Вокруг да около

И чего меня пугали, что с малышами хлопот слишком много? Антошка лежит себе в кроватке, поспит - поест - поугукает, только, когда пеленки сменить надо, кряхтеть начинает. Все говорят, повезло мне с сыночком. Тьфу-тьфу-тьфу, тук-тук-тук! С мужем тоже повезло. Прямо не жизнь, а сплошное везение. Что ж тогда неспокойно на душе? Объективно: если и бывает лучше, то редко. Субъективно: постоянное чувство чего-то недостающего. Анютка говорит - дурью маюсь. Может быть...

Пока на работу ходила, размышлять особенно некогда было - постоянно люди рядом. Одному книги записываешь, другой в это время пытается объясниться в любви к Есенину, а третий клянчит свеженький детективчик, и бесполезно объяснять, что не припрятываю я ничего для "любимчиков". Все равно не поверят. Люди, книги, разговоры...

А сейчас голова свободна. Стираю, готовлю обед, гуляю с Антошкой - мысли бегут по проторенной дорожке. И все вокруг да около того факта, что не думала - не гадала, а стала Елкину женой.

Обстоятельства? Судьба? Ужасно не хочется верить в слепой случай. Но если наоборот, то получается, что кто-то свыше, с "горних вершин", распоряжается тобой, творя твою жизнь. В этом тоже ничего хорошего. Хочется чувствовать себя хозяйкой своей судьбы. Но не получается. Словно капкан захлопнулся. Уютный теплый домашний капканчик.

Закипает раздражение против Елкина. Хотя при чем тут Елкин? Святой человек. Других слов и не подберешь. Вот вопрос для психологов: насколько надежна семья, основанная только на благодарности? Иногда кажется - не крепче карточного домика. Но здесь все зависит от меня. Другая жила бы и радовалась. Анютка, например, сама сказала: "Завидую, что в тот мерзкий осенний вечер ты шла от меня, а не я к себе домой". Кто знает, может, тогда напали бы на нее, и спас бы Елкин ее, и Анютка, став Елкиной, куда больше ценила бы его за заботу, преданность и т.д. и т.п.

Слишком круто все замесилось с прошлого октября, закружилось. И неопределенные девчачьи мечтания, воплотившись неожиданно трезво, оставили лишь тоску по какой-то несбывшейся вероятности. Словно должно было произойти событие важное, прекрасное, романтичное, и вдруг эту возможность сломали. Хотя, если припомнить, тысячи глупышек мечтают о нападении бандитов, благородном рыцаре-спасителе, который к тому же холост (иначе - к чему опасности?) и жаждет встретить ее, принцессу, подругу жизни. Красивые слова. Стоит вспомнить тягостные подробности "нападения", как предпочтешь отказаться и от него, и от Елкина, святого человека, попросив прокрутить год назад, а двадцать второго октября поступать весь день не так, как поступала, и собственным усилием воли направить обстоятельства чуть-чуть по другому руслу. Ну хотя бы - прогулять и вместо работы уехать в горы, тогда бы я не расстроилась из-за пакости Вергутина, Бог с ним, с выговором за прогул...

Утром шла в библиотеку и, как обычно, возле парикмахерской встретила Незнакомца, мысленно давно окрещенного Андреем - за сходство с Болконским. Князь в кожаной куртке и неизменных джинсах. Он, как всегда, пристально посмотрел мне в глаза и чуть улыбнулся. Я тоже. Ежедневный приветственный ритуал. Каждый день я ждала, что он, наконец, скажет мне: "Привет! Ну что хорошего сегодня?", но он только поглядывал, проходя мимо. А я, ожидая свои Алые паруса, не торопила события, в уверенности, что неважно - днем раньше или позже. Было время - я ждала его появления в дверях библиотеки. Если любит читать, то должен неминуемо объявиться. Но нет. То ли он брал книги в прекрасной "академической", которая нашей не чета, то ли все необходимые имеет дома, или, как мой папочка-химик, не читал беллетристики из принципа, уверенный, что все это выдумка, а сочинять он и сам горазд, так что, если время есть, лучше с людьми поговорить или что-нибудь научно-техническое просмотреть. А я книги люблю. И старые, пропитанные пылью, с легким запахом тлена - сколько чутких пальцев их касалось, сколько глаз вглядывалось в буквы, надеясь на открытие великих истин, на откровение, предназначенное только им, - и новые, со слипшимися по краешкам страницами, пахнущие типографской краской и неожиданностью.

