Иллюзия реальности

Обрывок телефонного разговора:

- ...Танюш, а в этот свой "закуточек" ты еще ходишь?

- Пока... И каждый раз мой благоверный потом ворчит. Нечего, говорит, хватит... на здоровье будущего ребенка отразиться может.

- И правильно.

- Да. Если б не жалко было Коринну. Кроме меня у нее и близкого-то никого нет. Конечно, тебе она кажется странной, но... И стул мой опустеет, и она обидится... А обижать ее ох как не хочется. Вот ты не веришь, а она очень даже многое может. Как вспомню ее глазищи, когда она в ударе, - мороз по коже. В общем, как быть - не знаю.

- Слушай, а если ей взамен тебя кого-нибудь подсунуть?

- Кого? Надо же, чтоб человек вписался.

- Ну, подумай!

- Кого-нибудь из натур чувствительных, романтичных...

- Постой-ка, Танюша, а у вас в конторе бродит один такой... не от мира сего.

- Ты о ком?

- Ну, этот... у экономистов... вечно взъерошенный, вспомни.

- А-а... Найденов. Имя забыла. Кстати, что-то его давно не видно. Может, заболел? Или уволился? И, потом, как ему сказать? Не брякнешь же с ходу - так, мол, и так. И с Коринной согласовать надо. Ладно, подумаю. Телефон его в "кадрах" спрошу. Может быть, может быть...

Я ничего не имею против того, чтобы иногда поболеть. Но не так же сильно, и не на стыке месяцев, когда шеф без меня, как без рук... то есть без языка... Кто там на телефоне дежурит сейчас?

Декабрь сеет за стеклами снежную пыль.

В комнате сумрачно. От огромных окон, иногда кажущихся дурацкими до нелепости, иногда мнящихся единственной отрадой, но всегда изумляющих гостей, тянет холодом - хоть заклеивай все щели, хоть оставь сквозняки в покое.

Опять знобит. Надо бы вскипятить чаю. Но выбраться из теплой постели?..

Вот и приходится жалеть, что нет рядом людей, обязанных в силу родственных уз ухаживать за больным. Мама бы сейчас малинкой напоила, пирожков с капустой испекла, полный бокал бульона подала - прозрачного, с кубиком морковки на дне и листиком укропа среди масляных бляшек. Размечтался... Прислали ведь тебе, оболтусу, малину. А ты? Слопал ее между делом, при полном здравии. Теперь соси лапу. А про маму сейчас лучше не вспоминать. Сразу набегают мысли об обмане, о том, что слабак ты и свинья. И настроение, давно паршивенькое, падает все ниже и ниже.

Но, если по-честному, жаловаться на заброшенность нечего. Веруня заходит. Суп - необходимую больному жидкую пищу - приносит. И чего ж тебе надобно, старче? Пирожков? Так добавь капельку внимания, поблагодари Веруню с улыбкой, и не только пироги - рыба фаршированная с усами из петрушки на табуретке возле кровати очутится. Но уж нет! Супчик, почти ничего не стоящий, перенесем. А за остальное, за излишества, придется снова зависимостью расплачиваться.

Кроме согласия съедать тарелку супа, уступкой Веруниной заботливости стало временное переселение Тобика с лоскутного коврика у моего окна в соседский коридор. Тобик - один на две квартиры. Пока я болею, его там кормят и выгуливают.

Пудель считается Веруниным, потому что дарили его ей. Но обитает он обычно у меня - черная Тобкина волосня слишком заметна на бежевой обивке тети-Тасиной мягкой мебели, и вообще, у нее аллергия на животных.

А мне - что? Сам себе хозяин. И потом: я с детства мечтал о собственной собаке. Но мама на любые попытки познакомить ее с приблудными щенками, высовывающими мордашки из-за пазухи, не глядя на наши умильные физиономии и не желая слушать никаких доводов, коротко отрубала: "Только через мой труп!". А позже Лера капризно морщилась: "Фи!" и подкрепляла недовольство упреком: "Тебе скучно? Тебе меня мало?". А я с детства мечтал о собственной собаке...

Когда вернулся после развода в опустевшую комнату, трахнул кулаком по стене так, что потом с месяц кости ломило, и проскрипел: "Ну и пусть! Ну и ладно! Собаку себе заведу! Вот!". Но подумал: одному жить с собакой тоже хорошего мало. Даже в горы на два дня не уедешь, не то что в отпуск. А о собачьих пансионатах, или как их там еще назвать, где уход был бы временный обеспечен им, осиротевшим, в нашем районе пока не слышно. И когда Веруне подарили крошечного лопоухого королевского пуделя, все сошлось как нельзя лучше: собаку я обрел почти свою, а ответственность за ее прививки и содержание в мое отсутствие поделил с соседями.

Я завернулся в одеяло с головой и стал приказывать себе думать только о веселом и хорошем. Но все время скатывался к жалости: бедный я, несчастный, никому не нужный... В голове возникли мелодии фольклорных причитаний. Вклинилась мысль о Веруне и ее матушке с их супчиками. Эти образы я выпихнул за скобки.

Наверное, снова поднялась температура, потому что голова закружилась, стены с потолком словно бы дрогнули. И я увидел звезды прямо над собой. Но как такое могло быть? Ведь снежные тучи накрыли город. Я посмотрел вниз. Домов не видно, только - серое пушистое одеяло. Отдавая отчет своему полубредовому в болезни сознанию, а потому не очень беспокоясь, скорее играя, я нырнул густой туман и провалился почти до земли, покрытой сугробами и льдом, до ярко освещенного круга под фонарем, многоцветно переливающегося в ярких блестках снежинок. Посмотрел вверх - темень, никаких звезд. Взмахнул руками и оказался снова над тучами. Позабавлялся таким образом, отмечая, что совсем не холодно. Потом почувствовал утомление. И дальше уже ничего не помнил.

С чем уснул, с тем и проснулся. Мельком пронеслись картинки звездного неба и моих нырков под тучи. Надо ж такому пригрезиться! Я поглядел в хмурое небо за не очень чистым стеклом и стал раздумывать о "телефоне доверия". Может, набрать номер и сплавить часть своих неприятностей, выслушав слова утешения? Причем, гарантированно-нежный голос не оборвет: "Сам виноват! Заварил - расхлебывай". Или еще грубее: "За что боролся, на то и напоролся!". Дружелюбному телефонному гласу "доверия" по должности положено оказывать моральную поддержку.

Сначала я рассказал бы о Леркином вероломстве. Я-то ее любил! Еще как! А как?.. Сейчас твердой уверенности в любви моей, беспредельной, как в романах, не было. Ну и Бог с нею, с Леркой. Хотя, стоит ее вспомнить, начинает саднить где-то под ложечкой.

Потом пожаловался бы на докучную Верунину привязанность. Что ж оттого, что росли вместе? И никто кроме меня на нее никогда внимания не обращал? Так по-соседски ж. И еще - осенью я честно попытался внушить себе, что лучшей жены мне не сыскать. И честно попытался, в порядке репетиции перед семейной жизнью, прожить вместе с Веруней две недели, пока ее матушка отдыхала в Ялте. Как вспомню, так вздрогну! Ну не хочу я если?.. Квартиру что ли поменять на другой район - от Веруни подальше? Нет уж, ни за что! Слишком привязан я к своей комнате. Таких, кроме нашего дома, и не существует, наверное. Две подо мной, да с противоположного крыла - три.

Я поерзал в кровати, подтягиваясь повыше. Но второе окно отсюда выглядывало только краешком стекла с рамой.

Дело в том, что дом наш отличается архитектурным кокетством. С краев выходящей на улицу стороны вырезано по квадрату - в метр с небольшим. И получились углы, вывернутые наизнанку, втиснутые в квартиры. А окна, которые в нормальном случае глядели бы в разные стороны, дают возможность через четыре стекла видеть кусочек собственной же комнаты.

Может быть, самое незабываемое из приятных ощущений, которые я испытал, это первый поцелуй с Лерой, над десятиметровой пропастью с мокрым после дождя асфальтированным дном, поблескивающим в желтом свете уличного фонаря. Лерка у одного окна, я - у другого. Полоска стенки между нами и десяток сантиметров ночного воздуха. Я перегнулся немного и в щечку холодную ее чмокнул. Она не ожидала, что-то хотела сказать, повернула голову и наткнулась прямо на мои губы. Снова дождь закапал. А мы целуемся, как очумелые. Чуть вниз не вывалились. Хорошо, меня рама оконная в чувство привела - от сквозняка качнулась, по пояснице ударила.... Вспомнил и даже зло на Лерку пропало. Не только ж плохое между нами было...

А еще я посоветовался бы с умненькой дежурной: как быть с работой? Плюнуть на нашу заболоченную контору и попытать счастья в других офисах? Приснилось вчера или от температуры прибредилось, что я, срастаясь с письменным столом, покрываюсь мхом и беловатым лишайником, а фломастер превращается в бурый сучок. Стены корявые заскрипели, пространство заколыхалось, стало съеживаться, я закряхтел или простонал, наверное, потому что свет зажегся и всполошенная Веруня очутилась у кровати: "Что? Опять плохо? А я тебе молока горячего принесла - кашлял...". Но мох с лишайником неспроста грезился. Значит, подсознанием чувствую, что пора на другую работу перебираться, пока не совсем заплесневел с Ильей в начальниках. Нет, про контору советоваться не стал бы. Сам знаю. Вот только характер у меня консервативный и на подъем нелегок. С одной стороны, если размечтаюсь, на что угодно способен, а с другой, когда дела коснется, лень. Все само собой на потом откладывается...

И если бы ласковый голос не торопился закончить разговор - а куда ему спешить, на службе ведь, - просто потрепались бы о пустяках: что в кино идет и в мире происходит. А может, милая дежурная своими проблемами поделилась бы, и я смог бы чем-нибудь ей помочь...

И тут телефон зазвонил на самом деле, я лежал и слушал. Кому я нужен? Наверняка, не туда попали. Спросят магазин или баню. А в комнате прохладно, и меня, пропотевшего, охватит... А вдруг - мама? Придется подойти. Нет на междугородный не похоже. Пусть звонит. Ну, сколько можно? Вот терпенье у людей… Сейчас Веруня прибежит на звонок. Как бы намекнуть ей, чтобы она Леркины ключи от квартиры вернула? А-то не понятно, кто здесь хозяин.

Я нащупал ногами тапочки и, завернувшись в одеяло, заковылял к тумбочке с аппаратом.

- Але!?

- Это квартира Найденовых?

- Допустим, - удивился я, с грустью отметив множественное число своей фамилии.

- Извините, пожалуйста, не знаю вашего имени, но, скажите, вы у Ильи работаете?

- Да, а что?

Наверно, общественность проявляет заботу. Долго же раскачивались.

- Скорее всего, наш разговор покажется вам странным... но, простите, как вас зовут? Иначе неудобно...

Голос был теплым, почти как из полумифического "телефона доверия".

- Артем. А вас?

- Татьяна. То есть Кира. Но это не имеет никакого значения.

В таком случае, действительно, странно.

- Извините, Кира-Танюша, - говоря по телефону, я всегда чувствовал себя гораздо раскованнее, чем при непосредственном общении. Тем более что это ей от меня что-то нужно, судя по интонациям, - у меня температура и ледяной пол под ногами, так что подождите секунду, я перетащу аппарат к кровати.

- Конечно, конечно...

Я с комфортом устроился в подушках и, вообразив себя любимцем дам, сказал:

- А теперь я к вашим услугам.

- Боюсь, что вы меня неправильно поняли, но постараюсь разъяснить. Только ответьте еще: вы играете на скрипке?.. Флейте?..

- Нет. Ни на чем. Даже не пробовал.

- Но, может, хоть стихи читаете?

- Пишу. Точнее, пытался писать, пока разбирающиеся в поэзии люди не просветили меня относительно отсутствия таланта.

- Неважно. Мне кажется, в душе вы - поэт.

- Лестно, но, боюсь, не вполне заслужено.

- Сейчас дойду до главного. Существует некое, как сейчас называют, "неформальное" объединение. Людей, я бы сказала, романтического склада. И в этом объединении не хватает одного человека. Я думаю, вы подошли бы...

- Интересненько. А чем они занимаются?

- Пока не могу сказать, нужно ваше согласие - в принципе.

- Согласен, - произнес я. А что терять-то?

- Вот и хорошо. Вам позвонят позже.

- Когда?

- В четверг. Ждите. Извините, но я не имею права говорить о деталях.

- Ладно. Пускай! Только, Кира-Танечка, не опускайте трубку. Давайте побеседуем. Мне ужасно скучно. И температура не спадает, и кашляю, и нос заложен - дышать невозможно.

- Мед, малина, багульник, алтейка, горчичники, картофельный пар...

- Не так быстро! Забуду! - перебил ее я, но уже в пустоту. Отбой.

Заинтриговала и бросила. А мне мучиться. Поэт им понадобился. Может, для создания рекламного слогана? Но сказала - "неформальное". Неформальное, неформальное… Ассоциируется с гитарными сборищами подростков под перебитыми лампочками. Стихи, музыка... Может, им надо помочь песенки сочинять? Но при чем тут я? И кто во мне увидел "подходящего"? Нет, погоди, она же не была уверена, что я пишу... писал... стихи. И про попытку втиснуться в литобъединение - в формальное объединение - я никому из знакомых не рассказывал. Тем более в тресте. А она Илью упомянула. Загадка.

Из-за того, что мое дарование не захотели даже оценивать в "около-литературе", из-за увиденного там, я сначала, конечно, расстроился. Но успокоился быстро. И если бы теперь позвонили оттуда (но при чем же здесь Илья?) с предложением вернуться, я бы, скорее всего, гордо отказался.

Но, если по порядку, после Лериного ухода было мне тошнее не придумаешь и неприкаянно, как осеннему листу, гоняемому ветром по пыльному асфальту. Маме бы пожаловаться... Но не верилось, что это всерьез. Думал: шалит женушка, хочет, чтобы любил крепче, потому и речи ведет о разводе, да о подругах, которых личные шоферы в парикмахерские возят. А я себе могу позволить разве что лаковую модельку "Мерседеса", по случаю премии купленную для коллекции. Вон на серванте красуется. Так знала же она, что за рядового менагера выходит! А может, это мне радоваться за нее надо? Мечта исполнилась: смогла, наконец, помахать мне ладошкой из-за овального окошка, и мягко - беречь надо - защелкнула за собой белую в натуральную величину дверцу, даже половинку которой я не смог бы приобрести сейчас, поскольку штиблеты сменить надо.

А мама написала, что "нездоровится, дожди, давление скачет...", и я решил повременить с письмом о разводе. Вот и временю - никак собраться с духом не могу, откладываю со дня на день.

Веруня сразу стала подлизываться и пирожными угощать. Говорила: "А ты возьми и женись немедленно, назло Лерке!". Подразумевалось - на ней, Веруне. Мама бы, может, и утешилась таким вариантом, недолюбливая Валерию, но я сначала решил, что это не тот клин, которым застрявший выбивают. Сначала...

И вздумал развлекаться. В театр ходил - два раза. В кино, тоже дважды: один, и с какой-то смешливой дурнушкой - еще раз.

Она мне на целый вечер настроение подняла. Хохотал - по делу и без - до колик в животе. За три часа, пока кино смотрел и ее до трамвая провожал, насмеялся за три предыдущие недели черной меланхолии. Но эта невзрачненькая девчонка с носом-пятачком и кудельками под неумело связанной голубой шапочкой проводить до дома не позволила, а мой телефон, записанный на прокомпостированном билетике, конечно, потеряла, или, что больше похоже на правду, тут же выкинула. А почему? Ей ведь со мной тоже весело было? Жениться на такой не стал бы, но поболтать - вечерок скоротать... Отчего ж нет? Почувствовала.

Потом еще раз - театр. Но со знакомствами все какая-то чепуха получалась. Думаю, потому, что вид мой был необихоженным и полуголодным. В принципе, пуговицы были на местах, и рубашки я, кажется, стирал вовремя. Да и в столовой первое, хоть и не люблю, обязательно съедал, чтобы питания хватило на подольше.

Итак, девушки - ноль внимания, ну, ладно, сказал я себе, и Бог с ними. Проживу. Но дискомфорт душевный никак не исчезал. Плохо было одному. Клуб… кружок… А, пожалуй, это выход, решил я. Сразу увеличится количество знакомых, новые контакты. Смысл в жизни появится. Заполнятся нудные воскресные часы. И, кто знает, может, добрый женский взгляд задержится на моей физиономии. Но музыкой я никогда не занимался. Рисовать умел только "ручки, ножки, огуречик". Так что к мысли о литобъединении подбирался исподволь. Хотя подозревал, что, если уж от меня может быть какой-то толк на поприще искусств, то только в литературе. Но писать, не считая добровольно-принудительных строк в стенгазету, не пробовал. Просто фантазия порой разыгрывалась не на шутку.

Еду, например, в метро. Напротив - женщина, скромно, но со вкусом одетая, обручальное кольцо на пальце. Я посмотрю на нее всего несколько секунд, отвернусь, или даже глаза прикрою, и, пока диктор не объявит мою станцию, успею уже с нею познакомиться, выяснить, что мужа она презирает за бездушие, предложить ей свое покровительство, провести вместе отпуск на море. А там, на пляже, узнать, что изменила она мне с каким-то шикарным черноусым. И, открыв глаза, поднимаясь с пригретого места, проходя мимо незнакомки, с последним взглядом мысленно проговорить: "Вот ты какая, оказывается. Хорошо, что до детей черед не дошел. Дели их потом!".

Но на женщинах я лишь сейчас зациклился. А раньше, еще учился когда, разыгрывал в воображении сцены совсем отвлеченные от любовных утех. Вот дочитываю очередную книжку Брэдбери или Лукьяненко, перелистываю последнюю страницу и, уткнувшись застывшим взором в содержание, сижу над книгой, пока мама меня не окликнет: "Артем, ты что текст наизусть учишь?". Знала бы она, какие приключения на инопланетах случались с ее сыном. "Пролетаю я как-то над Альфой Кита... А вы не были на Альфе Кита?.."

И вот решил я минувшей осенью написать рассказ.

Было мне одиноко, грустно. И образы рождались соответствующие.

Человек по имени Сантамар, нечто среднее между Робин Гудом и Монте-Кристо, схвачен, брошен в каземат, бежит, пойман. Заточен в подземелье, бежит, сделав подкоп, опять схвачен и теперь уже вывезен с палаткой и сухим пожизненным пайком на необитаемый остров посреди океана, кишащего акулами. Сантамар один, один, один... Он едва не сходит с ума от одиночества. На бесплодном острове нет применения ни силам, ни знаниям; единственное развлечение - вкатывание на гору валуна, а потом - наблюдение за его бегом к синим волнам по чахлым кустикам и серому песку. Тут надо или становиться философом или сводить счеты с жизнью. Но ему повезло. Однажды, на восходе солнца, он услышал голос - именно голос, а не глас - голос подруги, которую и любимой-то не считал. Он ответил в бесконечность, повернувшись к востоку. И она ответила тоже. Потому, что верить не переставала. Не знаю, отчего возникла связь между ними - не додумал еще, может, оттого, что в определенные моменты особая проводимость атмосферы появлялась. Но контакт был установлен. Благодаря горячей ее любви...

И вот тут работа над рассказом застопорилась. Сначала я хотел организовать героине испытательный полет на одноместном самолете. И она, зная координаты острова, сворачивает с заданного курса. Здесь заложен конфликт: самолет-то одноместный, а их - двое. Она просит его улететь самому, с нею, мол, ничего не случится. Рано или поздно друзья вызволят, а для него это единственный шанс. Но Сантамар не соглашается ее оставить. И, наконец, выход найден - они избавляются от всех приборов, рации, выкидывают даже спинку кресла и внутренние переборки, чтобы облегчить самолет, и взмывают к звездам вместе. Но потом взыграла моя мужская гордость, и я решил не передавать инициативы в руки дамы. Пусть лучше Сантамар приручит дельфинов, из палаточного брезента и опор соорудит лодку, и они помчат его к любимой. Тут вкралось подозрение, что с дельфинами поворот не нов, что где-то я подобное встречал. Пошел в библиотеку, закопался с головой в антологии фантастики. Точно такого же не отыскал, но близкое случалось. Решил продолжать. Перечитал рассказ с начала, и таким он мне показался плоским, бездарным на фоне блистательной классики, что стало противно, и я, в соответствии с писательскими традициями, изорвал семь злополучных страничек и за неимением камина сжег их на газовой плите. Выспался, поскольку день был воскресный. Поразмыслил, глядя сквозь два окна на собственное отражение в зеркале. От меня там оставался лишь синий кусочек свитера, да нос, смещенный к правой, нет, к левой щеке.

