда. Зато падал он снежинками крупными, как мячики для пинг-понга.

Кумар брал снег в горсть и изумленно смотрел, как белые хлопья тают в его коричневой ладони. До этого ни он, ни Део, ни Наянго снега не видели.

Я хвастался тем, что в России снег лежит шесть месяцев в году, но хвастаться, конечно, было глупо. Потому что наступили наши последние дни на Джерси.

В тот день, когда выпал первый снег, улетел Томи. Как-то сразу, не попрощавшись, исчез он из усадьбы. Я почти все время стал проводить с однокурсниками, будто мог этим удержать их на острове.

Наянго провожали весело, ехали с песнями до самого аэропорта.

А через день в усадьбе остались только я и Део.

Когда настало время ужина, мы по привычке сели за разные столы, но я быстро перебрался к Део. Ужинать вдвоем было грустно до слез.

- Не кисни, чувак, - советовал Део, - все будет пучком.

- Не буду, - отвечал я, а сам продолжал «киснуть».

Из опасения, что я просплю самолет, Олуэн одолжила мне огромный будильник, похожий на барабан.

- Это проверенный будильник, - сказала она. - С ним еще никто не проспал.

Действительно, утром он устроил такой перезвон, что из зоопарка отозвались лемуры вари.

Гремя сумками, я скатился в кухню, где меня уже ждал профессор Фа.

- Ничего не забыл?

- Кажется, нет.

Мы уже залезли в маленький фольксваген «Жук», когда из усадьбы выбежал Део в голубой пижаме.

Я вышел из машины, и мыс Део обнялись на прощание.

Когда машина доползла до поворота на шоссе, я обернулся и посмотрел назад. Део все стоял в тапочках на снегу, и на его голубую пижаму садились белые хлопья.

Словарик трудностей языка, которым написана книга «Остров, одетый в джерси»

Атомиум - См. атом.

Атом (греч.) - мельчайшая частица химического элемента, которой посвящено одно из крупнейших в Европе сооружений - Атомиум. Оно изображает молекулу железа и достигает высоты 120 м. Символ города Брюсселя.

Дегельминтизация (греч.) - курс лечения, направленный на очищение организма от паразитов. Справедливости ради следует заметить, что не все паразиты вредные. Например, в кишечнике термитов обитают жгутиконосцы, помогающие своим хозяевам переваривать древесину. Если термита избавить от этих «паразитов», он попросту погибнет от несварения.

Джерси (англ.) - Автор изучил множество словарей и, наконец, нашел такое определение: упругое мягкое трикотажное полотно петельного переплетения из различных материалов. Однако, что в честь чего названо - полотно в честь острова или остров в честь полотна - автор так и не понял.

Консервейшн (англ.) - охрана природы. Интересно, что природу любят все, но ее сохранению это почему-то не помогает.

Конверсейшн (англ.) - беседа; то, с чего начинается охрана природы, и чем она обычно заканчивается.

Полуобезьяны (рус.) - Неверно думать, что на одну половину это обезьяны, а на другую какие-то иные животные. Если читатель хочет узнать, как думать верно, он может зайти в Просветительский отдел Московского зоопарка, и там ему объяснят.

Просветительский отдел (рус.) - отдел в котором работают самые светлые сотрудники зоопарка. Автор настоятельно советует читателю при посещении зоопарка обращаться в Просветительский отдел.

Реинтродукция (англ.) - возвращение животных в среду, где они обитали раньше. Большая проблема реинтродукции в том, что этой среды почти не осталось.

Эндемик (фр.) - вид, который обитает только в определенной области и больше нигде. Например, лемур вари - эндемик острова Мадагаскар. А мы с вами - эндемики планеты Земля.

Станислав Востоков

Страница автора ◄ Поэзия и проза ◄ ► Вернисаж ► Серебряный век ► Эзотерика

Остров, одетый в «джерси»

Вместо предисловия

Словарик трудностей языка, которым написана книга «Остров, одетый в джерси»

Станислав Востоков