Если бы в тот день у меня не произошел этот неприятный инцидент, здорово испортивший настроение!..

Еще в августе зашел в библиотеку весьма уважаемый профессор, филолог и изъявил желание полистать какую-нибудь книжечку Житинского. А на полках не было. Не получали мы. Ну, я и отдала свою собственную, любимую, со "Снюсем" и "Арсиком". Он продержал ее у себя два месяца. Пришел, наконец. Я напоминаю про книгу, если, мол, уже не очень нужна... - Анюта хотела перечитать, - а профессор заявляет, что оставляет ее себе. Насовсем. Я, опешив от удивления, еще не успев вознегодовать, лишь вымолвил а: "Как - себе?". А этот Вергутин, поморщившись от моей непонятливости, разъяснил, что рассказы Житинокого нужны ему для работы, для анализа научного. И вообще, книга не библиотечная, росписей в формуляре нет, так какие претензии? У меня даже дыхание перехватило от такой подлости, мелочности, не вяжущейся со званием профессора. Пусть, и правда, необходима она ему. Ну, попросил бы, в конце концов. А я отдала бы? Ни за что. Вычислил, значит.

И пошла я после работы пожаловаться Анютке. И сказать, что не видать нам Житинского в обозримом будущем. Больше поплакаться некому. Родители как перебрались в Саратов, так даже в отпуск не Приехали. А письмо пока дойдет, я уже успокоиться успею. Да и не поймут они, что можно так расстраиваться из-за какой-то книжки, пусть даже и любимой.

Просидели у Анюты допоздна. Сначала просто разговаривали: мои проблемы, ее... потом полусмотрели телевизор, ожидая, пока бабушка допечет пироги. Да еще нужно было попробовать каждый и похвалить. Глянула на часы - двенадцать. Можно было у Анюты переночевать, так нет, понесла меня нелегкая домой. И вроде недалеко - с остановку, но через заброшенный скверик - место темное и неблагополучное. Анюта проводила немного, и я ее домой отправила.

Иду, оглядываясь, а в кулаке зажата бумажка с перцем и солью. Детский сад! Это ее бабушка заставила взять. "Вдруг, - говорит - кто пристанет, а ты ему, извергу, перец в глаза..." Словно в воду смотрела. Сколько раньше ходила - ничего, а тут навстречу фигура явно подозрительная. Но, кажется, проходит мимо. Уф, пронесло!.. И сразу - жесткие пальцы на шее, подкосившиеся коленки... Сначала смрадный запах перегара с бензином, потом, у земли, - подопревшей листвы, не шуршащей, а хлюпающей. Я яростно отбивалась, чувствуя, что силы, утроенные поначалу, как у воробья, попавшего в кошачьи лапы, тают и, наконец, изловчившись, мазнула его по физиономии остатками перца. Но доморощенное средство оказалось никчемным, видно, отсырело и прилипло к ладоням. Он только просипел: "Чего царапаешься, дура, хуже будет!". Я пробовала кричать, почти не надеясь на помощь. И вдруг из-под ног - лай. И его "Ох!". Видно, собака вцепилась в брючину. Я, воспрянув от подмоги, со всей силы ударила его головой в грудь и услышала голос Елкина, еще не зная, что это Елкин, который сурово спросил: "Что здесь происходит?". Но никто не ответил. "Изверг" уже скрылся за кустами. А я, что я могла сказать? Всхлипывала, пытаясь оттереть измазанный плащ.

- Жулька, к ноге! Хорошо, я ее с поводка спустил. Сам бы так быстро через шиповник не продрался, пришлось обегать. Ну, как? Идти можете?

- Да. Все в порядке. Вовремя вы...

- Ну, нет! Надо было еще пораньше на прогулку отправиться. Если б футбол не стал досматривать... Пойдемте провожу. Вы далеко живете?