И предположил я, что, может, с поэзией дело пойдет лучше. Четверостишия к красным датам всегда давались, легко. А с рифмой вообще отношения сложились забавные... Из-за больного уха. В детстве перенес корь с осложнением, после чего ухо часто воспалялось и было заткнуто ваткой. Говорят одно, а мне слышится похожее, но другое. Говорят "грёзы" - представляю грозу с громом и молнией, произносят "утрата", вижу трап самолета. Получается: "в огороде бузина, а в Киеве дядька". Но из легкого искажения звуков для меня родилась дружба с рифмами. Почти игра, но без партнеров. Развлечение на скучных уроках. Марь Ванна бубнит: "подлежащее, сказуемое", а я будто через увеличительное стекло начинаю разглядывать слово "подлежащее", приставка превращается в предлог, И можно представлять что-то под чем-то лежащее, например, записку под булыжником, оставленную пропавшим товарищем, а потом из "пропавшего" получается рассказ про солдата, павшего смертью храбрых.

Четыре стихотворения, про времена года, я извлек из школьной записной книжки, зачем-то сохраняемой мамой. Строчки причесал, подровнял, чтобы одинаковое число слогов в них было. Решил, что мало, надо еще хоть три написать. Мысли о жажде любви, об одиночестве, я чувствовал, могли бы вылиться в кровоточащие слова. Но с какой стати я понесу свои страдания для анализа на даровитость каким-то чужим людям? Да и жаловаться на судьбу не хотелось. Нет, писать следовало на тему совершенно нейтральную. Хотя бы для начала. На столе лежал журнал, я ткнул пальцем наугад, для надежности закрыв глаза. Открыл. Прочитал. "Посуда". О новой технологий эмалевого покрытия. Ну и темку выиграл! Решил не отступать, из принципа. Тем более что рифм подворачивалось видимо-невидимо.

Написал. Одно, "посуда+простуда", было тускло-больничным. Второе, "чудо+посуда", носило характер рекламы. А третье "посуда+блюдо+верблюда", ориентировалось на детское восприятие и казалось сделанным не без юмора.

Я аккуратно перенес свои произведения на белые листы, положил их в папочку и, узнав, когда собираются члены литобъединения, надел свежую рубашку, галстук интеллигентной расцветки и отправился обретать друзей по духу.

Пришел пораньше. Спросил у вахтера, где собираются литераторы. Заглянул в приотворенную дверь. Остроносенькая девушка оторвалась от бумаг и посмотрела на меня глазками неопределенного цвета:

- Вы ко мне?..

- Да... Собственно, не знаю, - я бочком протиснулся в дверь, которая почему-то не открывалась до конца. - Я хотел... - и запнулся: как сказать? Записаться? По школярски. Вступить? Нет. Стать членом? Нескромно. - Я принес тут несколько страничек и хотел бы, чтобы кто-нибудь, если можно, их посмотрел.

- Очередное юное дарование, - она вдруг жеманно хихикнула, протянула мне, не поднимаясь с места, желтоватую ладошку, которую я вежливо пожал, и сказала: - Будем знакомы. Любовь Николаевна...

- Артем, - я прикинул, что она помладше меня лет на пять, так, что звать ее по отчеству, при том что меня будут окликать по имени - не много ли чести? И дополнил: - Иванович.

Сесть она мне не предложила. Второго стула рядом не было. Несколько их стояло у длинного стола посреди комнаты. Я стоял, вертя папку в руках.

- Ну, давайте, - она вздохнула. - Фамилию проставили?

- Нет, - я суетливо нацарапал требуемое.

- Надеюсь, рассказы?

- Нет. Я не знал...

- Ох уж эти мне поэты, - укоризненно произнесла она и добавила с надрывом: - Нам проза нужна!..

Я потянул папочку к себе.

- Ладно, оставьте, - смилостивилась она. - Вернем с рецензией через две недели. В это же время.

- Хорошо. До свидания.

Повернувшись к двери, я понял, что мешало ей открываться - швабра с веником, видно оставленные уборщицей. Хотел передвинуть их в сторону. Но Любовь Николаевна еще смотрела мне вслед, и я постеснялся, как обычно, ругая себя за недостаточную естественность. Так же бочком вышел.

Навстречу мне шла группа людей. Один из них, кудрявый, по-хозяйски распахнул вторую створку двери. Послышался смех с упоминанием веника. Коридор опустел, и я отправился восвояси. Чтобы полмесяца спустя, в октябре, появиться здесь снова.

Не могу сказать, чтобы меня трясло от переживаний, но доля волнения была - все-таки первую в жизни рецензию предстояло получить. И беспокоил вопрос: примут или не примут? Но в голове родилось созвучное: "примус или не примус"? Я представил себя, пропахшего керосином, с голубым венцом пламени над головою - нимбом? - успокоился, улыбнулся и спросил? "Можно к вам? Не помешаю?". Вошел в комнату, где кроме Любови Николаевны находился мужчина лет пятидесяти, остролицый и желчный на вид. Потом уже я понял, что это был руководитель молодых литераторов.

- А... это вы... Да, да, конечно. Вот ваша папка.

Я открыл ее, перелистал страницы. Только что не обнюхал их. Рецензии не было. Я так и сказал:

- А здесь ничего нет.

И не будет.

- ???

- Вы почему принесли написанное от руки? Во-первых, это неэтично. Во-вторых, у вас ужасный почерк, - жестко констатировала девушка с нежным именем.

Это, действительно, так. Но я старался, писал разборчиво. Даже буковку от буковки отделял.

- Я не знал... Мне не сказали...

- Набрать на компе и распечатать - так уж сложно было?

Наверное, на моем лице отразилась растерянность. И я тупо повторил, что не знал.

- Ну ладно, принесете в следующий раз. Постойте, - притормозила она меня, отступающего к двери, - если хотите, можете остаться, послушать. Сейчас начнется обсуждение стихов Вити Калганова. Выбирайте любой стул, пока все свободны, - и Любовь Николаевна отвернулась, заговорив с Н.Н. (Я так и не узнал, как его зовут) о каких-то протоколах, рекомендациях для издательств, чем повергла меня в смятение - мои ли это сани?

Я занял уголок потемнее и стал присматриваться к входившим. Собралось человек двадцать. Кому-то не хватило стула. Принесли из соседнего кабинета. Наконец, все утихомирились.

- Тишина. Слово имениннику, то есть нашему обсуждаемому, Калганову. Витя, не больше пяти стихов... Желательно - новых. Старые у всех в зубах навязли.

"Довольно бесцеремонно, - отметил я, - неужели он не обижается? Я бы точно...".

Светловолосый парнишка тонким, даже пронзительным, голосом стал читать стихи. Он их не предварял заглавиями, и пауз тоже не делал. Поэтому не знаю, сколько их прозвучало. Может, два, а может, десять. Любовь Николаевна посмотрела на часы, подняла кверху руку с карандашом и сказала: "Достаточно", потом спросила у H.H.: "Хватит ведь?". Он согласно кивнул.

- Кто у нас докладчик по творчеству Калганова? Ты, Роман? Ну, слушаем.

- Да, видите ли, не знаю, вправе ли я говорить первым, - начал серьезный парень в очках, - потому что первые слова обязательно должны быть доброжелательными, а мне не нравится ничего, что тот, то есть Калганов, сочиняет. И вообще, может, лучше кто-нибудь из поэтов выскажется?

Он выжидательно оглядел собравшихся.

- Нечего увиливать! - прикрикнула, гневаясь, Любовь Николаевна. - Говори, что думаешь!

- Думаю, что все плохо. Ну что это за рифмы: "нули-июли-кинули", получается - "кинули", но тогда уж лучше подойдет - "шугнули".

Калганов нервно рассмеялся и стал что-то говорить о праве на поиск, но его прервали:

- А именинникам оправдательное слово в конце полагается. Сядь, помолчи, послушай.

И Роман продолжил, что, если и ищет Калганов чего-то, то плохо. Например, очень хорошая рифма существует: "июли-пилюли"...

Я стал вспоминать стихи. Где же там затерялись эти "июли"? На слух я все воспринимаю очень плохо, глазами бы пробежать. Однако один образ мне показался интересным, про живую изгородь, которую летом - уж не в июле ли? - решили подрезать, подровнять. Обстригли. А буйная зелень только пенкой оказалась тоненькой. И остался кустарник серой колючей путаницей голых веток... Неплохо. Но я отвлекся. А между тем страсти накалялись, и интонации становились все более нетерпимыми. А при чем тут Цветаева? Это же наша классика! Оказывается, к ней у группы, условно обозначенной мною как "активисты" претензий было предостаточно;

- Нет таких слов в русском языке! Нет "большал", нет "ширел", нельзя сказать "жжя" и "рвя"...

Оппозиция стала приводить в пример чёрта, который был когда-то через "о" и "петлю", которая сейчас уже - "петля", мол, язык живой же, в развитии, но их давили на всех фонтах. Преклоняющиеся перед Цветаевой и Пастернаком были в меньшинстве. А Калганов? Весь съежился. Я посмотрел на Н.Н. Тот сидел, откинувшись в кресле, полуприкрыв глаза. Мне казалось, что он скрипит зубами. На скулах, туго обтянутых кожей, перекатывались желваки. У него был вид человека, которому врачи по состоянию здоровья запретили ввязываться в свары. Вот он и сдерживается из последних сил.

Тут мне на память пришел старый мультик "Двенадцать месяцев". Сценка, где мачеха и ее откормленная доченька начинают препираться, грызться, тявкать и превращаются в собак.

И так далеко происходящее здесь оказалось от моих чаяний и чаепитий - от мечтаний о добрых разговорах про жизнь и про литературу за, пусть электрическим, самоваром, что я, не замеченный никем и не нужный никому, вышел в коридор. Швабра с веником торчали в ведре.

Захотелось курить, что случалось крайне редко. Сигареты в рюкзачке обнаружились. Я затянулся, прислушиваясь к шуму за стенкой. Уж, кажется, дальше некуда, но он все усиливался. "Рутинеры!", - услышал я вопль напоследок. Калганов? Но мне это было уже не интересно.

После загадочного звонка прошло два дня.

Наконец-то ртутный столбик нехотя дополз до деления 36,4 и замер. Снег розовел на солнце, казался теплым, и мне надоело болеть.

Но наш районный врач был человеком очень добросовестным, долго постукивал по ребрам костяшками пальцев, прислушивался к дыханию, сердцебиению и в результате велел посидеть дома еще денек-другой. Я не сильно сопротивлялся. Уж коли дома - скучно, то на работе - не веселее.

Заглянул по дороге в библиотеку, взял шесть журналов - столько, сколько оказалось с фантастическими рассказами. Каюсь: люблю байки для взрослых. Пусть не часто, но случается мне испытывать тоску по фантастике подобную ностальгии. И тогда проглатываю десятки страниц даже не самой высшей пробы. Лишь бы урвать кусманчик восторга или ужаса, который в однообразно серой жизни, проходившей и предстоящей, никогда не придется испытать. Там обитали люди большого дела. Или гиганты мысли. Победители инопланетных чудищ, оседлавшие солнечный луч. Я вполне давал себе отчет, что жажда эта прорастает из пресловутого комплекса неполноценности рядового обывателя. Но - что делать?

И потом, если вселенная бесконечна, то непременно в этой необозримости существует точка, где храбрый космонавт встречается в смертельной схватке с шагающим кровожадным деревом, или медузой, принимающей облик любимой. Так что - вроде бы придумки, а кто их знает...

Прочитал половину журналов, глянул на часы - спать пора давно. Потянулся, вздохнул, нажал кнопку торшера. Можно бы уснуть, но вспомнил, что таблетку, прописанную врачом, не принял. А как человек дисциплинированный, если бы не уговорил себя подняться, во сне увидел бы укоризненно грозящее мне лекарство. Лучше не надо...

Не зажигая света, плеснул в чашку немного еще не остывшего чая, запил им пенициллиновую горечь и случайно глянул в окно. Что-то там было не так. Я даже нос о стекло в лепешку расплющил, стараясь разглядеть получше. Но снова пошел снег. Даже машины, ползущие внизу по дороге, едва угадывались за туманным пятнами света. А на неопределимом расстоянии, но, кажется, на уровне окна висело белое продолговатое нечто. И кажется, покачивалось. Или это от мельтешения снежинок?

Я дернул за оконную ручку. Но щели были заделаны на совесть. Веруня осенью хозяйничала, думая, что это и ее будущая комната. Да и я, верно, ослабел из-за болезни. В общем, еще пару раз потянул, стал выковыривать пластиковую прокладку, а потом пришла в голову здравая мысль: стекло, конечно, грязноватое, но не настолько, чтобы существенно повлиять на видимость, и кроме осложнения болезни я ничего от распахнутого окна не получу. Коли приспичило узнать, что там в воздухе болтается, на неположенном месте, надо одеваться и топать на улицу - поближе к загадочному объекту. Неопознанному и, может быть, летающему.

Но тут я ощутил раздвоение. Душа моя изнывала от любопытства и жажды необычного, она ринулась в зимнюю ночь. А ленивое тело забралось под пуховое одеяло. "Все-таки правильно: материя первична", - вздохнул я, закрывая глаза.

К утру привидевшееся за снегом не забылось, не заспалось: первым делом, размахивая руками под бодрую музыку, просочившуюся из соседней квартиры, поскакал к окну. Казалось, что атмосферы никакой нет - настолько ясно было все различимо до самых далеких заснеженных гор. И ничего нереального. Оно, конечно, если и было, то не стало дожидаться моего высочайшего пробуждения. А все ж остался в душе мятный холодок от припомнившегося ночного впечатления.

На новостройке через дорогу покачивал журавлиным носом подъемный кран. "Майна, майна... Вира!" - и вот уже какой-то ящик взмывает вверх. А вдруг это блок стены, забытый нерадивыми строителями в поднебесье, смутил вчера мое воображение? Но не слишком ли далеко до крана? Снегопад исказил картину...

Загадка осталась. И в ближайшие недели, в зависимости от настроения, я склонен был или считать, что наш микрорайон посетил НЛО (со временем объект оброс подробностями, как корабль ракушками, вплоть до припомнившихся затемнений - иллюминаторов?), или вполне трезво отмахиваться: да стенная панель это была! Что при частом повторении упростилось до альтернативы: "тарелка?" - "панель?".

А обращаться к этим мыслям в дальнейшем поводов у меня оказалось достаточно...

Я, растягивая удовольствие, выпил чашечку кофе. Потом еще одну - с бутербродом. И продолжил погружение в фантастику. Читал, пока не наткнулся на персонажа с фамилией "Ветров", к тому же бывшего суперштурманом. И почувствовал, что пресытился. А вот, если бы подобное появилось в первом рассказе, усмехнулся бы, но чтение не бросил. Теперь - все. Неужели мало вариантов буквосочетаний? Неужели не хватает фантазии, чтобы выйти за набивший оскомину круг Громовых, Солнцевых, Ветровых, Смитов и Браунов? Что ж тогда говорить о содержании? Слабо! Остальное просмотрел по диагонали.

И тут зазвонил телефон.

- Алло, алло!

Опять женский голос. Но другой. Более уверенный. Про тот непонятный звонок я почти забыл. Вернее, убедил себя забыть, посчитав его розыгрышем какой-нибудь Леркиной подружки. Может, та через нее проверяла мое моральное состояние?

- Да. Я вас слушаю.

- Это Артем? Я не ошиблась?

Голос был не просто женским, а глубоким, модулированным.

- К счастью, нет.

- Почему, к счастью?

Удивление прозвучало без намека на кокетство.

- Потому что мне скучно и грустно, а звонок обещает... - я хотел сказать "развлечение", но подумал, что она может оскорбиться, - разнообразие в моем полуболезненном состоянии.

"Ишь, как загнул!", - похвалил я сам себя.

- Вам звонила Кира, - голос утверждал.

- Кира? Ах, Татьяна-Кира… - вспомнил я. - Да, да я ничего не понял. Какие-то стихи... Или нет. Сначала про музыку...

- Так она себя назвала? Впрочем, это неважно.

- Да, - подхватил я, - она тоже это сказала. А вас как зовут?

- Коринна. У вас есть несколько минут сейчас? Вы не очень заняты?

- Есть минуты. И даже скажу сколько. Двадцать четыре плюс двенадцать умноженные на шестьдесят. Больше четырех тысяч минут. - Я чувствовав, что перебираю, но не мог уже остановиться. - И все они у ваших ног, Коринночка.

- Не надо, - она, наверное, поморщилась, и я выругал себя. Голос зазвучал официальнее: - Не выношу фамильярности и уменьшительно-ласкательных суффиксов. Вы в состоянии настроиться на серьезный лад?

- Извините, я слушаю.

- Ну вот... У меня дважды в месяц собирается несколько друзей.

Кружок интеллектуалов? "Зеленая лампа"?

- Кира рекомендовала вас.

- Я рад. Хотя, право же, не знаю, чем обязан... - опять не в тот тон заносит! Но как-то ведь надо реагировать.

- У вас есть под рукой карандаш, лист бумаги?

- Найду. Сейчас. Секунду...

Как назло "под рукой" ничего не было. Пришлось, извинившись, рыться в письменном столе. Попалась страничка с отвергнутым осенью стихотворением "про посуду". Я перевернул ее, устроился поудобнее:

- Слушаю. Записываю.

- Я сейчас продиктую вам двенадцать вопросов. Возможно, они покажутся странными, на первый взгляд, но все же постарайтесь ответить на каждый из них. Дня вам хватит? Если завтра в это же время я позвоню?

- Конечно... Думаю, хватит. И хорошо, что завтра, а то в пятницу мне выходить на работу...

Она прервала меня:

- Пишете? Первый вопрос...

Трубку я положил в состоянии слегка ошеломленном. Не знаю, к чему я был готов. Может, к выяснению с их стороны моего семейного положения, или образования, или перечня любимых писателей, композиторов, наконец...

Я отыскал чистую бумагу и надолго задумался. Ответы с самокопаниями и перерывами на сон и еду растянулись почти на сутки. С первым вопросом, допустим, все было ясно. "Обладаете ли вы счастливым очарованием, удачливостью?". Нет. Мой вариант всегда был в проигрыше. Кому-то везло, если не в картах, так в любви. Мне настолько же бесполезно было вкладывать сбережения в облигации выигрышного займа или играть в крестики со "Спортлото", как и надеяться на длительную взаимность в любви. Здесь можно было бы возразить, что вот Веруня, мол... Но, во-первых, есть подозрение, что она чувствует себя к тридцати годам обойденной, никому не нужной, и меня рассматривает просто как возможность пристроиться, хотя, черт его знает, может, грех на душу беру. И потом, если даже она меня любит, допустим, то я-то - нет. И тогда о какой удачливости в сердечных делах может идти речь? А Лера? Неужели совсем не любила? Зачем тогда?.. Со своей приговоркой: "Не в деньгах счастье, да без денег несчастье". С меня же и взять нечего было кроме фамилии. А вдруг здесь ключик? После скромной церемонии бракосочетания она из Лерки Пузанчиковой - какой шикарный объект для дурачеств акселератов от первого класса до пятого курса! - превратилась в Леру, вполне благозвучно обозначаемую "Найденовой". Лера Найденова. А теперь моя фамилия и уже чья-то Лера. После развода девичью фамилию, конечно, не взяла. И как же она расписывается нынче, вступив в брак с бежевой "Тойотой"? Может, она и детей со мной заводить не захотела, зная, что алиментов с меня - мизер, а коротать рядом жизнь до старости в однокомнатной квартире - тоска, и жизни никакой. Но никто ведь замуж не тянул против воли. Значит, в начале, почти любила, а потом разобралась, опомнилась. Думаю о ней, и рассыпается она на совершенно разных Лерок, несовместимых друг с другом. А может, она со мной жила, очнувшись после медового месяца, переступая через неприязнь. Из чувства долга - целый год. Тогда ее жалеть нужно. И не поговоришь теперь откровенно, не выяснишь все по-доброму. Поздно. Отвлекся. Пишу: "Нет, удачливостью не обладаю".

"Имели ли вы видения прошлых жизней?". "Чувствовали ли когда-нибудь, что с вами это уже было?". Это. Что? А вдруг меня все-таки разыгрывают? По голосу не похоже. А пусть даже и так - ничего страшного. Поиграем. Отнесусь, как и ждут от меня, с полной серьезностью. Это. Было. Когда я впервые пригласил Леру в кафе и смотрел на мир сквозь приукрашивающие его очки.

Скатерть казалась в меру чистой, пластмассовые гвоздики в пустом стакане - уместными, и официантка - вполне милой теткой. Лерины светло-карие глаза, волосы, при взгляде на которые вспоминалось пшеничное поле в июле... Все это рядом. И тогда я отчетливо подумал: "Было". Но что было? Солнечное поле? Или бессонное летнее томление, когда звездное небо врезалось в дверной проем сеновала? Или голос Ободзинского, из детства, с маминой любимой пластинки: "Эти глаза напротив - чайного цвета… нет в них отве-е-та...". Нет ответа. Но не мы ли целовались, как ненормальные, возле моих ненормальных окон? Стоп. Если в подсознании застряла песня, то факт "это было" лишен чистоты.

А ведь еще запомнилось... Да. Образ, картинка... Тогда я стоял на высоком берегу Днепра, и вокруг метались спугнутые мальчишками стрижи. Я будто бы вспомнил берег, стрижей, но как же мог, если первый раз - и единственный до того - приезжал на Украину только годовалым несмышленышем. В общем, точно ответить на вопрос не получается. Так и эдак - обмана не будет. Но, судя по темам анкеты - или теста? - от меня ждут "Да". Так, пусть будет так!

"Верите ли в силу вашего желания?". Нет. Тоже нет. Хотя в школе верил. В пятом классе. Что будешь гипнотизировать Марью Никитичну: "Хочу, чтоб немедленно вызвали к доске!", - и вызовет. Или, уткнувшись в учебник, внушать: "Только не меня!..", и пронесет. Но, скорее всего, добрый человек, Марья Никитична, эту самую силу желания читала на наших бесхитростных физиономиях. И жалела нас. А случалось еще смешнее: "Колдуй баба, колдуй дед...", - и словно по хотению-велению из-за угла автобус выезжал, да так ко времени, что я, безнадежно опаздывающий, успевал-таки к первому уроку. Но если вопрос перевернуть? Сила вашего нежелания... Я не желал быть экономистом, а институт находился возле дома, и я стал им. Значит, слабо "не желал". Слабее, чем хотел быть человеком творческим и гуманитарным: писателем, психологом, историком, художником... Выбор бы облегчился при наличии ярко выраженной склонности, таланта, но где его взять? "Нет, в силу моего желания не верю!".

"Имели ли опыт прямого использования вашей психической силы?". Ну, это почти то же самое. Как и следующий вопрос: "Верите ли в силу внушения?". Вообще - верю. Тут сомнений нет. Ходил на сеанс гипноза. Наблюдал и удивлялся эффекту, пока самого в сон не погрузили и досмотреть, как там с другими получалось, не дали. А с собственным внушением на других дело обстояло неважно. Уж как внушал Лерке: "Не уходи! Ну, полюби! Я же хороший!". Не вышло.

"Ощущаете ли производимый вами эффект?". Ощущаю. Но не тот, который хотелось бы. Трижды заговаривал с разными хорошенькими, в театр приглашал, в консерваторию, а они сторонились, как от ненормального. Последний раз домой пришел - сразу к зеркалу: "Что не так?.." Все на месте. Выбрит насвежо, благоухаю. А если бы кепку натянул да телогрейку? Вот где эффект был бы! С участием милиции.

"Привлекает ли вас использование трав для приготовления пищи, лекарств, интересует ли древняя медицина?". Ответ однозначен: "Да". Очень люблю запахи, таящиеся в корзинах зеленщиц: базилика, кинзы, укропа, сельдерея... А стрелки зеленого лука? И зрелый помидор рядом. Аж слюнки потекли - размечтался. И древняя медицина - это, действительно, интересно. Уроков химии я ждал, как всякий любознательный пацан.

"Оказывает ли на вас воздействие определенное место?" Конечно. Как и на всех, наверное, кроме самых заумных гениев, которым все равно в каземате они или в весеннем лесу, лишь бы от идеи не отвлекали и ручки с бумагой вовремя подавали. С работы я предпочитаю ходить пешком, тихими переулками, не зря же - умиротворяет. А вестибюль театра оперы и балета настраивает на праздничный лад. А если сесть в кресло, в котором, кстати, я и сейчас сижу, и смотреть в окно, видя второе, мое же - то рождаются странные образы и неожиданные мысли. Если Агата Кристи любила закручивать свои кровавые детективы, блаженствуя в теплой ванне рядом с вазой полной яблок, то я бы, будучи писателем, придумывал самые загадочные сюжеты, сидя здесь и глядя на солнце, птиц и облака не прямо - прямо виден только заснеженный тополь, - а отраженно, от второго окна, со стеклом не лучшего качества, поэтому слегка искажающим заоконный мир.

Следующий вопрос - коварный: "Верите ли вы в перерождение?". Ну, как же можно? Нет, не верю. В любой момент могу привести десятки доводов, что по ту сторону жизни нет ничего. Пустота. А перерождение, если угодно, существует. В форме распада на молекулы с последующим образованием новой органики - травы, муравьишек (червей представлять не хотелось). "Я не умру, мой друг. Дыханием цветов себя я в этом мире обнаружу. Многовековый дуб мою живую душу корнями обовьет, печален и суров". Все ясно, как в букваре. Но... где-то оставалась в душе слабинка, про которую даже себе признаваться не хотелось. Атавизм, уступка застрявшему в генах наследию мрачного средневековья. Ну как же я, такой живой, тоскующий, пусть бесталанный, но не очень плохой, превращусь в ничто? А куда денутся мысли, планы, восторги и боль? Однако, надо сказать, книги о жизни после смерти не льнули к моим рукам. Только завидовал иногда наивности верующих, спокойно и с достоинством ожидающих вступления в свой рай.

Осталось немного. "Есть ли у вас тайное имя, которым зовете себя, или хотите ли иметь его?". Сразу услышал прекрасно поставленный голос популярного актера: "Рыцарь, Лишенный Наследства, если вы все еще не согласны объявить нам свое настоящее имя, мы под этим титулом вторично признаем вас победителем на турнире и заявляем, что вы имеете право получить почетный венец из рук королевы любви и красоты!". Desdichado. Тут выбора не было. В одиннадцать лет я не просто играл, а постоянно отождествлял себя с Айвенго. И в дворовых ристалищах, где невидимая кровь доблестных рыцарей капала на гнусные тела Фрон де Бефа и Буагильбера, конечно, поверженные, и в письмах к Регине из соседнего подъезда - девчонке, не замечаемой раньше, но вдруг обратившей на себя внимание именем, к которому очень шло добавление титула "леди". Леди Регина... Смешно вспомнить, сколько терзаний было по поводу - вручить ей объяснение в любви или нет? Подписываться под ним своим именем или звучным английским? В конце концов, нарисовал внизу благородный герб и бросил конверт в ящик. Реакции не было. Да и не очень мне нужна была реакция пятиклассницы, которую бабушка за ручку водила через дорогу до музыкальной школы. Из детских штанишек и рыцарских турниров я вырос. Однако доблестное имя "Айвенго" вспоминал с теплотой, как Марью Никитичну. Только не при чем здесь я сегодняшний. И имя мое меня устраивает.

"Говорите ли вы с вашими растениями и животными? Верите ли, что они и ваши вещи обладают личностью, индивидуальностью?". Опять вопрос с двойным дном. "Конечно", отвечаю. Тобик - личность, он обожает, когда с ним беседуют, всячески выражает свою потребность в общении, тычется холодным носом в ладони, в колени, повизгивает, тявкает, кивает, участвует в диалоге. Я по нему здорово соскучился. Завтра вечером предъявлю Веруне больничный лист, заверенный набором печатей и впущу Тобика к себе. А вот растений у меня нет, так что не разговариваю я с ними. Вещи свои люблю, к ним привыкаю, выбрасывать - не терплю, индивидуальность, но не личность, за каждой признаю, собственный карандаш от любого постороннего отличу, потому, что, задумавшись, царапаю по нему ногтем, и на "моем" где-нибудь краска до деревяшки соскоблена.

Теперь последнее. "Верите ли в группу людей, могущих совместно концентрировать мощь психических сил?". А черт его знает! Не встречался с такими. Но и не исключаю. Фанаты какие-нибудь. Что же ответить? Верю-не-верю, я устал, оказывается, от необходимости разбираться в своем содержимом. Напишу "Верю", и баста! Но вообще-то, ведь, - не очень... Орел-решка. Жребий, стимулирующий рождение хоть какого-то ответа. Крошечный довесок, выводящий чаши из недопустимого равновесия. Я поставил на "орла". Монета серебристым пропеллером замелькала в солнечном луче и укатилась под кресло. Достать веником? А вдруг нечаянно переверну? И я сдвинул тяжелое кресло с пригретого места, разглядел под слоем пыли - "орел", вывел четкое "верю" и с чувством исполненного долга пошел за веником - представилась возможность вымести серые хлопья и невесть откуда взявшиеся фантики от ирисок - неужели Тобик приволок? Потом решил, что, раз уж взялся, надо пол помыть, а там и другие домашние дела о себе напомнили. Даже обед, разлетевшись, приготовил: суп - "из пакетика", но зато картошка-фри, как в лучших домах. День кончился - глазом моргнуть не успел. Телевизор посмотрел, поужинал, поспал, позавтракал, сходил в поликлинику, уже поглядывая на часы - вдруг раньше позвонит? И придвинув телефон к креслу, стал листать журналы, не вникая в смысл строчек.

Точно во вчерашнее время:

- Алло, здравствуйте, Артем.

- Добрый день. А я боюсь отойти от телефона - вдруг не услышу звонка.

- Значит, ждете... Как вопросы?

- Сейчас... - засуетился я и стал отвечать, поглядывая на свои корявые строчки. Вначале говорил предельно кратко: "да-нет", и лишь, если Коринна хотела услышать пояснения, не вдаваясь особенно в лирику, намечал ход рассуждений, приведших к ответу.

- Ну что ж, - кончила она экзамен, - попробуем вас пригласить. Но имя... У нас принято выбирать себе другое. Это помогает раскрепощению, отстранению от себя, обыденного. Какое предпочитаете вы?

Не знаю, что на меня нашло, тем более, если припомнить - кем только я ни побывал в воображении. Наверное, на меня подействовала излишняя уверенность тона Коринны. Или зависимость от ее благоволения: пересчитают зубы, пощупают мышцы и, может быть, купят. Купит. Она - главная. Староста, если в их конторе такая должность есть. "Мы, Николай Второй!". Короче, я взбрыкнулся:

- Не хочу другого имени.

Не "Айвенго" же называться! А подыскивать сейчас иное, лихорадочно что-то мекая...

Но она смирилась. Даже слишком быстро.

- Хорошо. Пусть будет так. Дело ваше. Только назовите какое-нибудь число. Быстро!

Первым мелькнуло - "семь", но я тут же подумал, что большинству "семерка" сразу пришла бы на ум, так же как поэт - Пушкин, а фрукт - яблоко, и я соригинальничал, выпалил:

- Шестьдесят восемь.

- Да? - удивилась она. - Странно, - и добавила: - Если вы искренни.

После чего мне стало немного стыдно, и я перевел разговор на другое. И лишь позже вспоминая наш диалог, удивился ее удивлению.

- Но все-таки, чем занимается ваше... ваш кружок?

- Нельзя ответить однозначно, но, думаю, только у нас вы сможете обрести духовную гармонию. Я позвоню еще и объясню, как и когда вы сможете нас найти. До свидания.

Заманчивое обещание. Спокойствие и внутренняя гармония - лучшего и пожелать нельзя. Почти рай земной. Я скомкал листок с вопросами, скатал его в тугой бумажный шарик. Интересно, сколько баллов я набрал, если это, и в правду, был тест? Наверное, немного. Хотя люблю тесты, анкеты. Примеряешь к себе всякие ответы, ищешь самый точный, открываешь что-то неожиданное сам для себя. И то, что сознавалось раньше лишь смутно, неотчетливо, вдруг обретает реальность факта. "Ваш любимый кинофильм?". И начинаешь анализировать: в этом - ах, какой материал! Но актер местами пережимал, слезу выколачивал. А в том все прекрасно, но, друзья, сколько же можно - о любовных треугольниках? Недавно Веруня откуда-то тест приволокла, с вопросами явно провокационными: "Какое уголовное преступление вы могли бы совершить? (Отвечать обязательно!)". "Черный с белым не берите, "да" и "нет" не говорите!", - так мы играли в детсаду. Веруня ждет, что я отвечу. Спрашиваю: "А ты что написала?".

- Ничего пока. Потому и к тебе зашла. Придумать не могу. Все преступления больно мерзкие.

- Ну и брось. Очень надо чушью голову забивать!..

- Я сначала все не прочитала, и честное слово дала - к завтрашнему дню заполненный листок вернуть.

- Подожди минутку, сядь, или зайди позже. Придумаю что-нибудь.

Она, конечно, выбрала первое. Забралась с ногами в мое кресло и притихла. А я стал соображать. Даже при том, что не любил я Веруню ни капельки, не хотелось мне предстать перед нею потенциальным убийцей или вором. И я вывернулся, воскликнув: "Эврика!":

- Вручение взятки.

Веруня захлопала глазами, и я объяснил ход своих мыслей:

- Во-первых, без крови. Во-вторых, вроде, преступление, но чаще всего вынужденное обстоятельствами. Тот-то, кто берет, точно - преступник. Пользуется своим положением. Таких - в тюрьму без разговоров. А если даешь, то, есть вероятность, что не от хорошей жизни. Может, последние крохи этому гаду в карман вкладываешь. Это для него, обожравшегося, твои рубли - капля в море, то есть в кубышке...

Я начал кипятиться словно сам, обремененный многочисленным семейством, десятилетие стоял в очереди на квартиру или не мог определить детей в ясельки. Но быстро замолк, поймав восторженный взгляд Веруни.

- Какой ты умный! А я бы ни за что не придумала.

- Ладно, ладно, если что - заходи, - нарочито грубовато сказал я, давая знать об окончании аудиенции. Боялся расслабиться. И Тобик ей вслед тявкнул.

Вроде, жалко ее. Такая же неприкаянная. А два сапога - пара. Но, если я ничего не могу с собой поделать? У Леры были теплые руки и губы. И пахла она вкусно до головокружения. А Верунин запах отдавал чем-то кисловатым, губы были жестко-холодными. Я, надеясь хоть что-то изменить, подарил ей флакончик сладковатых духов (миленькая продавщица уговорила: "Лучше не бывает... мои любимые!"). Но Веруня после потока благодарностей сказала, что эти духи не для женщин ее типа. Может быть. Ну так купила бы другие. Нет. Она продолжала обитать в облачке естественного аромата скисающего молока. Я, кажется, снова злюсь, забыв о Веруниной беззащитности, доброте, и умении - не в пример Лере - хозяйничать. Это все прекрасно, но - недостаточно. Ну, неужели ей, с опытом в тридцать женских лет, нужно рассказывать про необходимость "шарма"? Хочешь - не хочешь, а с Лерой сравниваешь. Любезная сердцу моему бывшая женушка считала делом чести менять облик каждые пять дней, после очередного мытья головы. То закручивала благоухающие волосы мелким барашком, открывая лоб, то опускала почти на глаза свою пшеничную челку, то ходила живописно растрепанная "ветерком". И всячески подчеркивала выбранный на эти дни стиль.

Интересно, есть на свете люди довольные жизнью? Когда валялся в бредовом жару, ничего для счастья не требовалось кроме здоровья. Вылечился. Ни головной боли, ни сотрясающих поминутно приступов кашля. Свеженький, как огурчик, шагаю на работу. С радостью? Как бы не так! Пройдет день-два, и все возвратится на круги своя - втянусь. Но уж больно тошно после даже небольшого перерыва переступать порог нашего забюрокраченного кабинета.

- Здравствуйте, Илья! И коллег приветствую!

Я прошел в угол к своему столу. Слой пыли на полированной плоскости соблазнял изобразить чертика. Я нарисовав рожицу с рожками и косыми глазами, потом превратил чертика в чистый коричневый овал, поставил рядом запятую и дописал несколько слов. Илья прочитал по слогам перевернутые каракули: "О, есть ли у нас уборщица??". С чувством юмора у начальника было не совсем благополучно, поэтому он начал рабочий день с нравоучений.

- Найденов, стол - это не пол - ("Удивительное заключение", подумал при этом я), - неужели сложно протереть? Возьми мою тряпочку...

Я развернул монитор так, чтобы Илье не бросались в глаза мои бесхитростные развлечения на рабочем компе. В принципе, свободного времени было предостаточно. Две недели в месяц я трудился - собирал сведения и готовил отчеты разных форм. А оставшуюся половину месяца отупело скучал.

Как предстояло и в ближайшие дни…

Затренькал телефон на двухтумбовом начальственном столе. Илья бесцветным голосом сказал: "Сейчас" и "Вас, Найденов...". У меня невпопад стукнуло сердце. Но, подходя к ожидающей трубке, я пришел в себя: "Они ж не знают рабочего телефона. Верно что-то служебное!!". Так и оказалось: табельщица просила скорее принести ей больничный лист.

В этот день Коринна не позвонила.

Зато в субботу телефон заверещал с утра, и я одной рукой тянулся к нему, другой протирал глаза.

- Извините, Артем, если я вас разбудила, но позже мне некогда будет разговаривать.

- Ничего страшного, здравствуйте.

- Я, собственно, только хотела сказать, что, если у вас сегодня вечером будет время и желание, можете прийти к нам.

- С удовольствием.

Она назвала адрес.

- Вы знаете, где это?

- Да. В двух кварталах от меня.

- И еще… - Коринна запнулась, - вы не ошиблись, назвав число "шестьдесят восемь"?

Хорошо, что она напомнила мне его. Надо же, выветрилось из памяти. Но марку держать надо. А она, значит, думала над моими словами, вылетевшими случайно. И ответы анализировала. Приятно, однако, когда тобой интересуются.

- Нет, не ошибся.

- Тогда странная картина получается.

Я уже приготовился к тому, что она хитроумными умозаключениями выведет меня на чистую воду. Но Коринна произнесла несколько непонятных слов, скорее для себя:

- Самен, хет, змея в поле, опять рок, но с весами...

- Чего-чего? - слегка опешил я.

- Пардон. В общем, до вечера, в восемь. И, если есть, захватите свечу.

- У вас перебои с электричеством?

- Да. Перебои, - ответила она со странной интонацией, чем заинтриговала меня еще сильнее.

Кое-как дождался момента, когда можно было начать собираться.

Что там за общество - не известно. Хорошо бы костюм свадебный велюровый в люди вывести, а то пылится в шкафу, моль кормит. Но вдруг окажешься там в нем белой, то есть кофейной, вороной? И я привычно натянул джинсы с серым вязаным свитером. А свечки дома не оказалось. Хотя прекрасно помнил, что валялся огрызок в ящике кухонного стола. Пришлось просить у Веруни.

Из ее двери выпорхнуло ванильно-апельсиновое облачко. Опять что-то вкусное творит.

- Артем? Как хорошо! Заходи. Пирог уже допекается. С изюмом. - Она, смущенно улыбаясь, провела рукой по волосам - прядка сразу будто поседела. И словно картинка из будущего промелькнула: постаревшая, одинокая, жалкая Веруня...

- Ты в муке испачкалась.

Она шагнула к зеркалу.

- Извини, я на минутку. У тебя свечка есть?

- Есть. В подсвечнике. Возьми сам, какая приглянется. Ох! Подгорает, кажется!

Из трех я выбрал самую скромную - витой зеленый столбик.

- Нашел? - появилась в комнате Веруня. - На этой был ярлычок "ароматизированная", но я зажигать еще не пробовала. А зачем тебе?

- Пока сам не знаю. Пригласили в гости. И почему-то - со свечкой. Я тебе потом другую куплю, ладно?

- Не надо. У меня запасные есть. Пойдем на кухню, я пирог разрезала.

- Извини. Спасибо. Некогда.

Хотя неплохо бы отведать. И полгода назад я, не раздумывая, съел бы кусочек-другой. Но после того, что было между нами?.. Нечестно. Нужно или забирать ее вместе с достоинствами, которых не счесть, и недостатками, которые, возможно, непереносимы лишь для меня. Или не морочить ей голову.

Веруня потускнела:

- Ну, как хочешь... Постой, хоть Тобику мясца забери. - Она вынесла в коридор сверточек

- Я его супом кормил. Ты не думай!..

- А я и не думаю.

Дверь захлопнулась. Тобик заюлил, почуяв вкусненькое. Я развернул бумагу. И что там оказалось? Вот, подпольщица... Мясо Тобику и кусок пирога - мне. Я для очистки совести положил-таки перед ним сладкий общипок, но пес отвернулся. И пришлось мне самому доесть остальное, с чаем.

Время уже поджимало. Тобик, увидев, что я надеваю сапоги, радостно запрыгал. Но я сказал ему:

- Ша! Сиди дома! Не скучай. Посмотрю, как там... В следующий раз, может, с собой возьму. Не скули. Вернусь - погуляем.