- Там, - я махнула в сторону четырехэтажки, слабо вспыхивающей редкими огоньками за качающимися силуэтами наполовину облетевших деревьев и тут же ощутила саднящую боль в руке. Поднесла к лицу - кажется, кровь, веткой поцарапала. Елкин потянул мои ладонь к глазам, присмотрелся, вдруг лизнул ранку несколько раз и сплюнул, поясняя:

- Пока-то до дома дойдете... а слюна дезинфицирует... немножко. Собачья еще лучше, но неудобно, наверное, Жульке поручать. Для вас она чужая. - Елкин почмокал: - Странно... душистый перец?.

- Ничего странного... - Я рассказала про бабушкин совет, мы вместе посмеялись, и я всхлипнула последний раз.

Дома разглядела его, как следует. Невысокий, щупленький, рыжеватые прядки на лбу с поперечными морщинками. Глаза чуть прищуренные - от близорукости? Совсем не геройский облик. Хорошо, что Антошка получился на меня похожим. Очень не хотелось увидеть в нем отцовскую невзрачность. Когда акушерка воскликнула: "Сын, мамаша, у-у-у, богатырь!", я, едва придя в себя от боли, спросила: "А волосики темные?". И улыбнулась ответу: "Черные да длинные, хоть сейчас бантик завязывать". Вот, опять закряхтел, даже покраснел от возмущения моей медлительностью, но все равно не ревет. Спартанец мой маленький!..

А что Елкин мог впервые увидеть во мне при ярком свете? Растрепу, замарашку... Я от растерянности включила все сразу: торшер, люстру и телевизор, который лишь поголубел экраном - поздно. Случайно заглянув в зеркало, я бросилась в ванную приводить себя в порядок. Постаралась хоть внешним видом своим порадовать спасителя - ужин не готовила, а обедаю в столовой, - волосы расчесала и оставила распущенными, слегка провела по губам розовой помадой, поколебалась минутку - какие тени наложить на веки? Обычно подкрашивала голубым, но Анютка сделала открытие, что у меня глаза при электрическом свете кажутся зеленоватыми и, в порядке эксперимента, я оттенила их перламутровой зеленью. В общем, постаралась, даже, возможно, перестаралась - пленила. Было бы спокойнее, если б влюбился он не так горячо.

Елкин, увидев меня, где стоял, там и сел. Хорошо - кресло подвернулось. Потом уже я поняла, что он ни за что в обычных условиях не смог бы заставить себя заговорить первым, а тем паче пофлиртовать и с менее эффектной женщиной, чем я, представшая перед ним в тот момент. Но деваться было некуда - знакомство уже состоялось. И чашечки кофе с пышной пеной - на столе. И вовремя обнаруженная пачка апельсинового печенья, заскучавшегося в шкафу. Чисто символический ужин.

Елкин молчал. "Словно кофе в рот набрал". Вид был бы более деловым с сигаретой, но он не курил. Только смущенно вертел в пальцах синюю с позолотой чашечку. Пока не пролил. Пришлось брать инициативу в свои руки. Я захлопотала, побежала за салфеткой, стала тереть пятно на брюках, он извинялся за свою неуклюжесть. Возникла разрядка. Поговорили о разных пятнах и способах их выведения. А потом я запнулась, когда пришлось к нему обратиться, и оказалось, что зовут его Колей. До сих пор надеюсь, что он по близорукости не заметил непроизвольной пренебрежительной гримасы на моем лице. Позже я научилась ее скрывать и вообще зову его по фамилии. Имя как имя, но что поделать, если с некоторыми именами ассоциируются неприятные личности? В институте пришлось учиться в одной группе с неким Николаем, который был невозможным скрягой. Только этим старомодно-жестким словом можно охарактеризовать его сущность. Стоило посмотреть, на какие ухищрения он шел, чтобы не платить за проезд в автобусе, если ехал без знакомых попутчиков - друзей у таких не водится! Или "озабоченно" шарил по карманам, делая вид, что забыл монетки дома, и кто-то из девушек, поеживаясь от неловкости за него, конечно же, находил еще талончик. А сцена невероятных душевных мук, когда ему приходилось доставать бумажник перед активистом, собирающим членские взносы, или держащим в руках марки какого-нибудь общества! Так при имени "Коля" и вспоминается тоска в глазах приговоренного к расставанию с гривенником. Я пробовала переделать злополучное имя Елкина в "Николя" - с французским прононсом, потом в английское "Ник", но ни то, ни другое не привилось, вступая в контраст с елкинским простодушием и незаметностью.