В домах с такой планировкой мне раньше бывать не доводилось. От лестничной площадки вправо шел коридорчик, а точнее - закуточек. Скудный свет общей лампочки не достигал части двери, где еле виднелся номер. Я глянул на соседнюю, чтобы сориентироваться, но та не была оцифрована никак. Черт! Даже не знаю, кого спросить. Коринну? Так имя, наверняка, не настоящее. Кира, которая Татьяна. Или наоборот.

Сколько можно стоять? Не съедят! Я нащупал кнопочку звонка. Он сказал: "Пик-пик-пик!", и свет ударил мне в лицо, обогнув темный силуэт.

- Я Артем, - брякнул я первое пришедшее на ум.

- Заходите. Раздевайтесь. Ваша точность похвальна, - голос был тот же самый, знакомый.

Повесил куртку на бронзовую завитушку вешалки. Начал стягивать сапог, но вспомнил о дырочке на правой пятке. Притормозил. Тут же одернул себя: не заставят же ноги задирать! Сойдет. Но Коринна, видно, заметила секундное замешательство:

- Не снимайте. На улице снег... чисто... - и открыла дверь в комнату.

Я достал свечу из кармана куртки:

- Вот... Вы сказали...

- Хорошо, - кивнула она, но свечу не взяла, и мне пришлось шагнуть в комнату, держа ее перед собой.

Вошел и замер, очухиваясь несколько секунд, - настолько необычным был интерьер, настолько жесткими оказались взгляды, обращенные ко мне.

Коринна подтолкнула меня к одному из свободных стульев. Потом уже, посчитав по часовой стрелке от хозяйки, я понял, что занимаю место №7. Но это потом...

- Артем, - представила она меня, - домашний философ.

Не знаю, отразилось ли удивление от выданной характеристики на моем лице. Я приподнялся и неуклюже раскланялся. Как клоун после антраша. Сел. Свечка, зажатая в кулаке, мешала. И я поставил ее перед собой. Тем более что их, самых разных, было на столе столько же, сколько человек за ним. Но горела свеча лишь около Коринны. Черная и странно изогнутая. Платье на ней тоже было черным, с блестками. И черная, ровно подрезанная челка опускалась почти до бровей. Все смотрели на нее, и она коснулась взглядом каждого, встала, выключила торшер, взяла свою свечу, обошла стол, и язычки пламени взвились над ним. Протянула руку с огнем к чаше возле прозрачного шара посередине, и оттуда закурился горьковатый дымок. Ее плавные движения были наполнены особым смыслом, наверное, понятным всем, кроме меня. Но вопросы задавать - неуместно, все сосредоточенно смотрели на свои огоньки - минуту? Или пять? А я поглядывал и на свечу, которая, понемногу оплывала, действительно, источая смолистый дух, и на соседей, чтобы не попасть впросак, не выбиться из принципа: "делай как все".

Коринна еще раз нагнулась над столом, отвела в сторону шар - хрустальный? - который торчал на пружинистой ножке. И в ритме с его качанием произнесла слова: "Хроно-синкластическая инфандибула...". Люди подхватили их шепотом, повторив, прошелестев еще несколько раз. Я, как все, стал глядеть на шар-маятник. Был ли там огонек в начале? Не обратил внимания. Но сейчас отчетливо что-то светилось, вспыхивало в самом центре, притягивая взоры. Коринна заговорила. Из ее речи я понял только то, что она к кому-то обращалась и кому-то отвечала - по интонациям. Смысла же было не больше, чем в начальных словах. По-моему, ноль. Появилось ощущение, что я проваливаюсь в бездонный колодец. Было душно. Захотелось глотнуть свежего воздуха... Меня спасла картинка, выплывшая из тайников памяти.

Искры в хрустальной глубине затуманивались от дымка над чашей - я вспомнил кафе, цветомузыку за сигаретным смогом и Лерины золотистые глаза. Словно отгородился от завораживающего голоса. Огляделся. Тени от свечей, дымка, шара сплетались, двигались по стенам и потолку, рыбки в просторном аквариуме поблескивали в фонтанчике воздушных пузырьков. Действо продолжалось. Где же окно? Я вспомнил свое, втиснутое в комнату. Скосил глаза, как при недозволенных играх на рабочем компе. Пришлось все же немного повернуться, стараясь не привлекать к себе внимания. За легким тюлем вместо стекла был витраж. Какие-то круги, кресты, многоугольники, нарисованные, вероятно, цветным лаком... А с улицы бил в окно свет неонового фонаря. Так вот почему тени на потолке кажутся подцвеченными! Не квартира, а ларец с секретом... Я осторожно поглядывал на хозяйку с отрешенным лицом. И что-то мне в нем почудилось знакомое. Видел я уже эти губы - почти без изгиба, верхняя и нижняя - две одинаковых дуги. Теперь мне и голос стал казаться знакомым издавна. Что за наваждение? Наступила тишина.

Коротко остриженная девушка слева от меня спросила Коринну:

- Так, когда же контакт станет реальностью?

В тоне ее было царапающее несогласие, даже - вызов. Коринна промолчала. Ответил мужчина, сидящий справа от нее:

- Помни о необходимости терпения.

Он повернулся ко мне затылком и блеснула лысинка на темени, точно тонзура доминиканского монаха. Я поежился.

- Всем нам нужно об этом помнить, - пробормотал второй мужчина, довольно крупный, во фланелевой синеклетчатой рубашке. Сначала я уперся взглядом в прореху на выпуклом животике с выглядывавшей майкой - пуговица в этом месте отсутствовала. Могла и только что отлететь, а, может, жены нет, как у меня, и обиходить мужика некому. Потом я перевел взгляд на лицо. Что-то, практически неуловимо, мне показалось и в нем знакомым, неприятно знакомым. Но мало ли, что кажется.

Зажгли торшер. Шар докачался и замер. Превратился в обычную елочную игрушку, и мое отражение в нем было уродливым. И смешным было бы, если бы не слова Кастере, мелькнувшие в мозгу: "Я находился в самом сердце тайны".

К Коринне подошла одна из женщин. Она выглядела изможденной. Больная, что ли?

- Вы обещали травку...

- Да. Вот, - Коринна достала из ящика стола толстенький кисетик. - Как принимать, знаешь?

Та кивнула:

- Спасибо огромное.

- Людмила, а что у нас с кассой? Нужно уже, наверное, выделить Анжеле...

Пухленькая кудрявая Анжела замахала руками:

- Не надо, еще хватит на пока...

Я подумал, что взносы какие-нибудь со всех собирают, в общую копилку. И спросил:

- Я тоже что-то должен?..

- Нет. До поры до времени. А, впрочем, дело добровольное, -ответила Коринна, - если хотите... Вот Мария недавно разбила Грааль. Теперь приходится использовать этот ширпотреб.

Я вместе с нею посмотрел на чашу для воскурений. Это была салатница, похожая на Верунину. Кто-то что-то разбил... Какая проза после стихов!

Оделся. В дверях, открывая неподдавшийся мне сразу замок, Коринна шепнула:

- А вам я позвоню.

Я громко, чтобы слышали все, сказал: "До свидания!" и вышел в ночь. От мороза и метели перехватило дыхание. Ветер пронизывал насквозь, забивая нос и легкие колючим снегом. Очень кстати подвернулся автобус. Успею еще намерзнуться, Тобика выгуливая. Автобус тронулся, я посмотрел назад. Женская фигурка махала рукой, подбегая к остановке.

- Притормози, друг. Там дамочка еще осталась, - сказал водителю не я.

Дверь приоткрылась и впустила запыхавшуюся Марию.

- О, это все еще вы? Нам по пути... - уточнила она.

- Да. Наверное, - сказал я. И пока компостировал два билета, раздумывая, о чем бы поговорить, пока помогал бабульке, выходящей за Марией, та, усмехнувшись, исчезла. Надо было бы проводить? Если б знал, что она хочет этого... Следующая остановка была моей. Вошел в подъезд и сразу услышал радостное тявканье Тобика.

Снятся же людям красивые сны! Кому из философов - уж не Платону ль - опустился ночью на грудь белоснежный лебедь?

А я специализируюсь по снам самим безрадостным. То за мной собаки гонятся, то с обрыва падаю и за метр до камней приказываю себе проснуться, чтобы не разбиться в лепешку. А чаще мерещится что-нибудь будничное, уныло достоверное - опаздываю на работу, таблицы отчетов, осточертелые до бешенства, всю ночь заполняю. Но в ночь, после визита к Коринне, считай, вообще не спал.

Обычно открываю глаза за минуту до звонка будильника. Лежу, пока звенит. Потом еще минут десять прихватываю. Грешен - люблю понежиться по утрам. А тут проснулся, словно от толчка. Полежал - будильник не звенит. Сломался, наверное. Не вечен. Из-за болезни у меня рабочий режим нарушился - я забыл, что воскресенье нынче. Пошлепал на кухню. Вскипятил воду. Заварил чаек покрепче. Позавтракал. Стал натягивать свитер и случайно глянул на часы. 2:45. Глазам не поверил - наручные электронные достал. Все сходится. "Вот это фокус", - подумал и стал разоблачаться снова. Улегся, выключил свет. Сна уже как не бывало. Мучился, возился, подушку десять раз переворачивая. В голове - Коринна, шар хрустальный, слова Марии о каких-то контактах. Не с НЛО-тянами ли? А может, когда я болел, и правда - "тарелка" над нашей улицей висела?

Наконец, замелькали спирали, бесконечные бланки с червячками цифр. Задремал. И опять толчок: а ведь я видел эту Коринну раньше! Давно, не помню когда. Но встречал. Я прокручивал память, как кинопленку, склеенную неумехой-монтажером. Эпизоды пролетали вперед, вперед, потом - стоп, и назад, задом наперед. В следующую секунду перескок через день, год, и дальше такая же свистопляска. Холодно. Теплее. Горячо! Вот она!

Летний лагерь. Класс - шестой. Мы стягивались поздним вечером к девчачьему крылечку, чтобы послушать Катькины "жуткие" истории: "Черная рука потянулась к черному окну...". И дело было не в слове "черный", а в интонации, от которой мурашки бежали по позвоночнику. С таким же эффектом она могла вещать: "Белая рука откинула белое покрывало". Кажется, плюс менялся на минус, но ничего подобного... Когда мы возвращались к нашему павильону на другом конце лагеря, и так едва различимая в темноте дорожка словно шевелилась под ногами от падающих теней - листва, трава, луна. Я, поеживался, пытаясь напевать на маршевый мотив: "Черная, белая, пестрая рука. Вымазалась в краске старая карга...".

Девчонки звали ее колдуньей. Катьке это льстило. Она рассказывала что-то и про свою деревенскую бабку. Вот та, действительно, была... "Бабкой-Ягой!", - ехидно вставил я тогда. Девчонки шикнули на меня, уговаривая Катьку продолжать. Она, если была в настроении, сплетала длинные истории: " ...похоронили Марусеньку, а она матери во сне явилась и просит туфли другие, зачем, мол, тесные ей надела, жмут, старенькие передай. Да как же, доченька? А назавтра соседская Варюха-то грибами отравилась, мать ей в гроб туфли просторные положила, для Маруси. Та ей снова приснилась. Спасибо, говорит...".

Да. Но ведь Катька была белобрысой. Хотя, долго ли перекраситься? Глаза? Серые. А у Коринны? Кажется черные, но не уверен. Вот губы - ее, точно. Редкая форма. А фамилия Катькина была - Мишина. Это помню. Потому что кто-то ее подразнивал: "А кто такой Миша? Наш второгодник? Зачем он тебе? Будь лучше Сашиной".

"Такие дела", - как говорили на Тральфамадоре. И тут в голове еще что-то замкнулось. Я включил свет и полез на антресоли за старыми журналами с романом "Сирены Титана". Лихорадочно стал перелистывать страницы, вспоминая, как именно Коринна произносила непонятные слова, сливающиеся с качанием шара, словно со стуком метронома. Так оно и есть. "Хроно-синкластическая инфандибула", из Курта Воннегута. Заказала бы мне раньше, я бы что-нибудь еще позаковыристее изобрел. Нет, брат мой, никакая это была не "тарелка", а панель железобетонная, сотворенная по отечественным нормативам на домостроительном комбинате. Катька-Катерина-Коринна. "Такие дела", повторил я присловье из того же романа и посмотрел на часы. Через минуту должен был раздаться звонок будильника. Что и произошло.

И последующие ночи я спал плохо. Поднимусь, попью, Тобик голову поднимет - я ему: "Спать!", и дальше мучаюсь. Стал уже подумывать: не сходить ли к врачу, не попросить ли выписать снотворного. Но, пока собирался, прошло. А в воскресенье Коринна позвонила. И первое, что спросила - о здоровье.

Да не о простуде, а о сне. Странный вопрос для столь короткого знакомства. Уж не ясновидица ли?

- Я, и правда, почти не спал последние ночи. Но вы-то откуда узнали?

- О, это очень просто. Вы впечатлительны, а люди вашего склада, впервые придя в мой дом, испытывают некоторое потрясение.

"Допустим, "потрясение" - слишком сильно сказано", - молча возразил я.

- Кстати, как расположена ваша постель? Ну... в каком направления?

- По сторонам света? - уточнил я. - Головой, примерно, на юго-восток.

- Зря! Разверните кровать, чтобы головой лежать к северу.

- Хорошо, - ответил я вежливо, хотя были на этот счет у меня определенные соображения. - А можно задать вопрос?

- Я думаю, у вас их появилось множество. Спрашивайте.

- Почему вы представили меня своим друзьям "домашним философом"?

- Начнем с того, что я не считаю их друзьями. Точнее было бы - группа единомышленников. И даже нет, не так. Единомышленников объединяет многое. А нас - только одна, очень узкая, сторона жизни. А философ... Так получилось по тесту. И даже ранее. Нам нужен был философ вместо Киры, и она передала эстафету вам.

- Я должен играть некую роль?..

- Нет, вы должны просто оставаться самим собой. Из своего образа, который вы слепили вместе с природой, вряд ли выберетесь.

- Неужто так безнадежно?

Расслышала ли она иронию в моем голосе? Захотела меня убедить? Завербовать...

- Артем, мне сейчас некогда. Если хотите побеседовать спокойно, приходите вечером.

Мне терять было нечего.

- С удовольствием. А можно - с собакой?..

- Если не очень шумная...

- Что вы?!. На редкость дисциплинированный пес.

Тобик всегда чувствует, коли о нем речь. Прыгает, в глаза заглядывает, мордой в ладонь тычется, чтобы погладил, за ухом почесал.

- Советуют нам, дружок, перестановку учинить, - сказал я ему, повесив трубку. - Как смотришь?

А псу-то что? Лишь бы поразвлечься. "Гав-гав", - весело отвечает.

- Но, дорогой мой, переставлять кровати мы не будем. Пробовал уже.

Когда я увидел свою комнату непривычно просторной, без Лериных вещей, обычно раскиданных на кресле, столе, диване... Когда я осознал, что это непоправимо, лег и сутки пролежал лицом к стене. Веруня придет, постоит и выйдет. Поесть уговаривала. А мне все равно. Тогда она и придумала Тобика у меня поселить, чтобы развлекал. Села в ногах и стала жаловаться, что, мол, мама от аллергии места себе не находит, просит избавить ее от щенка, но он такой чудный, пусть немного поживет у тебя. Знала ведь, что с детства мечтал о собаке. "Ладно, - говорю, - устраивай возле батареи". Стал его уму-разуму учить. Днем - работа, люди. Вечером - Тобка.

А вот ночами худо было. Спать не мог. И Веруня тогда посоветовала кровать переставить. Стоп! Коринна говорила - как? Головой к северу. А Веруня? Книжку чеха Грегора принесла. Своими глазами читал, что сон становится глубже, если человек лежит перпендикулярно к направлению геомагнитного меридиана, в общем, головой к востоку. Опять чувствуешь себя бараном, которого ведут незнамо куда. Коринна ведь тоже про север не выдумала. Вычитала где-то. И искренне верит. Иначе не стала бы мне советовать.

Как обычно - в одном месте читаешь так, а в другом - наоборот. И с кем соглашаться? Мы ж сами, из личного опыта, знаем не много. Глотаем предложенное неким отвлеченным созданием - "прессой". Восхищаемся, негодуем. Услышали, что сахар вреден, а витамин "С" в больших количествах спасает от уймы недугов - отказываемся от сладкого и килограммами поглощаем лимоны. Но в следующем сезоне узнаем: мало того, что в лимонах, в основном, содержится вовсе не витамин "С", а лимонная кислота; но что без сахара и мозгу, и сердцу нелегко, а увеличение доз аскорбинки до добра не доводит... Или вот еще: сегодня восхищаются магом, владеющим телекинезом, а чуть позже того же человека называют шарлатаном, сваливая сюда до кучи всех экстрасенсов и хилеров. Если кому-то случалось ознакомиться только с одной точкой зрения, все было приемлемо. Написанное эмоционально и вроде бы аргументировано внутренних возражений не вызывало. А если случалось вскоре наткнуться на взгляд противоположный? Тут появлялось ощущение фиги в кармане собеседника. Но вот у кого она? У сторонников или у оппозиции? У восторженных или гневных? И читатель иногда чувствует себя дурак-дураком, иногда рьяно поддерживает кого-то. Кого? Это дело вкуса. А я послушаю одного - вроде правильно. Поговорю с другим - и так тоже верно. Получается - истины не существует. Все относительно. Крыша едет! Но я же про север-юг...

Веруне было жаль меня. Мне тоже. Между нами тогда еще была лишь соседская доброжелательность. И не намечалось повода с чем-нибудь сравнивать Верунин запах. От бессонницы голова казалась набитой ватой. На компе нажимались не те клавиши. Высыпаться было необходимо. И мы с Веруней отыскали у нее компас. Повернули кровать, как рекомендовал Ота Грегор. И нашлось ей место лишь по диагонали в середине комнаты. Иначе не получалось. Мешали двери в коридор и в кухню. Веруня меня, будто маленького, по голове погладила и пожелала нам с Тобиком спокойной ночи. Ладно.

Улегся я в обстановке непривычной. Чего не сделаешь для этой спокойной ночи? И стал ждать, пока геомагнитное поле действовать начнет. Всякую мысль о Лерке старательно прогонял. Сначала мне вид с кровати наискосок даже понравился. Если лежать на левом боку, очень хорошо видно второе окно. И по утрам в одном будет голубое небо за тополем, в другом - отраженное солнце. Но, если на левом... А на левом я с детства спать не могу. Стоило маме однажды сказать, что это вредно для сердца, - я со своей мнительностью стал сразу чувствовать покалывание где-то под ложечкой. А в детсаду справа от меня лежал дружок мой. И чтобы мы не болтали,Какое уголовное преступление вы могли бы совершить? (Отвечать обязательно!)Какое уголовное преступление вы могли бы совершить? (Отвечать обязательно!) строгая воспитательница заставляла меня поворачиваться к нему спиной, значит, на вредную сторону. Так, я выкручивался: лежал почти на правом боку, а голова, насколько позволяла шея, была отвернута влево.

Теперь, вместо того, чтобы утыкаться носом в ковер, я мог свободно дышать. Но стенки мне рядом как раз и не хватало. "Привычка - вторая натура". Вдобавок поднялся в туалетную и, шагая обратно, не рассчитал - в темноте ударился со всей силы о спинку кровати, набил синяк на боку. Чертыхнулся. И, включив свет, стал восстанавливать интерьер, к радости Тобика и возмущению нижних соседей. Потом постоял под душем, выпил молока, лег, зарыв пальцы в волнистую Тобкину шерсть и, наконец, уснул.

Но, если в прошлый раз соблазнял хоть вид из окна, то в направлении север-юг не было ничего кроме крайнего неудобства.

До вечернего визита оставалось время. И я решил заняться делом безотлагательным. Следовало маму с наступающим Новым годом поздравить. Хорошо, что можно отделаться СМС-кой. Я дал себе честное слово, что после праздников немедленно опишу ей все, как есть. Пусть назад перебирается, в свою квартиру, которую, уехав к сестре, оставила в прошлом году счастливым молодоженам. Плохо мне здесь одному. A ей, с тетей Наташей, без меня лучше ли? Поздравил.

- Ну что, Тоб, пойдем в гости?

Пес ринулся к двери.

- Постой, чучело мое. Хозяйка что велела?

Я накинул на него попонку, причесал черную гривку, похвалил: "Красавец!", подошел к двери и вдруг подумал, что надо бы захватить что-нибудь с собой. Все-таки в гости... к почти не знакомой женщине. Цветы, гвоздики, например, были бы очень кстати. Да где их взять сейчас? Вечер... Не к вокзалу ж за ними ехать? Сувенир? Спросить у Веруни? Ну уж нет! Тут мой взгляд упал на серебряную конфетницу, подаренную тетей к свадьбе. Может, ее отнести? Во-первых, о Лере напоминать не будет, во-вторых, Коринна говорила, что сосуд, в котором траву жгли, разбили, а серебро не разобьешь. И красиво. Рядом с хрустальным шаром, по-моему, очень даже смотреться будет. Решено. Сунул конфетницу в яркий пакет, и мы, сменяя шаг на бег, когда замерзали, отправились к Коринне.

Она была одна.

- О! Королевский, черный!.. А как его зовут? - Она протянула руку к псу. Тот добродушно фыркнул, отряхивая снег.

- Тобик. Мы немного наследили...

Ничего страшного. Проходите.

- Лежать! - скомандовал я, и пес устроился у порога.

Коринна спросила, любит ли он молоко? Я ответил:

- Нет, он любит только все мясное.

- Хищник, - сказала она и принесла ему сосиску.

Мы поговорили о собаках, и это облегчило - для меня, во всяком случае - начало общения.

- Ему не подходит имя - Тобик. Классическая внешность требует классического имени.

- Джерри? - назвал я первое из классических, пришедших на ум, вспомнив "Джерри-островитянина" Лондона. Она поморщилась.

- Нет. Пусть для меня он будет Эгрегором?

- В честь кого?

- Иноматериальное образование. Со временем узнаете…

"Инфандибула…", - мелькнуло в уме. Те же Катькины сказки. А что, если я ей напомню про лагерь и "черную руку"? Оскорбится? А может, даже выгонит. Но пока все мне здесь интересно. И послушать, что напридумывает еще - тоже. Только вопрос - узнала ли она меня? Вряд ли. Коринна была в центре внимания. А я - всегда тихоней на заднем плане.

Сели в кресла у витражного окна, которое мне очень хотелось потрогать. На журнальном столике появились чашечки с дымящимся кофе и вафли. Я уловил момент и посмотрел в ее ярко освещенные люстрой глаза. Серые, конечно.

- Пейте...

Кофе было странным, чуть кислило и горчило. Но не без приятности.

- Что в нем?

- Сок пейотля.

Что-то связанное с индейцами и наркотиками?.. Я машинально отодвинул чашечку.

- Я пошутила. Не бойтесь. Всего лишь ложечка сухого вина.

- А я и не боюсь, - скривился я и храбро отхлебнул большой глоток. Была не была! - Странный ангел… - кивнул я на картину, не замеченную раньше, за спиной тогда была. Как маски случаются театральные - половина смеется, а половина плачет, - так и ангел был из двух половин - черной, скорбной, с опущенным крылом, и белой, нежной, взлетающей.

- Да. Вам не мешает яркий свет? Может - торшер? Или свечи?

- Пусть будут свечи, - ответил я, стараясь подыграть. Она, подумав, достала из серванта свою и мою, протянула мне спички: "Зажгите сами", выключила люстру.

- ... и спустились ангелы с неба к земным женщинам, и жили с ними. Азазел научил людей делать мечи и щиты, зеркала и украшения, Амацарак - употреблению трав и волшебству, Акибиил - приметам и знамениям...

Сквознячок трепал пламя свечи. Тени на потолке и стенах сплетались в подвижные узоры.

- ... бродили семь неизвестных с семью книгами, и если кто-то из них, устав от хрупкой оболочки, подвижнической мудрости и блужданий по дорогам земли, хотел успокоиться, то созывал остальных. Они отпускали его на вечный покой, но прежде должны были познакомиться с тем, кого уходящий избрал преемником. И если кандидат казался достойным, допускали его к великому посвящению, пройдя которое, он получал книгу и магическое кольцо...

Я перевел взгляд с пляшущих теней на лицо Коринны. Она смотрела мимо меня. Глаза ее из-за расширенных зрачков казались совершенно черными.

Семь неизвестных... семь ангелов... достойный кандидат... Уж не я ли? Стульев вокруг стола было девять, а человек, считая со мной, семь.

Голос Коринны вызывал смутную тревогу, предчувствие чего-то необычного. И еще музыка... Даже не музыка, а тягучие тихие звуки, томительно знакомые. Мне захотелось отряхнуться, как Тобику после купания. И я задал, дождавшись паузы, наводящий вопрос:

- Два стула пустовали... Они тоже предназначены для статистов с ролями, расписанными заранее? - Я показался себе ужасно проницательным.

- Не торопитесь, дойдем и до них. Или вам уже пора домой?

- Нет, нет! - поспешил заверить ее я.

- Тогда начнем с главного. Вас интересует: зачем наша сенсогруппа? Для чего собираемся? - Она откинулась в кресле, прикрыв глаза. - Есть и цель: узнать, как сделать совершенным то, что природа оставила несовершенным и незавершенным в человеке.

"Ничего себе - размах", - подумал я и спросил шепотом:

- А разве это возможно?

- Пока удается не вполне. Но мы работаем. Тренируемся, если хотите... Кстати, с вашим приходом свет в астролографе сиял ярче. У вас несомненные психотехнические способности.

Не знаю, не уверен, но все равно - приятно, когда хвалят.

- Астролограф - это хрустальный шар? - Я посмотрел на пустой стол, застеленный льняной, как у меня, скатертью с лаптастыми букетами по углам.

- Не просто шар. Концентратор. Контакт возможен только при высшем духовном сосредоточении и напряжении сил. Только тогда разрушаются привычные психические структуры, и это позволит выйти из рамок логически сконструированного сознания...

"Вот шпарит, как по писаному!", - с уважением отметил я.

- Контакт-то с кем? С богами из суперцивилизации? - "Даже, если и есть они... хотелось бы верить в "тарелки"… Но неужто прорыв к общению с НЛО-тянами может происходить из стандартной квартиры нашего микрорайона?", - продолжил я мысленно.

- Называйте их как хотите. Разве ж дело в названиях?

- И вы верите, что нашими скромными силами?..

- Господи! Да кто-то же должен начинать! Человеческий мозг работает с КПД в 5%, как паровоз начала века. А остальные?.. Тайна.

Я вспомнил про свое "шестьдесят восемь".

- Скажите, пожалуйста, если можно, чем вам не понравилось число, названное мною?

- Почему: не понравилось? Скорее даже - очень. Обычно все ограничиваются первой десяткой. Вы заставили меня подумать. Если принять оккультное значение, то получается "рок", смягченный "равновесием", и "змея в поле". Это свидетельствует о вашей незаурядности, - она усмехнулась: - А все-таки связь между положенной вам семеркой и названным числом я отыскала...

- Не хочу "положенных мне" цифр! - упрямо буркнул я.

- Вы опять!.. Ну ладно... более соответствующей вашему складу.

- ???

- Семерка находится между шестью и восемью.

- И вы уверены, что за каждым человеком стоит сухая цифра?

- Не надо упрощать. Если всего характеров девять...

- А почему именно девять? - продолжал допытываться я.

Она поморщилась. Я за нее обозвал себя "занудой".

- Ну, это цифра наиболее совершенная, в ней содержатся все остальные.

"Как матрешки?" - подумал я.

- ... и символизирует полный круг. 360 это 3+6+0=9.

- Ладно. Допустим, основных характеров, действительно, девять...

- Вот, посмотрите табличку, - Коринна протянула мне гладкий картонный квадратик.

Я просмотрел строчки:

- Активный, сильный, ведущий. Это, конечно, вы?

Она кивнула, ничуть не смутившись, и продолжила:

- Пассивный, подчиненный, мягкий...

Я, ожидая пояснений, поглядел на нее.

- Не догадываетесь? Хотя вы еще плохо знаете группу. Это Лева.

Я видел лишь двух мужчин. И мягким из них был, скорее всего, упитанный краснощекий и словно полусонный. Не помню даже его голоса. Значит, он назвал себя Львом, и при всей внешней безвольности сидит где-то внутри него царь зверей.

- Вы его знаете?

- Нет, не уверен. А почему вы так подумали?

- Словно тень у вас по лицу прошла.

- Не думаю, что это он, однако… все по тем же дорожкам ходим. В одном районе живем.

- Но всё же…

- Да неприятное воспоминание из детства… Я пришел в кино, на "Мушкетеров…", один, встал в очередь за билетом. Вдруг подходит большой и толстый мальчишка, вытаскивает меня почти от самой кассы, мол, поговорить надо, а позади стоящие взрослые с детьми тут же равнодушно пододвигаются ближе к окошечку. Дальнейшее в комментариях не нуждается - этот паразит отнял у меня деньги, и в тот день я в кино не попал.

- Допустим даже, что Лева, и на самом деле, был тем самым плохим мальчишкой. Вы намерены и сейчас так к нему относиться?

- Пока не думал об этом.

- А подумайте! Прошла четверть века. Вы когда-нибудь чувствовали себя виноватым в чем-то, комплексовали?.. Вам было неловко? Вы за это время что-то осознали, в чем-то изменились?

- Ну, естественно… - Передо мной промелькнули мои влюбленности и "косяки", парочка мелких предательств, украденная в библиотеке книга…

- А вы можете допустить, к примеру, что он в тот момент не нашел ничего лучшего, чтобы таким вот диким образом раздобыть деньги, которых ему не хватило на два билета, потому что в нескольких шагах ждала девочка, в которую он был влюблен, а второго случая пригласить ее в кино могло не представиться. И он потом не раз сожалел о своем проступке. Что он даже, возможно, искал вас, чтобы сторицей отдать отнятое. Что его и посейчас мучает совесть. Что он, в общем-то, и не был агрессивным, а после того случая, чувствуя вину, стал добрее… Вы же смотрите только с одной, своей, точки зрения. Не имея представления обо всех обстоятельствах и всей полноте картины. Потому в религии и считается, что следует осуждать не людей, а поступки.

Мы помолчали.

- Ладно. Я вас услышал. А кроме меня здесь кто-нибудь остался при своем имени?

- Нет.

Невидимые миру маски. Возможность побыть в ином обличье, под выбранным брендом, чуть-чуть не собой. Карнавал душ.

Читаю дальше:

- "Блистательный, особо удачливый, привлекательный для другого пола". Попробую угадать? Та, кудрявая... - Хотел добавить "рыхловатая", но воздержался.

- Анжела? Нет. Не угадаете. Потому что нет среди нас такого счастливчика. Они обычно зациклены сами на себе. Им ничего не надо, кроме того, что есть. А есть все. Порода эгоистов.

- Блистательных, значит, не держите?

- Это мы им не нужны. Кстати, пятого номера тоже нет. Вы, наверное, заметили?

Я опустил палец до строки: "Нервный, авантюрный, подвижный".

- Заходил к нам один товарищ. Никак не хотел ждать. Организуйте ему контакт немедленно. Так его все время заносило в грязный кювет. Сейчас сидит. За спекуляцию. Итак, два места вакантных. На них, случается, сидят гости.

- Как я?

- Вы уже не гость, - она улыбнулась. - Но продолжим знакомство. Четвертый стул занимает Людмила.

Я прочитал: "Несчастливая, тусклая, нищая". И вспомнил унылую женщину, прячущую в сумку кисет с лечебной травкой.

- Она серьезно больна и надеется излечиться хоть с помощью чуда. Справа от вас, вы уже поняли, Анжела. Домоседка, создающая уют. Мать-олениха. Я про себя зову ее "наседка-домоседка".

"Надо же, мою мысль перехватила", - подумал я.

- А слева - наш домашний критик.

- Мария. Она в моей стороне живет.

- Значат, довелось познакомиться поближе? Пикантна, но, хлебом не корми, дай поспорить.

Я пожал плечами. Не успел, мол, разглядеть.

- И последний, на девятом стуле, Эммануил. Мудрец.

Припомнилась лысинка на темени, иконописные глаза.

- Коринна, и каждому вы раскрываете тайну цифр? - Мне хотелось услышать "нет". Приятно быть избранным.

- Нет, - ответила она. - Только вы и Мария заинтересовались этими вопросами. Хотя я не скрываю ничего.

Избранность не совсем получилась.

Я вспомнил про конфетницу:

- Коринна, вам нужна была чаша. Я принес. Не знаю, подойдет ли?

Тобик, дремлющий на коврике, встрепенулся.

- Еще немного поскучай, - погладил я его. - Вот, - протянул вазочку Коринне. Она повертела ее в руках:

- Ну что ж, может быть. Серебро? Серебряный Грааль. - Пepeсыпьте в него из старого... Да. Там. На тумбочке.

Я выложил сухие апельсиновые корки и какие-то веточки. Понюхал. Пахло приятно.

- Это гармала. Если хотите, возьмите себе. Прекрасно дезинфицирует воздух. Если дома больные...

- Ни к чему. Я один. И уже здоровый. А Тобик дыма не выносит.

Чаша стояла возле музыкального центра. Вот откуда доносились тягучие и в то же время будоражащие звуки. Футлярчик от диска лежал рядом. Буквы были едва различимы - до свечей шагов пять. С трудом разобрал: "Marionette". Ну да, прелестная мелодия Криса Сфириса. Но что с ней произошло? А, я понял! Хозяйка специально, для вящего эффекта, создала запись на меньшей скорости. Я почувствовал, что начинаю заводиться. Тут уж и "инфандибула" припомнилась.

- Коринна, вы, раскачивая... - запнулся, чуть не сказав "шар", - астролограф, произносили не совсем понятные слова...

Она ждала вопроса и кивнула, собираясь что-то сказать, но я пояснил иронично:

- Они не ваши. И не НЛО-тянские. Курт Воннегут. "Сирены Титана".

Мне показалось? Или она точно смутилась? Зажечь бы яркую лампочку и в глаза заглянуть. В серые.

Нет. Во всяком случае, голос остался таким же ровным.

- А я и не отрицаю. Вы правы. Он знал то же, что и я. - Она ускользала льдинкой из теплых рук. - Вы боитесь мне поверить.

Я возмущенно взмахнул рукой.

- Ну, не боитесь, не хотите. Вы не верите, что существуют биотоки? Что можно концентрировать энергии?

Я неопределенно кивнул. То ли - "да", то ли - "нет".

- Поставьте ладони вот так.

Она снова усадила меня в кресло, придвинулась ближе, я поднял руки, как при детской игре в "ладушки".

- Не напрягаетесь, но держите ровно. Следите за кончиками пальцев.

Она стала двигать, двигать свои ладони в плоскости параллельной моим. Ее пальцы в сантиметре от моих просвечивали розовым от догорающего пламени черной свечи.

И я почувствовал. Вначале, не доверяя себе. Но покалывание в кончиках пальцев стало столь явственным, что мне пришлось потереть их о джинсы, чтобы избавиться от неприятного ощущения. Коринна коснулась ножки торшера - послышался легкий треск электрического разряда.

- Еще разок?

- Спасибо, - я засунул руки поглубже в карманы.

- Тогда про Воннегута в следующий раз. Уже поздно, - поднялась она.

- Извините, если я оказался назойливым.

Может, следовало уйти давно. Ого! Двенадцатый час. Как быстро время промелькнуло,

- Не переживайте. Я прощаюсь с вами, когда это стало нужным мне.

- Ну, коли так, все в порядке. Тобик, пойдем, лежебока. Значит, до следующее субботы?

- Да. До свидания. Приходите на час пораньше. Поговорим еще.

Наш трест готовился к Новому году. Если дверь кабинета была закрыта, мы забывали о праздниках, занятые каждый своим. Но дверь хлопала чаще обычного. То требовались суровые нитки для гирлянд. То, для установки пушистой искусственной елки, грубая мужская сила. Которая обнаруживалась в моей персоне. Я кивал на Илью: "Спрашивайте у начальника". Он хмурился и нехотя отпускал меня, предупредив, чтобы не задерживался. А я и рад.

Наряженную елку побрызгали смолисто пахнущим ароматизатором. И мы до конца рабочего дня дышали псевдо-лесным воздухом и мечтали о лете, когда можно будет отправиться в отпуск, к местам, где живут настоящие елки и под ними пробегают зайки серенькие и вылезают из-под земли белые грибы.

Дома я тоже извлек из коробки, спящей на антресолях, симпатичную елочку. Любовно собрал ее детали, установил на столе, придвинул к оконному углу, чтобы с улицы она была видна через оба стекла, украсил разноцветной мишурой, мамиными бусами, разложил на ветках конфеты, и даже звезду из завалявшейся шоколадной фольги водрузил на макушке.

Веруня принесла Тобику поесть и замерла в дверях от удивления: "Вот не ожидала! Какая прелесть!". И во мне заговорила совесть: все-таки свою вину перед Веруней я ощущал.

- Тебе нравится? Вот и прекрасно! Забирай!

Веруня испытующе посмотрела на меня и отрицательно покачала головой.

- Но почему? Посмотри... Даже украшать не надо!

- Я на Новый год ухожу в одну компанию. Там-то уж елка будет. По высшему разряду. А ты? Куда?

Я пожал плечами:

- Не знаю. Скорее всего, спать завалюсь.

- Может, пойдешь со мной? Я договорюсь...

- Еще чего?! Маяться всю ночь среди чужих людей.

- Ну, как знаешь. Раз остаешься дома, тебе елка нужнее. Чтобы не совсем забыл о празднике.

Она постояла еще, наверное, ожидая вопросов: "Что за компания?" да "У кого вы собираетесь?". Но я молчал.

Тобик, разряжая обстановку, прыгал вокруг, пытаясь ухватить обрезок колбасы с тарелки в ее руках. Она потрепала пса по голове, выложила еду в миску у порога и ушла. Ладно, не хочет - как хочет. Мое дело - предложить. Я выключил свет. С кровати, в темноте, елка почти не была видна. Я подошел к окну и заглянул через него во второе. Представил себя случайным прохожим. С улицы ее освещала луна и гирлянда неоновых огней. Серебрилась фольга, снежно белели комочки ваты. Я вспомнил, как любили мы в детстве гулять вечерами по предновогоднему городу, заглядывая в окна. Почти сквозь каждое видны были ветки, увешанные блестящими шарами и игрушками. Наряды соперничали в красоте, а мы выбирали дом, где елка была самой-самой... И присваивали ей титул королевы зимы.

Как и договорились, я пришел к Коринне пораньше. Еще окутывали город голубые сумерки, и не настало время уличных фонарей. Коринна была опять в черном платье. Я разделся и направился в комнату, увидев в приоткрытую дверь хрустальный шар, и свечи, расставленные по краю стола, и Грааль... Но Коринна позвала меня на кухню.

- Чашечку чая с душицей?..

Горячая жидкость отдавала разнотравьем, обжигая нёбо горьковатой сладостью.

- Мы остановились на Воннегуте?..

- Да.

- Мне приятно сказать, что вы - единственный из всех узнали его слова.

Я мог бы сказать, что мне тоже приятно это.

- Но я не хочу, чтобы вы видели в них розыгрыш, - продолжила она. - Вовсе нет. Знаю, вы сейчас будете удивлены, и, скорее всего, не поверите мне. Но, тем не менее, это так: Воннегут - мой дальний родственник, и нас кое-что связывало.

"Авантюристка", - подумал я, но не стал ни соглашаться, ни саркастически усмехаться. Просто ждал продолжения.

- ... Да, дальний родственник. Через троюродного дядю в Германии, Лилиенскальда, который прислал мне астролограф, и аура-очки для усиления способности к концентрации психической энергии.

- Прислал в подарок?

- Нет. Я написала письмо ему, он сообщил стоимость астролографа, Грааля, который разбили, очков.

- И дорого, наверное?

- Астролограф - 100 евро, Грааль с очками - по сорок.

Я стал соображать, сколько же это получалось в рублях.

- И бесплатно, в подарок - еще "магический" чай.

Я усмехнулся.

- Вас настораживает название? Но называете, как хотите. Просто так понятнее всем. Вы говорите по-немецки?

- Ноу. Ай эм спик инглиш онли. Энд рашен.

- Это я к слову "магический". По-немецки "желать" и "колдовать" одно и то же.

- Да? Интересно. Но расскажите лучше про Воннегута.

Взгляд Коринны был таким ясным и открытым, что, при желании, вполне можно было поверить ей.

- Дело в том, что он почти ничего не придумывал в своих книгах. Слышал, запоминал, записывал. А потом переливал в сюжет, добавляя остроты.

- Кого слышал?

- Голос. Или, если точнее, глас.

- И вы его тоже слышали?

- Да! - она вскинула голову и прищурила глаза, готовая к насмешке.

Воображает себя посвященной? Или мученицей, несущей человечеству свет истины вопреки косности твердолобых ученых и тупиц-мещан. Ну и Катька!..

- Ладно, ладно, - дотронулся я до ее руки. - Но расскажите, как это было впервые?