Мать звала его Колюней. Это рифмовалось с "нюней" и было неприемлемым тоже. Тем более, что размазней он не был. "Нюня" не кинулся бы, очертя голову, ночью спасать человека.

Жалость - вот самая характерная черта Елкина. Жалость, доходящая до абсурда. Ладно, если бы это касалось только живых существ. Жулька - такса с солидной примесью дворняжечьих кровей, на мой взгляд уродик, но умница, бесконечно привязанная к хозяину, была им подобрана завшивевшим щенком с перебитой лапой. И если бы я сразу не поставила вопрос ребром: ребенок или живность, нашу квартиру тоже бы заполнили зверюшки хворые и ущербные, а так они остались со свекровью. Пенсионерка, забот поменьше, здоровье позволяет, вот пусть с ними и возится. Одна Жулька ко мне переселилась. А Елкин туда-сюда бегает, благо, что рядышком, через три дома. Так о чем я? Ах, о жалости. Все продавцы видят в нем чудака, может, даже юродивого, которому можно сплавить любую дрянь: торшер с каким-то пятном, книгу с покореженным корешком... Ему, видите ли, становится их жалко. Они никому не нужны, их кто не полюбит, эти веши, обреченные на свалку или вторичную переработку! Мне в раздражении иногда кажется, что он специально выбирает то, что похуже. Можно понять, удивившись, и оценить, с большой натяжкой, как высшее проявление гуманности, но не тогда, когда это переходит в систему, и домой приносится обязательно кособокая буханка или надорванная газета. С какой стати именно я должна быть вечной жертвой бракоделов? И Елкин опять смотрит собачьими глазами, в смысле - беззащитно-преданными, а Жулька поблескивает из-за его ботинок умненьким, вполне очеловеченным взором.

Жулькино "святое место" пустым не осталось. У свекрови уже обитает такая же "красавица" непонятной породы. Временами мне даже кажется, что это не совсем собака, потому что при солидных габаритах и вытянутой морде она обладает полосатой кошачьей шерстью. Ни видела бы своими глазами - не поверила б. Частенько открываю дверь, а у порога этот мутант. В комнату не просится - знает, что не пущу. Кормить не надо. Дома у свекрови непременно свежая косточка припасена. Псина пришла просто потому, что соскучилась по нему. Елкин ее погладит, поговорит, и она, облагодетельствованная и счастливая, бежит по улице, вызывая удивление прохожих своей невероятной мастью.

Спросила у Елкина, отчего он выбрал геофизику вместо медицины ими ветеринарии, раз ему так жалко всех. Он ответил: "Именно поэтому. Очень трудно было бы, невыносимо, быть постоянно в окружении больных, среди страданий часто безнадежных". Не повезло Елкину со мной. Ему бы в жены сестру милосердия. А я самая обычная женщина. Да еще без особой любви к домашним заботам. Он, как узнал, что я предпочитаю в столовой обедать, а дома обходиться бутербродами, сразу приволок огромную сумку овощей и очень настойчиво попросил разрешения сварить мне борщ. Я отказывалась, как могла. Объясняла, что по воскресеньям вместе с Анютой закупаем продукты, относим к ней домой, и ее бабушка подкармливает меня при каждом удобном случае. Не помогло. Смирилась. Приготовил обед. На первое борщ, на второе слоенки с тыквой - объедение. Чем не ангел? И цветы... Вот единственное, что приносится всегда со знаком качества. Выбирает их очень тщательно, и живут они в среднем вдвое дольше, чем обычно купленные мною.

И откуда ж такое мое раздражение против Елкина? Из благодарности... Ну, был бы у меня немного другой характер... Или уж как у него, или совсем наоборот, требовательно-потребительский. А я не выношу чувства постоянной признательности. Давит оно на меня, мешая дышать свободно. Прекрасен принцип "ты - мне, я - тебе", если без перегибов, конечно. Я Анюте на день рождения - книгу, и она мне тоже. Раз я беру билеты в театр, раз - она. Ей что-нибудь сшить? Я с удовольствием. А когда мне нужен был домашний торт - девочки из института собирались в гости заглянуть, - она его целый день создавала. Это нормально. Как и должно быть. А тут обязана со всех сторон. Спасением чести и, может быть, жизни, постоянной заботой, цветами, подарками. Думала, ладно, выйду за него замуж, раз уж очень хочет. Все равно пора. Отплачу добром. Буду стараться, готовить научусь... Наступая на горло своей неприязни к сырому мясу и грязной посуде... Да еще вечером встретила Князя Андрея, бережно поддерживающего под локоть молодую женщину с предродовыми пятнами на красивом лице, и, вздохнув, позавидовала ей. А я-то удивлялась последнее время, отчего он проходит мимо, не улыбаясь мне? И даже слегка обиделась. Но огорчение было недолгим: все больше мысли и вечера занимал Елкин. Родителям его описала. Спросила, что думают по поводу. Мама ответила нестареющей цитатой француза из восемнадцатого века: "Природа сказала женщине: будь прекрасной, если можешь, мудрой, если хочешь, но благоразумной ты должна быть непременно". И я благоразумно ответила ему: "Да, конечно", зная, что буду, как за каменной стеной, за спиной щупленького Елкина. Правильно ли? До последнего времени была уверена, что да. А сейчас не знаю. Слишком велико раздражение. Но Елкин-то в чем виноват? А он чувствует. В отпуске уже, на правах полухозяйки-получитателя, заходила в библиотеку проверить, как там без меня управляются, и, перелистывая журналы, наткнулась на статью какого-то социолога со сложной фамилией. Одна фраза меня поразила. Что, мол, наряду с мужчинами, которые, случается, не испытывают необходимости в семейном окружении, существуют и женщины, которым не присуща органично потребность в муже и домашних хлопотах. Такие выходят замуж, чтобы подняться по социальной лесенке, получив престижное определение "замужней", но потом неизбежно тяготятся этим. Я не раз возвращалась к сей мысли уже и после Антошкиного рождения. И теперь точно знаю, что идеальный вариант для меня, чтобы Елкин жил у матери, приходя к нам в гости, и в том случае, когда понадобится сугубо мужская помощь. Золотые руки Елкина дороже драгоценностей. Ценю. Ну и еще, если очень уж захочет меня увидеть. Жена все-таки. Стоп. Такой вариант не годится. Он всегда хочет меня видеть, значит, был бы здесь неотлучно. Нет, пусть лучше изредка. Чтоб не возненавидела. Но Елкин знал все с самого начала. Благородный мой супруг, предлагая руку и сердце, добавил, что уйдет, как только мне надоест. Хорошо, есть куда, - в обжитой материнский уют.

Если бы я Елкина любила, я бы, верно, и свекровь любила, а так... называю "мамой", разговариваю вежливо, ей просьбами не докучаю, от нее жду лишь невмешательства в мои дела и душу. О помощи ей или мне речи нет - Елкина еще и на десяток таких хватит. Тимуровская команда в одном лице. Готов к мучительному изгнанию, если мне так будет лучше. Пустые мысли. Никуда я его не прогоню, хотя вечером, когда сытый Антошка посапывает в кроватке, пуская сладкую слюнку, я бы, честное слово, лучше прилегла с книжкой, чем выслушивать елкинские производственные новости, делая заинтересованный вид.