- В институте. Осенью. На сельхозработах, - ее лицо вновь стало отрешенным. - Мы с девчонками пересыпали картошку в мешки. И вдруг в голове зазвенело. Я спросила Таню: "Ты что-нибудь слышишь?". Она говорит: "Нет!", посмотрела на меня: "Посиди, ты побледнела. Устала, наверное", и ушла. А я не устала. И хорошо, что все оставили меня в покое. Звон прекратился, и словно чужие слова стали звучать в голове. Что-то понимала, что-то просто запоминала. И было там об избранности моей, и загадочная "инфандибула", вызвавшая ваше сомнение. После этого случая я всех расспрашивала, не случалось ли с кем такого, даже к врачу ходила. А потом письмо пришло. Из Германии, где у меня дядя обнаружился. Мама, и правда, говорила о каких-то родственниках. Стали переписываться. Лилиенскальд, удивительно, продвинутым оказался, про Воннегута упомянул. Я стала уточнять и на эту "инфандибулу" наткнулась.

- А текст того, что вы говорили дальше?

- Лилиенскальд прислал его с астролографом. Но я повторяю не точно.

- Импровизируете?

- Да. Хотя это не важно. Важно то, что наша психоэнергия концентрируется и передается астролографом, как излучателем, к НИМ. Маяк. Чтобы они знали, где их ждут. Где готовы к контакту.

У меня в голове стало до странности гулко. Будто эхо бродило под сводами пещеры.

- Вы не верите в возможность яснослышания?

Я пожал плечами, не желая ее обидеть.

- А вам знакомо имя Ричадра Баха? Может, читали "Чайку по имени Джонатан Ливингстон"?

- Давно. Сказка для взрослых?

- Пусть… Но он сам говорил, что ему передавали этот текст из тонких планов. И, как выяснилось позже, сначала он мало что мог уловить. Так, ему прокручивали сюжет до тех пор, пока он не воспринял его до подробностей.

- Соавторство такое вот?..

- Но Бах и не отрицал этого.

Возникла пауза. Я побоялся, что вот-вот придут люди. А еще о многом хотелось спросить.

- Коринна, а чем вы сами объясняете то, что выбрали именно вас?

- Я всегда знала за собой особую силу. И бабка моя слыла в деревне колдуньей. Меня учила болезни заговаривать. - Она подняла ладони: - А вы не пробовали испытывать свою силу на других?

- Нет, - ответил я. - Да и не на ком было.

- Попробуйте. У вас тоже должно получиться. Слабее, конечно. Нужна тренировка, собранность. Если я снимаю чью-то боль, потом сама долго не могу избавиться от слабости. Это нехорошо. Значит, каналы не достаточно чисты и открыты. Не хватает знаний, энергии.

- А я бы не против научиться...

- Напомните мне, когда будете уходить - я дам вам кое-что. Может, поможет на первых порах...

Раздался звонок, Первыми пришли Анжела и Эммануил. За ними Людмила с Марией. И тут же Лев. "Дисциплинка", - подумал я, услышав сигналы точного времени.

Каждому была предложена чашечка чая. Я выпил со всеми вторую. Он настоялся. Стал еще темнее и ароматнее.

Верхний свет погас. Опять слова и движения преисполнялись скрытым значением и высоким смыслом.

Тени ткали на стенах вечную тайну. Вспыхивал огонек внутри шара. И меня настигло острое ощущение нашей одинокости в бескрайних мирах. Будто и нет нигде никого кроме нас, жалкой горстки людей за кругом свечей. Я не старался вникнуть в произносимое Коринной. Уловил - "трансцендентный абсолют" и снова погрузился в свое.

Веруня приносила осенью статью какого-то американца. Там говорилось, что Солнце - половинка двойной звезда, и вторая, в очередном обороте вернувшись через сколько-то миллионовв лет, мимоходом уничтожит планеты системы. И Землю. "Такие дела" - по-тральфамадорски. А наш ученый, комментируя гипотезу, писал, что может случиться и так. Но стоит ли беспокоиться, если к тому времени Земля уже будет не живее обломка гранита. Потому что гораздо раньше мы останемся без атмосферы, утончающейся с каждым мгновением.

Пожалуй, лишь тем вечером меня переполняла подобная грусть. А осмелюсь ли рассказать кому о ней? Засмеют. Доживи хоть до завтра. И вообще - будь счастлив сию секунду, шерше ля фам, проверяй деньги, не отходя от кассы.

Шар замер. Перестал струиться эфирный дымок из Грааля. Людмила пересела на Левин стул и что-то шептала на ухо Коринне. Хлюпнула входная дверь - ушла Мария. Остальные хозяйничали на кухне, позвякивая фарфором. Я нерешительно потоптался возле вешалки. Коринна просила о чем-то напомнить. Но неловко мешать разговору. Пойду-ка потихоньку.

Мария еще стояла на остановке. Я подошел к ней. О чем говорить? О перебоях с транспортом? Или о превратностях погоды? Новый год на носу, а мороз сменился оттепелью. Я так и сказал:

- Потеплело.

Она кивнула:

- Угу.

- А автобуса все нет.

- Нет.

- Пойду-ка я пешком. Вы останетесь?

Она обернулась к Коринниному дому: не выходит ли кто еще? Помолчала немного и ответила:

- Нет. И правда тепло... Можно прогуляться.

Если уж предстоит общаться полкилометра, лучше говорить о том, что задевает, и я начал:

- А вы, действительно, верите в инопланетян?

- Временами. Под настроение. Раньше вообще принимала все, что слышала, за занимательную сказку. На грани с реальностью. Интереснее ведь жить, когда рядом что-то таинственное, правда? Не знаю, как вы, а я часто задумываюсь над смыслом собственной жизни. Очень, до озноба, хочется, чтобы смысл этот существовал. Может - космическое предназначение? Мое, наше?.. А может, все это бред. От скуки. Джонсон сказал: "Не все верят в одно и то же, но каждый верит во что-нибудь", а Гамсун - что каждому нужен свой колокольчик для поклонения. Не знаю, не знаю...

Я постарался запомнить: Гамсун, Джонсон. О первом что-то слышал, о втором, кажется, нет.

- Значит, все-таки не верите?

- Я же сказала: не знаю, - ответила она слегка раздраженно.

И я обругал себя: "Чего привязался к человеку?"

Но через несколько шагов она сказала задумчиво:

- До девятнадцатого века метеориты тоже объявляли "мистическим суеверием". Потому что не могут камни с неба падать. Все время происходит переоценка ценностей. Коринна еще не приглашала вас посмотреть видеофильм?

- Какой? Нет. Не успела, наверное.

- Видеозапись. Ее личная.

- Расскажите...

- Я клялась: никому ни полслова, - она заколебалась, - но вы все равно уже посвящены...

Мы приближались к ее остановке, и я, насколько мог, замедлил шаги.

- Короткий, минуты четыре. Одно дело, когда говорят: кажется, кто-то что-то видел, другое - когда сам видишь то, что снято знакомыми. Диск метров тридцати в диаметре, без всяких опор... Почему тридцати? Да деревья недалеко. И дорога. На дороге, видно, человек и стоял, который случайно успел все заснять. В диске - ни дверей, ни иллюминаторов. Только по центру вдруг стенка светлеет и тает. Даже внутренние помещения можно разглядеть. И выходят три гуманоида... или как их там... в облегающих комбинезонах. Может, даже красивые, если бы не такие застывшие лица. Двое немного отстали, а тот, что повыше, плавный жест, вот так, сделал рукой. Приглашает, значит. Я, если б была там, ни секунды не раздумывая, побежала бы к ним. А эти? Тот, кто снимал, наверное, здорово перетрухнул - чувствовалось, как мобильник дрожит в руке. Ну и всё!..

- И что вы думаете?

- Про НЛО-тян? Пока ничего. Мне нужен собственный контакт. И я мало чему верю с первого взгляда. Тем более, постороннего. Недаром меня Коринна определила в "критики". Пытаюсь докопаться до сути. А сама иногда себя ругаю - зачем? И бывает, завидую тем, кто понаивнее, кто без оглядки верит в Бога, в инопланетян... Достаточно поверить, и сразу легче станет. На величину ответственности. Очень заманчиво спихнуть ее кому-нибудь. И думать успокоительно, что НЛО не зря летают, а дисциплинку на Земле поддерживают. Чтобы до катастроф не дошло. Вроде ангелов.

Голос ее звенел тугой струной.

Уже несколько минут мы стояли.

- Ну, ладно, - она подняла воротник, словно отгораживаясь от меня. - Заболталась совсем. Отец ждет...

- Может, я вам позвоню как-нибудь?

- И спросите Марию, - подхватила она, - а таковой не существует. Да и дома я редко бываю. Всего!.. - она слабо взмахнула рукой и скрылась в подъезде.

Позже, устроившись в постели, я стал думать про Ричарда Баха, про глас, звучавший у некоторых в головах. А каким тембром? Как же это ощущается? Думал-думал, и понял, что мне сие тоже хоть чуть-чуть, а знакомо. Конечно, лекций и сюжетов я не слышал. А уж если некую "фантастику" сочинял, то было это, на повторный трезвый взгляд, настолько беспомощно, что о вмешательстве Высших сил и говорить не приходилось. Или я воспринимал лишь отголоски?

Однако случались отдельные моменты, чаще во время засыпания… Прекрасно помню, как в голове вдруг сформировалось: "Думать - это значит перебирать мысли". Такого я не читал. Да и сам изобрести не мог. Да и не очень согласен был с этим утверждением. Но - запомнил.

А еще такие фразы явились в дреме: "Настоящее - это точка перехода вариативного будущего в безвариантное прошлое. Непроявленного - в проявленное". И представилось как бы дерево, лежащее на боку. По стволу, исходящему из бесконечности, слева направо текла электрическая струйка. Ее фронтальная точка на какое-то мгновение замирала перед развилкой, словно делая выбор, а потом перебиралась на крупную ветку. До этого ветвь была прозрачной и неокрашенной, но становилась расцвеченной и превращалась, вливалась в ствол. "Ветки" справа были словно бы живыми, дрожащими в сером мареве. А слева "ствол" пестрел яркими, но застывшими, недвижимыми кадрами действительности, бывшей сначала будущим, потом настоящим и, наконец, ставшей прошлым.

А вдруг мне тоже это все "транслировали"?

Только ненормальные, вроде нас, проводят тридцать первое декабря, уткнувшись в мониторы с колонками цифр. Но вот в дверь протиснулся дружественный коллектив бухгалтерии. Женщины положили на стол Илье поздравительную открытку, наговорили уйму комплиментов, сияя глазами, румянцем и бусами в декольте. Подхватили почти не сопротивляющегося шефа пол белы рученьки - в прямом смысле: пиджак он скинул, охваченный трудовым порывом, и галстук восклицательным знаком чернел на крахмальной свежести рубашки. Расшалившиеся дамы увели его к себе пить чай.

Мне представились женские силуэты с высокими прическами, мелькающие в чужих окнах, украшенных гирляндами, шипящая пена шампанского, вздымающаяся над хрустальными бокалами. И сероглазое женское лицо с необычными губами без верхней ложбинки. Только этого еще не хватало! Катька-Коринна. Я слишком хорошо знал, куда меня может завести воображение. Только дай волю! Но красавицы в метро или с журнальных обложек вовсе не то, что реальные знакомые. Фантазии о них в главных ролях не приводят к безысходной тоске и нервным расстройствам, а потому безопасны. Да и возраст не тот, чтобы влюбляться без надежды на взаимность. А если с надеждой?..

"Не обольщайся на свой счет, - велел я себе. - Мало что ли обжигался?". И тряхнул головой, прогоняя ненужное видение.

Веселой ночи не предвиделось.

Около десяти часов заглянула Веруня. Волосы ее были затейливо уложены и благоухали парфюмерией. Платье переливалось всеми оттенками синего и зеленого. "Продемонстрировать себя пришла!", - подумал я, отдав должное дамским ухищрениям. Она, и правда, выглядела почти обаятельной и привлекательной.

Веруня протянула мне золотистую подвеску:

- Посмотри, пожалуйста, из середины жемчужинка выпала. Не знаю, чем приклеить.

Допустим, это была не жемчужинка, а заперламутренная стекляшка, что я уже собрался было скептически отметить, но вовремя прикусил язык. Если самому тошно, то это не повод портить настроение другим.

- Давай, - забрал я у нее ювелирное изделие, мазнул центр капелькой "Суперцемента", уложил на него бусинку и подул: - Получай.

- Спасибо, - сказана Веруня и заглянула мне в глаза: - С Новым годом тебя... С наступающим.

- И тебя также. Счастливо, - прикрыл я дверь.

Когда плохое настроение, все окрашивается в мрачные тона.

- Тобик, пошли что ли проветримся?

А того долго уговаривать не надо - сразу к двери понесся.

"Ищем бога, ищем черта, потеряв самих себя", - продекламировал я, выходя на улицу. Встречная женщина удивленно оглянулась.

Днем было тепло, и я вышел налегке. А зря. Выдохнул плотное белое облачко. Ресницы сразу потяжелели от инея. И я четко почувствовал границу между собой, теплым, но уже замерзающим, и равнодушно-холодным воздухом, превратившимся в ветер.

Время близилось к двенадцати, улица совсем опустела.

Двигались только мы с Тобиком и наши тени. Проходили мимо фонаря - тени выбегали из под ног, обгоняя, торопясь, удлиняясь так, что головы их сливались с темнотой. Потом в глаза бил свет следующего фонаря, и новые тени вылезали на белую дорогу.

Шли, шли и опомнились, когда были уже возле Коринниного дома.

- И чего это нас сюда занесло? - спросил я Тобика, но ему было нечего ответить.

- А может, правда, зайти, поздравить ее с Новым годом?

Тобик согласно гавкнул,

- Вежливее будет поздравить? Или не лезть со своей вежливостью?

Ее витражное окно светилось нарядно. Может, все, кроме меня, собрались за ним и сейчас желают друг другу здоровья, счастья, успехов? А меня не позвали, так как мало еще знают? Но движения за окном не наблюдалось.

Пес, свесив язык, глядел выжидающе, готовый следовать за мной повсюду. Вот - наверное, уловил мое желание, - вспрыгнул на крылечко. Но я его одернул: "Назад!".

Автобуса ждать было бессмысленно. Идти пешком? Околеем. И Тобику я попонку не надел. Сунул руку в карман, проверяя наличность. Ключ... какая-то бумажка... Я повернулся к свету. Денежка. Это уже легче. Я замахал проезжающей скромной машинке, и она, что удивительно, притормозила.

- Слушай, друг, подвези нас пару остановок. Закоченели.

- Садись. Только пуделя на сиденье не пускай. Жена сегодня чистила.

Дома Тобик сразу перетащил свой коврик к батарее и прижался боком к горячему чугуну. Потом другим пристроился. Я выпил чаю со шпротами, открытыми в честь праздника. Две рыбки Тобику скормил. Приказал ему: "Спать!" и улегся в постель сам.

Только задремал - стук в дверь. Верунина матушка. С тарелками в обеих руках. На одной - красиво уложены закуски и кусок торта. На другой - косточки от холодца и кусочки колбасы.

- С праздником тебя, сосед. Угощайся. Это - тебе. Это вашему псу.

Неужели, думала, перепутаю тарелки спросонья?

- Спасибо, тетя Тася. Вас также с праздником.

- Чего ты тут один грустишь? Айда хоть к нам. Баба Нюра у меня... По чарочке? А?.. За все хорошее?..

- Теть Тась, кажется, грипп начинается, - потрогал я собственный холодный лоб и вспомнил Винни-Пуха. - Вдруг вас заражу.

- Ну, смотри, смотри... Надумаешь - добро пожаловать! В два счета вылечим.

- Обязательно, - невпопад ответил я, пододвинул к Тобке миску, и снова задремал под его довольное урчание и возню с косточками.

Снился какой-то сон. Какой - не помню, да и не важно. Зато последующее запомнил в мельчайших подробностях.

Все еще лежал, но спать ни капли не хотелось. Ощущение было несколько странным, будто в очень прозрачной воде находился. Над головой на потолке паутинку увидел. Захотелось смахнуть. Протянул руку, а она до той паутинки свободно дотянулась, но убрать ее не смогла. И это тогда ничуть не показалось мне удивительным. Окно было слегка приоткрытым. Ну да, одну створку я перед этим освободил от утепляющих прокладок и проветривал комнату на ночь. Легко залез на табуретку, оттуда на подоконник. Без всякого страха спланировал в сугроб. Подпрыгнул как мячик, оттолкнулся еще раз и взлетел над фонарным столбом. Куда бы двинуться дальше? Ага, естественно, в сторону дома Коринны. Я перемещался сначала медленно, отчего-то твердо зная, что надо быть осторожным и не стоит касаться электрических проводов. Потом полет ускорился, и я даже сквозанул через чьи-то квартиры. Одни комнаты были пусты и темны, другие полны народу. Меня никто не замечал. Еще несколько стен, не ставших препятствием…

Вот! Знакомый интерьер. Не сразу заметил ее, свернувшуюся под клетчатым пледом на кресле. Глаза полуприкрыты. Рядом на журнальном столике фужер с недопитым шампанским. Бутылки рядом нет. Наверное, уже отнесла в холодильник. Открытая коробка конфет в золотинках. Только одна съедена. Коринна поднялась, оглянулась, задумчиво поглядела в мою сторону. Я сжался. Неужели почувствовала?.. Но, кажется, нет. Подошла к окну. Светлые волосы рассыпаны по плечам. Точно, темный парик с челкой одевает для "встреч". Подышала на заиндевевшее окно. Что-то пишет на стекле. Вроде бы "А". Неужели от "Артем"? Хотелось бы верить… Если второй будет "Н", то можно надеяться. Нет. Растерла вензель. Вернулась в кресло. Открыла толстую тетрадь в зеленом переплете. Что-то пишет. Что? Я постарался прочитать, приблизившись. Ничего не получалось. Словно не мог окуляры в бинокле правильно настроить. Перевел взгляд на ручку - вижу четко, снова на буквы - плывут. Ручка запомнилась отлично: голубая, а в средней прозрачной ее части плавал ангелочек в окружении блесток.

Значит, Коринна встречала Новый год в одиночестве. И я вполне мог бы составить ей компанию.

Но тут мне вдруг сделалось стыдно. Какое право я имею подглядывать за ней? А если бы на ее месте был я? А если бы я при этом занимался естественными телесными отправлениями?

Я метнулся к окну. Но неожиданно встретил его жесткое стеклянное сопротивление. Не получалось ни проникнуть сквозь него, как было несколькими минутами раньше, ни приоткрыть. Я запаниковал. Потом взял себя в руки. Успокоился. Пошел на кухню, благо все двери были открыты. И - о, удача! - я увидел приоткрытую форточку. Попробуем! Я вспрыгнул на подоконник и стал протискиваться в узкое отверстие. Был уверен, что получится. И получилось!

Дальнейшее помнилось смутно. Какие-то маловразумительные сны, слепленные из разнородных фрагментов.

Потом я не раз мысленно возвращался к ночному полету - вспоминая подробности, но не зная, как к этому относиться.

Телефон мой подавал голос редко. Поэтому каждым звонком я дорожил. И, еще на лестнице услышав сигнал, бросился к двери, роняя газеты и расплескивая молоко из бидона. Схватил трубку.

- Алло!

- Здравствуйте, Артем.

- Добрый день, Коринна! С Новым годом!

- Вы бежали?

- Да. Заметно? Запыхался... Думал - не успею.

- Артем, в прошлый раз вы ушли, не попрощавшись.

- Вы были заняты. Я посчитал неудобным отвлекать.

- Мы же договорились... Ну, ничего страшного. Приходите опять пораньше, если есть время и желание.

- Конечно, конечно... Обязательно.

И вот опять горьковатый чай в очень чистой Коринниной кухне. Она принесла плоскую коробку, одна стенка которой была выше других. Дно засыпано белым песком. Она выложила на него полтора десятка камешков, положила передо мной фотографию, на которой была снята с разных точек площадка с булыжниками.

- Догадываетесь, что это?

- Пока нет, - сказал я, - но похоже на сад камней.

И потер лоб - с утра болела голова.

Она удовлетворенно кивнула:

- Верно, в монастыре Рёэндзи.

- Ах да, вспомнил. Тайна пятнадцатого камня.

- Вот-вот. Снимки мне тоже прислал Лилиенскальд. А камни я подбирала в Ялте. Ити, ни, сан, си, го... - пересчитывала она их.

Неужто, и по-японски разумеет?

- Попробуйте разложить. - Коринна протянула мне два камешка. - Наглядное пособие для развития способности к медитации. - Она усмехнулась чему-то. - Возможно, вам покажется вначале скучно глядеть на одно и то же. Но, если вы очень постараетесь и поймете, что значит "массе буммей", то есть сумеете наслаждаться красотой кончика сосновой хвоинки, - она дотронулась до смолистой веточки в стакане с водой, - вместо того, чтобы пытаться охватить взором целое дерево, вы станете одним из самых счастливых людей.

- Да? Так просто? - спросил я

- Совсем не просто. Можно смотреть на нее, но не видеть, и думать о своем, суетном.

Это было мне знакомо. Мало ли часов я провел, вперив невидящий взор в таблицы осточертевших - и нужных ли кому-нибудь? - отчетов.

- Здесь другое. Именно любование, и только - сосновой иголочкой. Это первый шаг. А потом уже нужно учиться концентрировать внимание на опустошенном сознании.

И она заговорила: о какой-то неизреченности, о возвращении людям непосредственности мировосприятия и о прочих вещах, в которых сразу, без подготовки, и тем более - на слух, логики я уловить не смог. Мне было приятно смотреть на нее, слышать ее голос. Но вникать в смысл не хотелось. Да и голова болела.

- Вы бы лучше записали несколько советов. Вот, возьмите бумагу с карандашом.

Пришлось подчиниться, чтобы не огорчать хозяйку.

- "Не думай ни о прошлом, ни о будущем - настоящий момент должен составлять для тебя всю вселенную...". Ничего, что я говорю "ты"? Так полагается по формуле. Дальше: "Если ты почувствовал головокружение, сосредоточься на мысли о лбе, а если чувствуешь себя больным - на мысли о пальцах ног...".

- Очень кстати было бы мне сейчас умение пользоваться вашими приемами.

- А что?

- Голова разламывается.

- Сделать массаж? Или лучше чай с травкой?

Я представил, как закрываю глаза, и ее гибкие теплые пальцы поглаживают, массируют мне голову. Наверное, чертовски приятно. Мне. A ей? Вечная моя неуверенность в собственном совершенстве.

- С травкой. А с какой?

- Обезболивающей. Немного странно действует, но абсолютно безвредна. Подождите... я налью воды - запить. Все? И даже не горько, да? Теперь расслабьтесь. Скоро пройдет. Пройдет...

Мало мне что ли было новогоднего приключения? Снова необычные ощущения овладели мною. Сначала - легкое головокружение. Словно иду я ночью по поверхности озера. Под ногами тонкий лед. Прозрачный и скользкий. Звезды на небе, и - отраженные внизу. Я наступаю на некоторые и вижу, как мое отражение наступает на те, которые, вроде бы, над головой. Для меня, но не для него. Для него - под ногами. И я уже не знаю, где я и где он. Потом все посветлело, и я увидел себя, сидящим на стуле у Коринниного кухонного стола. Было интересно и странно разглядывать Артема и Коринну. Он - я? - сидел, полуприкрыв глаза и подперев голову рукой. Свитер пообтрепался на манжете. След ожога на запястье - растяпа, вчера коснулся раскаленного утюга. Волосы, давно не стриженные, на пробор распадаются. А Коринна? Она с напряженным вниманием изучала его. Меня? И пусть. Мне все равно. Послышался перезвон, жужжание. Нельзя так! Он? Я! Потер глаза.

- Что это было?

- Я же сказала - травка особая. Немного расширяет границы подсознания, - голос Коринны был терпеливым, как у воспитательницы в детсаду. - Голова ведь не болит? - спросила-утвердила она с расстановкой.

Господи, какие огромные у нее глаза!

Я потрогал лоб, будто он мог испариться за это время.

- Спасибо за аттракцион, но я предпочел бы иметь головную боль и не иметь воспоминаний об этих... - я посмотрел на часы, - последних десяти минутах.

- Неужели вам не интересно? Неужели вам не хочется прикоснуться к тайне всего сущего? Хочется! Но для этого надо погрузиться в глубь, в четвертое измерение.

- Нет, не хочется! - сказал я строптиво.

С таким уж характером уродился. Вроде весь мягкий, неуверенный, закомплексованный. Но, стоит почувствовать, что на меня пытаются оказывать воздействие и заставляют делать что-то против моей воли, - и словно у ежа иголки сразу топорщатся. Совсем недавно, как первооткрыватель, с восторгом летал сквозь стены. А когда понял, что эти ощущения можно и искусственным образом вызвать, вне зависимости от того, реальны перемещения или они представляют собой галлюцинации, почувствовал, как все во мне возмущается.

- Так и до наркомании докатиться можно! Тоже, раз-другой попробуют - и чем заканчивается?

- Это совсем разные вещи, - сказала она устало.

- Я не хотел бы вас обижать, но, наверное, я не буду больше сюда приходить. - "Не люблю чувствовать себя подопытным кроликом, - продолжил я молча, - играйте без меня, тем более с подозрительными травками".

- Ну что ж... Дело ваше. Мы никого не держим. Хотя терять вас мне хотелось бы менее чем кого бы то ни было. Вы уходите, сейчас? - Лицо Коринны окаменело.

И мне стало жаль ее.

- Нет.

- Сегодня сложный день. Посидим минуту молча. Мне надо собраться. Пейте чай. Он не отравлен.

- Не обижайтесь. И правда, помолчим.

Сеанс призыва духов, или инопланетян, отличался от предыдущих только громкой отрыжкой Эммануила, которая смазывала впечатление святости, порождаемое его монашеским обликом. Уж лучше бы не приходил, коли так. У меня вот, кажется, ресница в глаз попала, но я мужественно терпел, стараясь только моргать пореже. Может, Эммануилова отрыжка отвлекала Коринну? Она сначала сбивалась. Потом, видно, с трудом, смогла все же настроиться на магическую волну и закончила с интонацией, от которой опять мурашки побежали по позвоночнику.

Все встали, но свечи почему-то не тушили.

- Где эта женщина? - спросила Коринна Анжелу.

- Здесь. В подъезде ждет. Позвать?

- Зови. Кто не торопится, в холодильнике пирожные. Анжела, похозяйничай...

Я зашел в ванную, чтобы попытаться прополоскать глаз или извлечь соринку перед зеркалом. Услышал, как Анжела вернулась с кем-то.

- Раздевайтесь, - сказала она, - сапожки не снимайте, у нас тапочек не хватает, просто вытрите.

- Все? Так? Не наслежу? Ой, я боюсь, - проговорил знакомый мне с детства голос.

Неужто Веруня? Я чуть-чуть приоткрыл дверь из ванной. Точно. Ну, мир тесен! И что же ей здесь понадобилось?

Я, проморгавшись, увидел, как Анжела провела ее в комнату. Дождался, пока Мать-олениха перешла в кухню, выключив попутно коридорный свет. Там зазвенели чашки, хлопнула дверца холодильника, и зажурчала ни к чему не обязывавшая беседа. Остались все, кроме Левушки.

Я, успокоив себя мыслью, что любопытство - не порок, подкрался к приоткрытой двери в комнату. И напрягать слух особенно не приходилось. Каждое слово было слышно отчетливо.

Вначале Коринна гадала на картах. Гадалки всегда знают, что от них требуется. И речь ее была обтекаемо-многозначительной. Безразмерной, как последние модели супермодной одежды - на любую комплекцию... Короли, дороги, казенные дома...

А в кухне общий тон разговора стал напряженнее. Мария спросила громко и ехидно:

- Это все, что у нас из общественных денег осталось?

В спор вступил Эммануил:

- Тише, тише. У Коринны клиентка. И вообще, давайте жить дружно!

Однажды я сидел в драмтеатре с самого краешка второго яруса. Место, казалось бы, хуже не придумаешь, но и у него выявились преимущества. На сцене перед сотнями глаз разворачивалось действие, в котором ссорились супруги - с полным ассортиментом оскорблений и пощечиной мужу. Через пять минут они выходили из "столовой", уступая сцену детям. Я наблюдал, как жена, уже невидимая зрителям, поправляла шарф у партнера, улыбалась и гладила его по покрасневшей щеке. Игра есть игра. Истинными отношениями являются закулисные.

Сейчас я чувствовал себя почти также. И скрытые отношения были куда хуже поверхностных, явных. Послышался всхлип, звон металлической коробки, рассыпанных монет и вопль Людмилы:

- Да считайте свои паршивые деньги! Пожалуйста! И избавьте меня от обязанностей кассира, раз не доверяете

- Доверяем, доверяем, - пробовала успокоить ее Анжела.

- И пересчитаем! - с тем же запалом, но полушепотом продолжала Мария.

Людмила выскочила из кухни. Я вжался в угол коридора, лихорадочно подбирая слова для оправдания. Но она шмыгнула в ванную, включила воду, и опять все стихло, кроме голосов Коринны и Веруни.

- Я еще хотела попросить... - Веруня смутилась. - А приворожить вы можете?

Господи, уж не меня ли?

- Попробуем.

- Я бы отблагодарила, как следует.

- Благодарности потом. Тому же человеку, с кем вы пришли. И только в случае успеха.

- Спасибо огромное.

- Мне нужно знать имя и фамилию,

Я почувствовал, как кровь прилила к голове. Потянулся за курткой, чтобы бежать отсюда без оглядки, но услышал:

- Петр Алексеевич... Куманьков.

- Уф, - тихо выдохнул я, проведя ладонью по вспотевшему лбу. Но тут же стало досадно. Как быстро смогла она выкинуть меня из сердца. А ведь и правда - неделя после Нового года прошла, а Веруня ни разу ко мне не заглянула. Тетя Тася сама Тобику косточки приносит. И все. Понятно. В праздничную ночь кто-то ей приглянулся. И, наверное, продолжение следует.

Из комнаты сильнее потянуло ароматным дымком. Как бы разглядеть, что там делается? Тишина. Звяканье. И потусторонний Катькин голос:

- Заклинаю, чтобы Петр Куманьков соединился с Верой Киреевой, так же, как соединены огонь, воздух и вода с землей, и чтобы помыслы его направлялись к Вере, как лучи солнца направляют свет мира и его добродетель, и чтобы он, Петр, создал ее в своем воображении и взгляде прекрасной, так же, как небо создано с луной и звездами, и дерево - с листвой и спелыми плодами. И, да витает высокий дух его над духом Веры, как облако над землею. Заклинаю, чтобы Петр не имел желания есть, пить и радоваться без Веры. За паузой последовал облегченный Верунин вздох и вопрос:

- Поможет?

Вот дура-то! Не ожидал. "Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?..".

- Обязательно. Но не без вашей помощи. Нужно немного. Хотя бы на первых порах, раз в неделю бывать в парикмахерской. Я напишу записку своему мастеру. Чтобы отнеслась к вам повнимательнее. И запомните, - она стала произносить слова медленно, с нажимом. - Запомните, что после первого же посещения парикмахерской вы станете красавицей, мужчины будут драться за честь находиться возле вас, и всё, всё, всё сложится у вас прекрасно.

- Спасибо огромное! Прямо не знаю... - в Верунином голосе звенели слезы.

Я натянул скомканную в руках куртку и, нахлобучивая на ходу шапку, бросился к двери.

Постоял на остановке. Моя долговязая тень разлеглась до середины дороги. По ее шее проехала машина. Моя рука машинально коснулась горла. Я потуже затянул шарф: "Чертова мистика!".

Послышались голоса. Не хватало только с Веруней и Марией в одном троллейбусе оказаться. Я отошел от ярко освещенной площадки, свернул к скверику и побрел к дому, скрываясь поначалу за заснеженными кустами.

Обрывок телефонного разговора:

- ... у тебя голос усталый. Не болеешь?..

- Нет, Кира, просто на душе нехорошо. Пусто.

- Я отвыкаю от этого имени. Если не очень против, давай вернемся к "Татьяне".

- Пусть. Мне все равно. Подожди секунду... - Коринна сняла парик, повесила его над зеркалом. Темные пряди перемешались с отраженными, и их стало вдвое больше. Она тряхнула головой, освободила волосы от шпилек, рассыпала по плечам, снова взяла трубку: - А ты как?.. Готовишься?

- Готовлюсь. Месяца полтора осталось. Пеленки-распашонки уже на полках не умещаются. Если б слово разлюбезному своему не дала, обязательно забежала бы погадать, как все сложится.

- Хорошо все будет. Главное, не волнуйся. А если все-таки будешь бояться, там, поближе, заходи, заговорю.

- Спасибо, Коринна. А у вас что нового? Собирались сегодня?

- Да. И потом еще Анжела свою приятельницу приводила... Кинула я ей на картах, обнадежила.

- Очередная несчастная любовь?

- Не совсем. Замуж никак выйти не могла. Теперь вроде бы кто-то появился. Должно получиться. Женщина приятная, добрая, но оформление соответствующее нужно - прическа, макияж. Отправила ее к мастеру. Поможем.

- Ты б себе помогла. Говоришь - пусто.

- Для себя... могу только покоя добиться, покоя и безразличия.

- Кать, это ж плохо, когда все равно. Ты обиделась, что я ушла от вас? Но, понимаешь...

- Понимаю.

- Ну, подожди, не перебивай. Дай сказать. Катерина, я вот вчера чепчик, крошечный, с кулачок, кружевами обшивала и о тебе думала. Вот бы тебе тоже... a? Слушай, детеныш у меня в животе возится - и странно, и сладко так... Не думала даже. И куда б сразу твоя пустота делась. А? Да Бог с ним, с покоем. Ну что ты молчишь? Ладно, не буду. Извини. Не стоило, наверное, об этом. А как остальные? Как Найденов? Вписался?

- Нет. Не очень.

- Жаль. Ну, выгони. Кого-нибудь еще подыщем.

- Он и сам уходит.

- Правда? Может, ты из-за этого расстроена?

- Может…

- Коринна, не узнаю, неужели хоть он по душе пришелся? А мне не нравится. Взъерошенный какой-то. И умен ли?

- А не ты ль недавно его нахваливала?.. И не будем о нем. Сказала же - уходит.

- Да... тогда жаль. А хочешь, позвоню ему сама поговорю?

- Нет.

Минуло еще несколько дней. Веруня, что странно, даже на лестнице мне не попадалась. А интересно было: изменилось ли в ней хоть что-нибудь после визита к Коринне? Я не выдержал и решил отправиться в гости к соседям. Заходить просто так, без повода и приглашения, у нас принято не было. Повод пришлось подыскивать.

Смотрел я на монитор с колонками цифр, думал про Веруню, а видел перед собой Кориннины глаза.

Вечером, по дороге с работы, я зашел в магазин за продуктами. И увидел там свечи. Вот что мне нужно! Не люблю оставаться в долгу. А так - и свечу верну, и, заодно, жизнью Веруниной поинтересуюсь. Но какую же взять? Одни были в виде желтых кубиков с карточными символами на боках. Весь ряд повернут к покупателям пиковыми гранями. Забавные безделушки, но вдруг она углядит в таких скрытый смысл, намек на мое знание о знании о гадании Коринны. Мало ли о чем она говорила с Анжелой, Марией?.. Может, и имя "Артем" промелькнуло невзначай. Куплю-ка я лучше свечу попроще, без претензий. Вон, например, милая такая башенка в средневековом стиле. Нет уж, здесь на память приходят события времен святейшей инквизиции. И я заплатил в кассу за два безыскусных розовых столбика. Продавщица сказала мне довольно искренне и ласково: "Спасибо за покупку", от чего я сначала умилился, потом подумал, что у них, наверное, сегодня показательный день вежливости. И тоже, не ударив лицом в грязь, улыбнулся: "Пожалуйста!".

Веруня встретила меня вполне равнодушно.

- Артем? Заходи... Тебе что-нибудь надо?

- Нет. И даже наоборот. Помнишь, я свечу у тебя брал?

- Да? Может быть... Когда?

- Еще в декабре. Вот. Возвращаю. С процентами, - протянул я обе.

- Ой, положи сам в верхний ящик, а то я ногти лаком покрыла, еще не высох...

- Ну, конечно, а я думаю, отчего это ацетоном пахнет?

Мы помолчали. Но если я стоял, раздумывая, пойти к себе или спросить о чем-нибудь, то она выдерживала длительную паузу совершенно естественно. Наконец, вспомнила обо мне:

- Как твои дела?

- Дела? Да по разному... - я уже собрался было рассказывать, что собираются наш отдел разогнать, а большую часть работы перевести на компьютер. И тогда, чем заниматься - пока не знаю. Скорее всего, трудоустроят, найдут какое-нибудь занятие. А лучше бы - нет. Получу выходное пособие. И в две недели сам решу, как жить дальше, чтобы не так тоскливо, как в тресте, было на работу ходить. Да хоть дворником стану. Будем с Тобиком целый день на свежем воздухе проводить, физическим трудом занимаясь. Или в зоопарк пойти? Экономистом? Зверюшкам пропитание и приплод планировать.

В общем, было, о чем поговорить с неравнодушным собеседником. Но это - с неравнодушным.

Веруня, поглощенная своими мыслями, рассеянно произнесла, прервав мой внутренний монолог:

- Отлично, отлично...

- Отлично, - передразнил я ее и, чувствуя закипающее раздражение, продолжил: - Отличное... Отличное от чего?

Она недоуменно посмотрела на меня.

- Да шутка такая, из начала прошлого века: "Какая разница между крокодилом?". - "Крокодилом и чем?". - "Ни чем, а крокодилом?". - "Не знаю". - И я, выразительно пояснив: "Крокодил по земле ползает, а по воде - нет", оставил в покое пожавшую плечами Веруню и вернулся к себе.

Вечером тетя Тася пожаловала. Наверное, тоже повод искала, но ей легче, вон он, повод, язык розовый высунул и умильно черными бусинками поглядывает, готовый любому доставить удовольствие - съесть поднесенную сосиску, даже некондиционную. Итак, тетя Тася пришла и говорит:

- Не могу их есть, пересоленные, даром что молочные. А псу все одно, слопает.

Она подошла к елочке:

- Уже убрать пора, зря пылится. - И без видимого перехода: - Верушка-то, заметил, похорошела как? Даст Бог, замуж выйдет скоро. И такой мужчина! Порядочный, обходительный...

Она трижды постучала по оконному косяку. Знаю ведь, и укорить хотела: "Проморгал, мол, ты, соседушка!".

- Я рад за нее, тетя Тася. И ему повезло. Хозяйственная Веруня ваша. И добрая.

- Так-то, - сказала она вместо прощания.

Но что ж я могу? Да и поезд уже ушел. Счастливый поезд.

Удивительно: не считаю я себя плохим человеком. Но выползает иногда что-то темное из глубины души. Да не нужна ведь мне Веруня. Даром не нужна. А стоило потерять ее, пусть не любовь, привязанность, и словно от сердца что-то оторвали, пустота появилась, ревность. А войдет сейчас и скажет: "Я твоя!", - отвернусь. Ну что за пакостная природа человеческая! Это я не обо всех, о себе. Дают - не берет, забирают отвергнутое - руки вслед тянет.

- Алло!?

- Да, я слушаю. Коринна?

- Нет, Артем. Извините, если побеспокоила. Это Мария.

- Здравствуете. Что-нибудь случилось?

- Ничего особенного. Я, собственно, только хотела спросить... уточнить... вы больше не хотите приходить к ней?

- Скорее всего, нет. Настроение не то. И на работе сложности. И дома... - представилось мамино встревоженное лицо и Верунино - отстраненное.

- А что? Может, нужна помощь? - голос ее стал участливым.

- Спасибо, Мария. С собой я должен сам разбираться. Но, скажу: вроде, хочется мне, чтобы была рядом компания близких людей, друзей, чтобы пообщаться можно было. А у вас тоже чувствую себя не в своей тарелке, - я усмехнулся двузначности последнего слова. "Тарелка" или "панель"?.. Ох, не "тарелка"...

- Я вас понимаю.

- И потом, это, наверное, неэтично, но так получилось: я слышал обрывки вашего спора с Людмилой. Какие-то деньги... Не знаю, в чем дело, но осадок неприятный остался.

- Ах, это! Я была не права. Дурацкий характер. Я уже извинилась перед ней. Но оставаться кассиром Людмила наотрез отказалась. Поставили копилку на кухне, и под ней бумажку положили, чтобы каждый писал, кто сколько вкладывает или сколько забирает. И проверяет пусть, кто хочет. Самообслуживание.

- А деньги зачем?

- Да на общие нужды. Книги вот недавно из Германии прислали, сладкое, разная травка... И, в общем, вроде кассы взаимопомощи. Я в отпуск уезжала, не успела деньги получить, так у Людмилы все забрала. С согласия Коринны, конечно.

- Вот оно что, - протянул я. Второй план приоткрывался. Не одна любовь к магии или НЛО связывала их.

- А гадать к Коринне часто приходят?

- Случается. Она мастер экстракласса. В последний раз тоже женщина приходила. Может, видели? С Анжелой...

- Да, - я вспомнил Анжелу, толстенькую, с туповатым взглядом. Выбранное ею имя, ассоциирующееся с "Маркизой ангелов", показалось мне пародийным. - Я, наверное, ошибаюсь, но, по-моему, она, Анжела, как бы вам сказать... не очень подходит что ли для контакта, в том смысле, о котором мы говорили...