Спросила как-то: "О какой жене ты мечтал?", сразу выругав себя мысленно за необдуманный вопрос - вдруг он поинтересуется тем же и придется или врать, чего я терпеть не могу, или говорить правду, травмируя его и пытаясь оправдаться в своих несбывшихся сказочных надеждах. Удивителен был ответ: "Знаешь, Нинок, я никогда не мечтал о жене, очаровательной в глазах других. Был уверен, что ни одна красавица на меня не польстится. А поскольку мне всегда мешала внутренняя моя суматошная неустроенность, пусть комплексы, как зовут сейчас, то я представлял в своем доме хозяйкой невозмутимую толстушку с потрескавшимися пятками. Дикость какая-то, да? Случайная фраза из разговора, услышанного в детстве, накрепко связала душевное спокойствие с неухоженными пятками. Смешно, да?". Тут я непроизвольно посмотрела на свои, скрытые носками, но гладкие и розовые. Елкин перехватил мой взгляд: "Прости, я же тогда ничего не понимал. Но ты спросила, и я ответил, как было". Благородный Елкин не задал мне встречного вопроса.

Когда утром, наводя порядок на письменном столе, я увидела там солидную монографию по спелеологии, то подумала: "С чего бы это? У его отдела другой профиль...", но тут же забыла, а через две недели он пришел вечером напряженно взъерошенный сильнее обычного.

- Что-нибудь случилось?

- Да... нет...

- Поешь сначала, после ужина поговорим.

Он подошел к кроватке, проверил ползунки. Перекликнулся с сыном: "Угу?" - "Угу!". Антошка протянул ручки, но Елкин лишь погладил его по темным волосенкам: "Потом-потом..." и, оставив всхлипнувшего от обиды малыша, сел за стол.

Поставила перед ним тарелку: котлеты с картошкой, украшенные веточкой укропа, пристроилась напротив.

- А ты?

- Да я только что Антошкину кашку доела. Нечаянно сварила больше обычного.

Елкин взял вилку, положил ее обратно:

- Нет, не могу, лучше расскажу сначала... Нинок, ты же знаешь, у меня скоро отпуск?..

- Конечно, ты собирался в ванной пол новыми плитками выложить.

- Собирался. Вот хочу спросить твоего совета или разрешения. Как ты посмотришь, если я сделаю это по-скорому, до отпуска, прямо сейчас начну. А потом поеду на Алтай. Наши спелеологи, кажется, открыли очень интересную пещеру...

"Может быть, - мысленно согласилась я, - но ты же ни из-за какой распрекрасной пещеры не оставил бы меня одну с Антошкой. Ты ж при всей любви к прогулкам и свежему воздуху проезжаешь две остановки в битком набитом автобусе, только бы очутиться дома на семь минут раньше и убедиться, что все в порядке. Если бы нам поставили телефон, ты стал бы посмешищем отдела, набирая домашний номер каждые четверть часа. Так отчего ж?.. Ты боишься, что смертельно мне надоел, и таким вот обходным образом отправляешься в ссылку. Нашел подоплеку, подвел теоретическую базу - связал со своей давно заброшенной кандидатской, но я же вижу... Что ответить? Тактично-дипломатично... Решение зависит от меня. Он хочет, чтобы лучше было мне. Так что же лучше будет мне? Чтобы он уехал. Побыть одной. Кстати, и готовить не придется. Буду доедать Антошкину кашку и фрукты. А вечерами - книги...

- Поезжай, обязательно. Ты устал от города. Встряхнешься, подышешь хвойным воздухом, - и спохватилась: "Это в пещерах-то?", но тут же подумала: "Не все время в пещерах, а и в пещерах воздух чище нашего дыма-пыли". - Тем более, что нужно для кандидатской. А снаряжение? Ты не занимался этим раньше?

- Нет, но ты не волнуйся. Ребята очень опытные. Вот только как ты с Антоном будешь управляться?

- Ноу проблем! У нас образцовый сын. Тьфу-тьфу-тьфу! Я сегодня сделала открытие: он стал кряхтеть не когда уже мокрый, а за минутку до того. Так что, если быть повнимательнее, то и со стиркой забот особых не будет.

- Нинок, я знаю, к маме за помощью ты обращаться не станешь, скорее до Анюты добежишь, но вдруг понадобится что-то, требующее физической силы... ну, кран потечет или шкаф подвинуть...

- Не собираюсь я ничего двигать. Обойдусь.

- Это к примеру, на всякий случай... а вдруг? Я договорился с Лешей, сразу его зови..

Уже и договорился. Значит, был уверен в моем отпущении. И разработал систему опеки. Которой я не воспользуюсь.