Слишком прозаичным стал разговор, и слово "инопланетяне" выглядело бы в нем неуместным.

- Господи! Да неужели не понятно? Ей все вместе взятые НЛО и даром не нужны. Она только из-за Эммануила и приходит. И подыгрывает всем по мере сил. Иногда клиенток добывает для пополнения кассы. Ей почему-то это просто. Ей бабы так и норовят в жилетку поплакать. А она их сюда. И все довольны.

Она помолчала. Количество моих вопросов нарастало снежным комом. Но я посчитал, что выяснять подробности дальше просто нескромно. Хорошо, что Мария не спешила прощаться, видно, не высказала всего, что хотела. И продолжила:

- Присутствие Анжелы вас удивляет. А Льва? Нет?

- А Льва-то я и не приметил, - плосковато скаламбурил я, вспомнив параллельно комментарий Коринны к моей детской обиде. - Его за столом скрывал от меня шар, пардон, астролограф, и дым.

- Лев редко задерживается поболтать, не пьет чай, не берет в долг из копилки. По-моему, даже Коринна не знает твердо, приходит он лишь на нее полюбоваться, или, действительно, надеется на контакт. А Людмила больна. Язва желудка, Говорят даже, что рак. И надеется она на Кориннину помощь. Чтобы вылечила, или хоть конец облегчила...

- И Коринна... Она все знает и может?..

- Может многое, - тон Марии стал менее ироничным. - Я вам не надоела своей болтовней?

- Нет, нет, что вы... Мне совершенно нечего делать... я прямо помираю от безделья... просто чудо, что вы позвонили. А, кстати, телефон вам Коринна дала?

- Анжела. Вся канцелярия у нее.

- Вы начали про Коринну...

- Коринна? Всесильна для тех, кто ей верит. И она умеет стать необходимой тем, в ком заинтересована. Знаете, Артем, у меня брат работал с ней. За соседним столом сидел целый год. Так он ничего особенного в Коринне нашей не заметил. Женщина, как женщина, говорит. И даже довольно невзрачная. Я ему пару раз сказала про ее дар - он меня высмеял. И вы думаете, отчего так?

- Не знаю. Честно.

- А оттого, что он ей не нужен. Если бы понадобился, она б его мигом очаровала. Верите?

Я верил, но снова повторил:

- Не знаю.

- Ладно, еще два слова и кончаю морочить вам голову. Коринна не хочет, чтобы вы уходили. Она обязательно вам позвонит и подсунет какую-нибудь мистику. Я считаю, что должна вас предупредить. А там - как угодно. Можете подыграть. Можете, если желаете, поверить по-настоящему. Дело ваше. Чудеса там, где их ждут. До свидания, Артем.

- Всего хорошего, Мария.

Сложное ощущение овладело мною. Не разобрать, доволен или расстроен. Кажется, информация в наши дни - все. Но не она ли, даже несущая истину, является и источником разочарования? Чары. Зачем я ей нужен? Как очередной почитатель? Хотелось бы верить, что она углядела что-то незаурядное за банальной моей внешностью. Хотелось бы верить. Опять все упирается в веру. Уверенность мало что замечает вокруг. Доверчивость бродит в обнимку с наивностью. А там и до глупости рукой подать.

Коринна отнюдь не была мне безразлична. Я старался не останавливаться на этой мысли, видя ее бесперспективность. Когда мне за колонками цифр мерещились Кориннины глаза, я растирал виски и начинал работу сначала. Был у меня свой собственный признак проявляющегося серьезного увлечения, любовной лихорадки.

В автобусе, на улице, на телеэкране... то и дело мелькал теперь Кориннин силуэт, но стоило приблизиться, присмотреться - лицо оказывалось чужим, и удивленным, если я окликал по имени или заглядывал в глаза. "Извините!..". Может, она меня загипнотизировала? Приворожила? А я и не против, если ей этого хочется. Пускай.

Я ждал звонка, а она не звонила. Я уже стал ругать себя за разыгравшееся воображение. Нафантазировал, возомнил, а на самом деле никому и не нужен. У Веруни и то крылышки выросли. Щебечет и летает. Вчера спускался в магазин, а мне навстречу тип какой-то вальяжный, наодеколоненный... И к их двери. Пресловутый Петр, значит. Да Бог с ними! Но что ж Коринна не звонит?

Я уж почти решился в гости без приглашения нагрянуть. Да духу не хватало. Подумает - навязываюсь. Хоть бы номерок телефонный спросил. Постеснялся, дурак. И Мария еще обнадежила. Так, постой! А для чего служба справок существует? Фамилию Катькину знал, если она ее не поменяла - чего в жизни ни случается? Ладно, попробуем. Попытка - не пытка.

- Алло, девушка, подскажите, пожалуйста, номер Мишиной Екатерины. Отчество? Не знаю. А адрес - да, адрес есть...

- Спасибо огромное, - сказал я коротким гудкам, и, пока не схлынул пыл, стал снова крутить телефонный диск.

Я не успел сказать: "Алло", она опередила меня:

- Артем? Разве вы еще существуете?

Ну и манеры! Я не сразу нашелся:

- Да, пока еще...

- А я видела сон. Нет, это вы видели сон.

Если б знала она, что никаких мало-мальски интересных снов я не видел вечность. Но сейчас готов был верить во что угодно. Я был тепленьким, на голубом блюдечке с золотой каемочкой, готовым к употреблению:

- Какой сон, Коринна?

- Вспомните: детский сад, нет, пожалуй, все же ясли, потому что там и манежики стояли, а кроватки - светлого дерева с розовыми покрывалами...

- ... с розовыми покрывалами, - рефреном повторил я, и вдруг явственно почувствовал запах малинового киселя, сдобных булочек и хлорки.

- Ах, ну конечно, сначала был детский сад, потом - ясли, вы уменьшались, уменьшались и исчезали совсем, вспомнили?

- Да, - ответил я. - А на стенке были нарисованы веселые гномики.

- Веселые гномики, - подтвердила она, - в красных шапочках.

"Возможны два варианта, - подумал я, - нет, три. Или мы вместе сходим с ума. Или она надо мной издевается, держа фигу в кармане. Или мы, действительно, ходили в одни ясли. Почему бы и нет? Но при чем тут сон? Скорее всего - второе". А так как я очень не люблю фиг в карманах партнеров, я снова стал потихоньку заводиться.

- Преклоняюсь перед вашими способностями, Коринна. - И помолчал. Она тоже. Ждала продолжения.

- Я стоял у дверей, когда вы гадали, а потом еще и заклинания читали. Я знаю, что не следовало подслушивать, но так уж получилось. Дело в том, что...

- Не надо извинений, - прервала она меня, - я не делаю из этого секрета. Судя по тону, вы меня осуждаете?..

- Не вижу необходимости в затуманивании мозгов.

- Вы просто мало думали на эту тему. Не стоит торопиться с выводами. Постарайтесь смотреть на происшедшее как на сеанс психотерапии. Артем, я ведь никого не влеку к астролографу насильно. И вас тоже. Правда?

- Правда, - пришлось согласиться мне. И позвонил ей сейчас я.

- Люди приходят, я им помогаю, чем могу. Кого - успокою, кому - дам уверенность в себе, надежду... Артем, колдуньи и ворожеи во все времена изгонялись, предавались анафеме - открыто, а тайно - разыскивались, чтобы испросить совета, благословения, помощи. Согласитесь.

- Пусть. Но не в наше же время. Вы потакаете суевериям.

- Артем, а мне неважно, чему я потакаю. Важно, что от меня уходят успокоенными или окрыленными.

Я тотчас представил Веруню в веночке из "Салона для новобрачных" и с белыми лебяжьими крылышками за плечами.

- Вы хотите угодить всем? Скучающим интеллигентам подсовываете тайну в инопланетной упаковке, католикам - святые мощи, дурашкам - чудеса в решете...

- Мне не нравится ваш тон.

- А мне не нравится "травка" и "магический чай", в котором подмешано незнамо что.

- Он совершенно безвреден. Он помогает вскрыться тантрическим каналам, из которых черпается космическая энергия.

- Бред. Иллюзии.

- Нет, это реальность, скрытая от нас до поры до времени.

Я кипятился, она была терпеливее миссионера, проливающего свет истины в души аборигенов.

- Все равно. Не хочу играть в ваши игры. Чтобы сочинять небылицы, мне нет необходимости пить всякую гадость в двух остановках от дома. Вполне хватает моего окна.

- Какого?

- Чудесного. Не хуже импортного астролографа. Хоть и производства самого местного...

- Артем, но я же сказала, вы совершенно свободны в своих поступках. И будем справедливыми: позвонили мне вы. Кстати, телефон вам дала Мария?

- Нет. Это моя маленькая тайна, которую вы ни за что не разгадаете.

- Что ж, прощайте. Ой, нет, подождите... я забыла спросить, как поживает Эгрегор?

- Кто? Ах, Тобик? Прекрасно. А что?

Ищет повода продолжить разговор? Я уже устал. И кроме раздражения ничего не испытывал.

- У меня к вам единственная и последняя просьба. Приведите пуделя в субботу. На полчаса. Может, это единственный способ вылечить Людмилу. Очень нужно действо, мощное, зрелищное, удар по психике - чтобы восстали все внутренние силы...

- А не боитесь перехлестнуть?

- Нет. Я думаю, она обречена. Помочь может лишь чудо в прямом, то есть в вашем понимании, в примитивном смысле.

- А к врачам?

- Операция уже была. А от лекарств ей не легче. Надо хоть попытаться.

"Ладно, не убудет от нас, коли для пользы?", - подумал я и согласился.

Отметил в памяти: "Суббота, семь, Коринна, Тобик", и до назначенного времени решил выкинуть из головы все, связанное с "закутком". Новую жизнь решил начать.

Первое, что сделал - приобрел по дороге на работу конверт. Нашел в столе лист бумаги не тронутый цифрами и начал писать: "Мама, извини, я все боялся тебя расстроить. Но поправить уже ничего нельзя. Только не волнуйся. Страшного ничего не произошло. Просто мы с Лерой расстались...".

В кои-то веки Илье не было до меня никакого дела. Отдел прикрывали, и он думал лишь о том, что будет с ним, обзванивал знакомых в поисках работы. А я радовался в предчувствии освобождения. "Не пропадем, - думал я, - была бы голова на месте".

"Погода хорошая, - продолжал я письмо, - и настроение тоже...".

Еще зима, вроде, а сосульки к полудню слезами лить начинают. Возвращался из столовой - в вестибюле объявление ребята вешали. С рекламным приглашением в бассейн. Три раза в неделю. Представилась зеленоватая вода с запахом хвойного экстракта, упруго сопротивляющаяся гребкам, сине-белые, слегка размытые клетки дна, уплывающие назад... Плыву, поднимаю голову... И кого же вижу? Больная тема - вижу девушку в черном блестящем купальнике. Еще два взмаха... Смаргиваю капли с ресниц - Коринна. Черт бы ее побрал! Опять фантазия пустилась в пляс.

Но все же беру деньги и отправляюсь за абонементом.

Ладно, время лечит. Мама вернется - снова будет у меня семья. Знакомых и однокурсников обзвоню, резюме разошлю - без работы не останусь. Лера уже растаяла в памяти. Ну и Коринна также растает. Свет клином не сошелся. А если и так, клин клином…

Но словно вирус какой-то я подхватил: снова ночью приключилось нечто. Засыпаю. Головокружение секундное. Только успел подумать: "Неужели опять?", как куда-то понесся. На этот раз я снарядом летел в туннеле, стенки которого в светло- и темно-серых вспышках, казалось, были совсем рядом. И при этом таяли в недостижимости. Звон на фоне жужжания летел вместе со мной. Страшно не было. Только - ожидание. Бах!

Я оказался в довольно светлом и обширном помещении. Рядом никого. Огляделся. Похоже, в музей попал. Только какой-то странный. Может, у меня с цветовым зрением были в этот момент проблемы. Все предстало в единой зеленовато-серой гамме. Барельефы на стенах, столы и полки с макетами, воссоздающими различные строения и пейзажи, привычных глазу и странных животных. Анфилада залов уходила вдаль. Я поплыл от стенда к стенду в положении горизонтальном. Меня это слегка озадачило. Я оглянулся, чтобы посмотреть на свои ноги. Но ничего не увидел. И руки - тоже. Зато под тем, что я воспринимал, как свое "я", находился длинный лоток. Вроде бы для того, чтобы я не терял ориентации в пространстве. "Зачем мне это? - подумал я. - Если б были хоть какие-нибудь таблички, указатели, пояснения, что, мол, и откуда. Нет, ничего. Только представление о бесконечном многообразии всего сущего. О наличии во всем смысла и целенаправленности".

Как я очутился в своей постели, не помню. Был там, а потом сразу здесь.

Легко жить на свете необязательным людям: "Нет настроения выполнять обещанное - и не буду! Не хочет нынче моя левая нога, и все тут!".

Тобик прыгал и вертелся рядом, кидался к каждой встречной собачонке и фырчал на кошек. Пса переполняла жизнерадостность. А я еле-еле плелся и его одергивал.

С одной стороны, лучше было бы избежать предстоящего мероприятия. Тем более, раз решил новую жизнь начать. С другой, снова не знал, как относиться к "туннелю" и "музею". Можно бы, конечно, что-то по поводу "полетов во сне и наяву" поискать в Сети, в книгах, но все это будут чужие наработки, и мои вопросы останутся без ответа.

Я предчувствовал, что, скорее всего, необычные опыты будут продолжаться. И вряд ли их удастся прекратить. Такое ощущение, что от меня мало что зависит. Я ведь не напрашивался. Поговорить бы с кем-то знающим. Но с кем? Коллегам и приятелям, и маме, и Веруне - рассказать невозможно. Будут смотреть озадаченными взглядами, сочувственно советовать отдохнуть, давать номера телефонов асов-врачей… Только Коринне и можно рассказать, надеясь на понимание. Однако решил же!.. Так как быть?

Но всякая дорога когда-нибудь кончается. И пришлось протянуть руку к кнопке звонка в "закуточке". Не успел нажать - открылась дверь. Может, еще с улицы услышала хозяйка наши голоса?

- Здравствуйте, Коринна.

- Добрый вечер. Пришли все-таки? Эгрегор!.. - она протянула руку к псу, но тот уклонился. Успел забыть?

- А вы думали - пообещаем и обманем?..

- Не исключала такой возможности. Теперь все в порядке. Проходите в комнату. Все уже собрались.

- С ним?

Она окинула Тобика внимательным взглядом:

- Пусть пока здесь останется. Сейчас я его покормлю...

- Он сыт.

- Ну... от вкусненького не откажется.

В комнату мне проходить не хотелось.

- Если не возражаете, я лучше побуду на кухне. У меня и журнал с собой есть, чтобы не скучать. - Я для достоверности помахал им в воздухе.

Коринну этот вариант, кажется, устраивал:

- Хорошо, - сказала она, поставив перед Тобиком мисочку с бульоном и плавающей в нем фрикаделькой.

Пудель, может, потому что не избалован был французской кухней, долго принюхивался. Потом осторожно попробовал, и без особого аппетита - только что ведь ужинали - очистил мисочку.

Коринна все еще стояла рядом. Я сказал Тобику: "Лежать!", прошел на кухню и уткнулся в очередную сказочку для взрослых.

Из комнаты доносился голос Коринны. Наверное, покачивался шар, танцевали тени на лицах и стенах. Вдруг послышался возглас: "А-ах!" Людмила, что ли? Мне стало не по себе, и я вышел в коридор. Тобика там не было.

- Атаме! - приказала-воскликнула Коринна.

Что это значит? Я приоткрыл дверь.

Коринна протягивала руку. Людмила вкладывала ей в ладонь что-то блестящее. Нож?! Я шагнул в комнату, пока ничего не понимая.

Тобик, распластанный на спине, безвольно лежал на столе рядом со все еще качающимся шаром.

Коринна коснулась ножом черной шерсти.

Я бросился к ней.

Она увидела меня...

На грудке Тобика под лезвием брызнули алые капли.

Я схватил ее за руку. Отшвырнул окровавленный нож. Он попал в ножку шара, и тот скособочился.

Розовый Тобкин язык вяло свешивался из разинутой пасти. Глаза закатились, ручеек крови запутался в шерсти, и та побурела.

- Дура! - заорал я, и, потеряв контроль над собой, отвесил Катьке пощечину.

Лица из отрешенно-восторженных превратились в испуганные. Я бережно поднял Тобика и, боясь причинить ему дополнительное страдание, вышел из комнаты. Кое-как накинул куртку. Ни звука не доносилось мне вслед. Только дверь скрипнула на прощанье.

Как добираться до дома? Попросил пацана на остановке помахать попутным такси, но ни одно не останавливалось.

Подкатил полупустой автобус. Я - к передней двери: "Извини, друг, - водителю говорю, - понимаешь, несчастье с псом...".

Он закивал: "Ладно, ладно! Довезем!". Бабулька, закутанная в пуховой платок, с места вскочила, заохала: "Садись здесь, сыночка, удобнее будет!..".

- "Не надо, - отвечаю, - мы скоро выходим".

Дома стал осматривать Тобку, пока он спал. Или был без сознания? Какой гадостью она его опоила? И отойдет ли?..

Достал флакончик с йодом, "синтомицинку", бинт.

Поминая недобрым словом густую собачью шерсть, я сантиметр за сантиметром исследовал тело Тобика в поисках раны. Очередное чудо - ее, даже самой маленькой, не было. Да и кровь ли это? Поднес к глазам испачканные пальцы. Понюхал. Пахло химией. Краска красная, что ли? Вспомнились пресловутые хилеры. Как же она все это проделала? И откуда взялась "кровь"?

Обтер я Тобика кое-как влажной губкой. Уложил на коврик. Спрятал в шкаф лекарства с бинтом и стал ждать, что дальше будет.

Он очухался в воскресенье, часам к десяти. Поднялся, покачиваясь на нетвердых ногах, слабо тявкнул, требуя законной прогулки.

- Ну, как хочешь, дружок, - сказал я. И, хоть мороза не было, накинул на него попонку, чтобы побуревшая шерсть в глаза не бросалась. Вдруг Веруня навстречу попадется - отчитывайся перед ней...

Кажется, все в порядке. И поел пес как следует. Потом облизывал грудку и недовольно фыркал.

А меня начала мучить совесть. Спектакль оказался безобидным. Хоть и достойным психиатрического заведения! Шарлатанка несчастная! Ненавижу аттракционы!

А если у нее в голове каша? Если она, как и я, имеет дурацкую привычку путать поэзию с жизнью? Фантазию с действительностью? Как я...

И я словно снова увидел, как на ее бледной щеке проявляется красный след от моей пятерни.

Мне захотелось увидеть ее немедленно.

Ну, а если там все в ажуре, и я, заклейменный обществом "хулиганом" или "тупицей", просто вычеркнут из памяти? Как тогда мне, по японскому выражению, "сохранить лицо"? Явившись теперь...

Изворотливый ум подсказал повод: "А ваза моя там! Серебряная! Дорогая! С чего это я им должен ее оставлять? Подарок к свадьбе, все-таки... Скажу, чтобы вернули мне вазу. Пусть ищут другого дурака с Граалем...".

Когда добежал до Коринниного дома, запал уже пропадал. А, нажимая на кнопочку звонка, я совсем потерял уверенность в себе: может, начать с извинений?

Дверь не открывалась. Я уже повернулся, чтобы уйти, но послышалось слабое шевеление, и бесцветный голос Коринны спросил:

- Кто там?

- Это я, Артем. - И подумал: не откроет.

Но она отворила. Не глядя на меня, повернулась и ушла в комнату. Я посмотрел ей вслед. Она ли это? Светлые волосы беспорядочно рассыпаны по плечам. Как в новогоднем к ней "незваном визите".

Скрипнула пружина. Села в кресло? Я бросил куртку возле зеркала и неуверенно вошел.

Да. В кресле. Придвинутом к окну. Без света. Только ранние сиреневые сумерки заполняют комнату.

В голове мелькнула строчка: " ...и жажда странная святынь, которых нет...".

- Коринна... - тихо окликнул я.

Она не повернула головы. Что делать? Я обошел кресло и заглянул ей в лицо. Господи, бледная, как полотно, глаза-щелочки, опухшие от слез. И сжатые, подрагивающие губы.

- Кать! Катька! Ну, зачем ты? А? Ну, не надо так!.. Не плачь!

Я протянул руку, чтобы погладить по ударенной накануне щеке, зная, что сейчас же ее поцелую.

И отдернул ладонь, пронизанную синей молнией.

Рядом на столике лежала зеленая тетрадь и ручка с плавающим в блестках ангелочком.