- Ладно, хорошо. Но пусть он, пожалуйста, без моей специальной просьбы не является. Если понадобится, сама его найду.

Как бы не так! Лишить себя такого счастья - самостоятельной жизни в течение месяца.

Наконец-то Елкин поел. С аппетитом. Поиграл с Антошкой немного и, не теряя времени, застучал в ванной молотком, отбивая и выковыривая потрескавшиеся метлахские плитки.

Перед отъездом он затарил холодильник так, что банки, кастрюли и свертки на каждой полке были утрамбованы в три яруса, и при открывании дверцы, норовили выскользнуть из морозной тесноты. Картошка и обернутые в папиросную бумагу, чтоб не попортились ненароком, яблоки лежали в ящиках в количестве, которого хватило бы и на более длительный срок семейству матери-героини. С грустью я подумала о неприхотливых кашках, и решила, верно, от вредности - позвать в гости бывших однокурсниц - они забегали раньше по одной, а вместе не собирались вечность - и устроить "пир горой" с полной очисткой холодильника.

Что и было совершено в первый выходной после отбытия Елкина. (Охи-ахи. "Очаровательный ребенок", "Ну, Нинка, просто твоя копия", "Ты стала хозяйственной?! Какой пирог! Дай рецепт!", "Ладно, сейчас у Елкина в кулинарном блокнотике пороюсь", "Вот устроилась...")

Полмесяца наслаждалась жизнью.

Потом пришел Леша, друг Елкина. Боюсь, что не увидел он на моем лице особого гостеприимства. Но проходить - пригласила, "Не голоден ли?" - спросила.

- Не беспокойся, Нина, я на минутку... Вот книжку принес.

Я увидела знакомую серую обложку с зелеными буквами. Житинский?

- Откуда он у тебя? - я заглянула на семнадцатую страницу, где расписывалась обычно по библиотекарской привычке. - Эго не моя книга.

- Не знаю, что ты имеешь в виду, но Колька перед самым отъездом договорился с главным инженером об обмене на нее английских детективов. И попросил меня завершить операцию. Вот, сегодня принесли. Я Кольку отговаривал. Не сравнить же. Такие детективы! Но ты ж его знаешь - кремень. А до этого он ходил к какому-то Вар... Вер... Вергутину. Но там не выгорело. Кажется, его даже, мягко выражаясь, выставили за дверь. Зачем она ему понадобилась?

- Это для меня. Спасибо, Леша...

А ночью приснился сон: пещера, уходящая в глубь земли. Далеко впереди фонарики ребят. Я? - и я и Елкин сразу, мираж сознания, - отстаю, слабею, не могу их догнать и знаю, что кричать нельзя - от сильного звука рухнут своды, липкие, покрытые плесенью стены вокруг меня. Фонари удаляются, воздуха не хватает, и я все-таки кричу, надеясь на чудо. Начинается обвал. Это конец. Сколько осталось жить? Секунды... И тут же становлюсь собой, но от этого не легче. Я знаю, что Елкина уже не существует. И охватывает невероятная, вселенская пустота. И отчаяние...

Открываю глаза, несколько минут приходя в себя. По телу пробегает холодная: дрожь. Повернула голову - щека коснулась влажной наволочки. Провела по глазам - мокро. Завозился в кроватке Антошка. Сменила простынку - он так и не проснулся. Переложила его в свою постель. Прижалась к тепленькому молочному тельцу. Стало спокойнее. Но весь следующий день все валилось из рук. Господи, как он там? Вдруг, и правда, несчастье? Антошка, видно, чувствуя мое беспокойство, стал капризничать. Сколько же ждать еще возвращения экспедиции? Двенадцать дней... Хоть бы написал... нет, долго... хоть бы додумался отправить телеграмму.

Вечером села у письменного стола, повертела в пальцах его любимую деревянную ручку со старомодным перышком, - редкость, какую сейчас не достанешь, - и написала на голубом листе почтовой бумаги: "Кажется, я люблю тебя, Елкин..."

Не созвучное мне сегодняшней и неуместное "кажется". Но пока еще я не умею иначе.